Петр Ткаченко

В ПОИСКАХ ГРАДА ТМУТАРАКАНИ

На первую страницу

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Конечно, мне и Ленин не икона...

На Маркса смотрит, как на Саваофа,

Пуская Ленину в глаза табачный дым...

Так грустно на земле. Как будто бы в квартире,

В который год не мыли, не мели.

Какую-то хреновину в сем мире

Большевики нарочно завели...

(Сергей Есенин).

Да и не только в стихах он это понимал и выражал: "Мы должны кричать, что все эти пролеткульты есть те же самые по старому образцу розги человеческого творчества... Вот почему нам так и противны занесенные руки марксистской опеки в идеологии сущности искусства". Правда, Есенина убили... Но ведь не сломили, не сделали покорным, не заставили петь так, как кому-то хотелось. Не отравили душу и не извратили ум до такой невероятной степени, когда человек свой собственный народ видит половцами, врагами... Конечно, тоталитаризм нанес страшный урон русской литературе, а значит и душе народной. И все же, когда иные интеллигенты жалуются на то, что трудные социальные условия не давали возможности им петь, или загубили их талант, я думаю, что они просто не художники. Они - критики этого тоталитаризма. А это далеко не одно и то же.

Думается, что теперь нас должны более занимать не те хитрости, к которым якобы прибегали художники, дабы обойти какие-то идеологические рогатки, но та "внутренняя грамотность" (С.Есенин), по которой подлинный художник живет, те духовные пути мира, которые он провидит. В конечном итоге, это и есть суть художника, которую он ни на какие хитрости не меняет. Художника в полном смысле слова, а не дельца от литературы. И наоборот, чем беднее творчество, чем оно линейнее, определеннее, публицистичнее, тем чаще автору приходится прибегать к этим самым хитростям. Только наивное, вульгарное миропонимание представляет литературу так, что она через заблуждения приходит к прозрениям, то есть по образу обыденного бедного сознания. Но художническое миропонимание тем и отличается, что оно называет вещи по своим именам. Не задним числом, когда проходит время, и смысл происходившего становится понятен всем, а тогда, когда время течет, и распознавать значение его непросто. Если литература утрачивает это свое основное свойство, она перестает быть литературой.

Прошло время списочного перечисления художников, согласно той или иной идеологической легенде, тому или иному идеологическому мифу. Но не так просто оно проходит, коль и теперь все еще появляются суждения о литературе, переполненные каким-то совершенно беспредметным восторгом: "Время нелегкое для всей страны, всего народа, но поэты работали и работали вдохновенно". (С.Кошечкин. "Смерть Есенина". Две версии. "Правда", 6 июня 1991). Несложно понять причины этого восторга. Они кроются в политизированной упрощенности понимания жизни. "В то время эти люди, - пишет, к примеру, автор о Троцком и Зиновьеве, - считались героическими личностями". Кем считались? Изнемогающим под бременем смуты, разорения и голода народом, пришедшим в страшное запустение, поднимающегося на открытую вооруженную борьбу? Уничтожаемым поголовно казачеством считались? Но достаточно прочитать теперь письма Ф.К.Миронова, чтобы убедиться в обратном. Да, считались "героическими личностями" лишь такими же, как они сами, денационализированными, оторванными от стихии народной жизни людьми, такими же авантюристами.

Вся многотрудная история русской литературы, кажется, должна была уже вернуть нас к нормальному пониманию художника в обществе и его творений, вернуть то понимание, которое всегда жило в нашей литературе еще со "Слова о полку Игореве", то понимание, о котором писал М.Волошин в "России распятой": "Поэту и мыслителю совершенно нечего делать среди беспорядочных столкновений, хотений и мнений, называемых политикой. Но понятия современности и истории отнюдь не покрываются словом политика. Политика это только очень популярный и очень бестолковый подход к современности. Но следует прибавить, что умный подход к современности весьма труден и очень редок".

У художника - свой способ постижения этого мира и свое представление о своем положении в нем, утратив которые, он не выполняет свое предназначение и становится никому, кроме тех же политиков, на их утеху, не нужным. Такое положение певца, поэта, на примере Бояна, дается уже в "Слове", проходит через всю литературу, сохраняясь по сути в неизменности. Может быть еще и поэтому, поэты в трудные времена так часто обращались к "Слову", через него укреплялись в своей правоте. И все же в тот период русской литературы, о котором я говорю, не только не эти, чисто художнические, задачи заставляли обращаться их к "Слову", но в конечном итоге - понять то, что же происходит в переворошенном смутой мире.

Сергей Есенин, как поэт, наиболее чуткий к народному строю души, на протяжении всего своего творчества обращался к "Слову". По свидетельству современников, он знал древнерусскую поэму наизусть. О глубине понимания им "Слова", связи его с народными верованиями и народным творчеством, говорит его статья "Ключи Марии". Есть у него и статья, как бы специально посвященная древнерусскому памятнику - "Ярославны плачут". И все же, одно его произведение, с точки зрения традиций "Слова", заслуживает внимания особенного. Это, конечно же, поэма "Песнь о великом походе", где переклички начинаются уже с названия, - ведь одно из значений слова полк - поход.

Нельзя сказать, что исследователи русской литературы советского периода не замечали такой своеобразной жизни "Слова" в художественном мире С.Есенина. Замечали*. Об этой удивительной, уникальной особенности творчества поэта написано немало работ. Но при этом делалось, кажется, все возможное для того, чтобы завуалировать истинный смысл обращения поэта к памятнику древнерусской литературы, в конце концов - подогнать его под определенные идеологические клише, господствовавшие в обществе. Трудно теперь сказать - делалось ли это из хитрости или же по причине недостаточной духовной сопротивляемости. Во всяком случае, предопределенность, тенденциозность литературоведения в толковании этой традиции оказалась преобладающей. Иногда это доходило до ситуаций казусных. Рассмотрим, для примера, статью А.М.Панченко и И.П.Смирнова "К интерпретации стихотворного текста Есенина "Не пора ль перед новым посемьем ..." тем более, что это одно из загадочных произведений, как справедливо пишут авторы, "одно из наименее понятных для читателя произведений поэта".

Сопоставление эпохи "Слова" с современной поэту действительностью, поэтической мощи памятника с современным ему состоянием духа, является основной особенностью стихотворения. Это сказывается уже с первой его строки: "Не пора ль перед новым посемьем..." Внутритекстовой анализ стихотворения исследователи дополняют сопоставлением со стихами поэта той же поры, со стихами поэтов ему близких, сопоставлением с текстом "Слова". И эта исследовательская оснастка создает наукообразие, прямо-таки обезоруживает трезвый и непредвзятый взгляд на стихотворение поэта. Но странную и даже удивительную изворотливость проявили авторы, дабы уйти от истинного смысла стихотворения. Это сказалось уже в толковании слова "посемье": "Даль с пометкой "старинное" приводит глагол "семьиться" в синонимическом ряду "скопляться, сходиться для заговоров, крамол". В пользу того, что Есенин имел в виду именно это значение свидетельствуют стихи из "Марфы Посадницы". И исследователи приводят сакраментальный стих, якобы подтверждающий значение этого слова: "Послал я сватать неучтивых семей". И далее, мы наблюдаем удивительный по своему произволу пример доказательства: "Напомним, что "Марфа Посадница" опубликована в 1917 году (дата написания нашего отрывка) в первом сборнике "Скифы". Сочетание "неучтивых семей" относится к новгородским бунтовщикам и тогда слово посемье имеет синоним "мятеж, бунт": "Не пора ль перед новым мятежом..." ...Посемье "можно считать есенинским неологизмом, созданным на реальной диалектной основе". Такова логика доказательств. Не останавливался бы на ней столь подробно, если бы на толковании слова "посемье" не строилась вся концепция авторов, если бы из него они не выводили общее значение стихотворения Есенина, сводящееся к тому, что поэт-де в сопоставлении эпохи "Слова" и своего времени не увидел собственно похода, нового похода, в чем-то аналогичного тому, Игоревому: "В этом плане становится ясным, почему Есенин в качестве заместителя Игорева похода избрал тот самый символ, который в "Слове о полку" выступает как знак скорби, поражения (Каяла)". Таким образом, если нового похода поэт не заметил, стало быть, его и не было, то отсюда можно сделать вывод, ничего общего, конечно, с текстом стихотворения не имеющий: "Для Есенина старая Россия гибла в революции, чтобы возродиться в России вселенской, призванной обновить и спасти мир". То есть не что иное, как обоснование средствами литературоведческими неизбежности и праведности "мировой революции": "Революция становится фактом национального предания, мифологируется".

Коварство и бесцеремонность подобных "прочтений" художественных произведений, состоит в том, что революция и последовавшее за ней революционное строительство жизни, подорвавшее духовные основы народа, выдаются именно за "национальное предание". То есть разорение народа выдается за благо, якобы согласное с внутренним, духовным строем его жизни, а не противное ему. Это же надо было так исхитриться, чтобы трагедию народа, беду выдать за якобы спасение...

Вроде бы все логично. Но зачем авторам понадобился такой окольный путь толкования слова посемье и даже выдать его за неологизм поэта? Ведь значение его не имеет ничего общего ни со словом приводимым из Даля, ни со словом из "Марфы Посадницы". Кажется, с единственной целью - дабы подвести под поэтические размышления идеологическую основу. Подлинное же значение слова посемье столь очевидно и столь распространено, что как-то неудобно даже приводить какие бы то ни было ссылки в его подтверждение. Посемьем издавна называются русские земли по реке Сейму... О Посемье говорится в Ипатьевской летописи, описывающей поход князя Игоря... Вот так "неологизм"... Но зачем он понадобился исследователям? А понадобился он им затем, чтобы придать стихотворению поэта значение противоположное. "Не пора ль перед новым посемьем Отплеснуться Вам, слова, от Каялы..."- то есть не пора ль перед новым походом, перед новой трагедией, перед новой крамолой, перед новой гибелью Руси вернуться к словам периода Каялы, то есть вернуться к их духовной крепости... "Не заметив" же этого исконного значения слова, авторы вложили в стихотворение значение противоположное - перед новым мятежом... Но мятеж уже совершен, духовная аура жизни нарушена, слова потеряли свою крепость, потому и понадобилось "отплеснуться" им "от Каялы"... Дальнейшая перенасыщенность стихотворения диалектизмами, как раз и демонстрирует это самое отплескивание от Каялы. Исследователи же, это увлечение поэта диалектизмами расценили как самоцельное, а потому и пришли к выводу неверному: "Увлечение диалектизмами у Есенина вскоре миновало, и поэтому, видимо, он не вернулся к незавершенному опыту вольного переложения "Слова" в диалектных терминах". Да, увлечение диалектизмами у поэта миновало, но к "Слову" он обратился еще не раз. А это и доказывает, что это его увлечение было далеко не главным. Поэт еще обратится к "Слову" и напишет свое основное произведение по мотивам "Слова" - "Песнь о великом походе". Именно о походе, чего не заметили наши исследователи в слове "посемье"...

Как видим, перед нами все тот же, до предела идеологизированный прием толкования произведения художественного, исходящий прежде всего из убеждения, что с революцией в России началась "новая эпоха", что происходило не что иное как "столкновение между старым миром и новым", что поэты обращались к "Слову" с единственной целью, чтобы в его эпохе найти тот героизм, который якобы по непонятной логике совершенно идентичен героизму революционному (Л.И.Сазонова. "Слово о полку Игореве" в русской поэзии ХХ века"). Но анализ произведений художественной литературы с традициями "Слова" говорит совсем о другом и даже противоположном - наступило не преображение России, а ее гибель, насилие над самим ее духом, не героическая сторона памятника притягивала к себе поэтов, но его трагическая сторона... Виделось не торжество "нового", якобы передового, но новый "поход", новое "посемье", новая трагедия, новая погибель земли Русской...

Ничего, кажется, более с такой последовательностью и неистовостью в советское время не искажалось, как художественная литература. И вполне понятно почему. Шло духовное порабощение народа. Ведь ни в чем более, как в художественности, не выражается с такой силой национальное своеобразие народа, его духовная природа.

Примечательно, что "Слово" в поэтическом мире С.Есенина жило наравне с богоискательством. Правда, выраженном совсем в иной форме, чем, скажем, у А.Блока. В форме прямо-таки воинствующего, можно даже сказать, хулиганствующего атеизма, как, к примеру в "Инонии": "Я кричу, сняв с Христа штаны". В творчестве поэта вообще каким-то причудливым образом уживался авантюризм революционной переделки мира и глубочайшее проникновение в суть народной жизни: "Пополам нашу землю-матерь Разломлю, как златой калач". Это и дало некоторые основания И.Бунину в статье "Инония и Китеж", назвать его Иваном, не помнящим родства: "Что есть у какого-нибудь Есенина, Ивана Непомнящего? Только дикарская страсть к хвастовству да умение плевать. И плевать ему легко: это истинный Иван Непомнящий. В степи, где нет культуры, нет сложного и прочного быта, а есть бродячая кибитка, время и бытие точно проваливается куда-то, и памяти, воспоминаний почти нет". Обратим внимание, что и в этом жестком приговоре поэту снова присутствуют приметы средневековья - степь да кибитка. Многое, конечно, И.Бунину из его зарубежного далека было неведомо. А поэма "Песнь о великом походе" полностью была опубликована только через шестьдесят пять лет после ее создания.

Написанная в прибауточной, частушечной манере, поэма эта не дает никаких оснований расценивать себя так, как она виделась еще в замысле, к примеру, И.Майскому, главному редактору журнала "Звезда": "Я спрашивал: неужели его как поэта не вдохновляет мысль о том, что русский народ, словно Илья Муромец, встал да и пошел вперед, да так пошел, что сразу обогнал все другие страны и народы? Ведь это грандиозный, героический взлет, каких еще не было в истории!" Увы, не с Ильей Муромцем сравнил С.Есенин народ и свое время, сравнил вовсе не с былинным и героическим. Видно, не "взлет" ему все же виделся, а нечто совсем обратное, о чем писал И.Бунин в "Окаянных днях": "А сколько дурачков убеждено, что в российской истории произошел великий "сдвиг" к чему-то, будто бы совершенно новому, доселе небывалому! Вся беда (и страшная), что никто даже малейшего понятия о "российской истории" не имел". С.Есенин сопоставляет время гражданской войны исподволь со временем "Слова" и в то же время сравнивает его и с эпохой Петра Великого, который принялся "Русь онемечивать". Но отнюдь не в созидательном смысле: видимо, как продолжение все того же "онемечивания", оборачивающегося разорением:

Ой, ты, синяя сирень,

Голубой палисад!

На родимой стороне

Никто жить не рад.

Опустели огороды,

Хаты брошены.

Заливные луга

Не покошены.

И примят овес,

И прибита рожь, -

Где ж теперь, мужик,

Ты приют найдешь?

Так же, как и "Слово", поэма начинается авторским запевом:

Вы послушайте

Новый вольный сказ,

Новый вольный сказ

Про житье у нас.

Первый сказ о том,

Что давно было.

А второй - про то,

Что сейчас всплыло.

Для тебя я, Русь,

Эти сказы пел,

Потому что был

И правдив и смел.

Был мастак слагать

Эти притчины,

Не боясь ничьей

Зуботычины.

"Притчины" как у Даниила Заточника, - "в притчах загадки". Есть в тексте поэмы и прямые указания на "Слово". Причем, употребленные совсем в ином смысле, как бы и не обязательные, словно и сделанные лишь для того, чтобы читатель знал, что поэма пишется с думой о "Слове":

Вы крестьянские ребята,

Подросточки.

Ни ноготой вас не взять,

Ни рязанами.

Вы гольем пошли гулять

С партизанами.

Как помним, в тексте "Слова" в "златом слове" Святослав обращается к великому князю Всеволоду: "Аже бы ты был, то была бы чага по ногате, а кощей по резане", то есть "была бы раба по ногате, а раб по резане". Совсем в другом смысле это выражение употреблено в поэме С.Есенина. Можно понять, что крестьянских ребят не берет "ногота" ("голь"), нагота, бедность, ни "рязанами", в смысле, видимо, казнями... Поминая времена "Слова", времена усобиц, поэт сопоставляет их с эпохой Петра и с гражданской войной, как бы в единой и непрерывной цепи народных бедствий...

Разве не вспоминается "Слово о полку Игореве" и при чтении только теперь ставшей нам известной поэмы Н.Клюева "Песнь о Великой Матери"? Даже журнал "Огонек", не отличающийся литературной точностью, предпринявший публикацию поэмы, отметил эту ее особенность: "Невольно приходит на ум второе рождение другого памятника нашей словестности - "Слова о полку Игореве". Песнь также величаво всплывает из хляби времен, из забвения: и как "Слово" было спасено от ордынского ига, так теперь "Песнь" - от ига бесчеловечной, "безбожной власти" (№ 35, 1991).

Обращение литературы этого периода российской истории, к "Слову" продиктовано, как видим, не столько героической, сколько трагической стороной памятника. Оно вовсе не исчерпывается аналогией, простым сопоставлением средневековой междоусобицы и новой - гражданской войны. И, конечно же, не сводится лишь к перекличкам отдельных речевых оборотов. Как правило сами эти переклички лишь знак, внешнее проявление сопоставлений, имеющих какой-то более глубокий смысл. Остановлюсь только на одном примере.

Как помним, битва Игоревых полков началась в пятницу. Если бы речь шла только о летописи, мы имели бы полное право полагать, что автор следует точности фактической. Но в произведении художественном указание на день события не может не иметь значения символического, не зависимо от того, действительно ли изображаемое событие происходило в пятницу. За этим указанием кроется вся глубина трагичности судьбы Игоря. По христианскому воззрению - день предания Христа смерти, его распятия. Значит, и Игорь шел на эту битву, как на казнь. И, видимо, не только потому, что было ему недоброе знамение - солнечное затмение. Это затмение, это препятствие на его пути как раз доказывает, что день похода пятница имел значение символическое. Походом в половецкую степь он совершал какой-то духовный подвиг, нам теперь не вполне понятный. Во всяком случае, значение его не исчерпывается ни символическим "поискати града Тьмутороканя", ни высоким - постоять за землю, так как призыв этот был более логичен при отстаивании родных пределов, а не при походе в половецкую степь. Но самое удивительное, что и из плена князь Игорь вызволяется в пятницу. Видимо, это указывает на то, что не только его поход в степь, но и возвращение было столь же трагическим и безысходным, несмотря на то, что "Страны ради, гради весели". По всей вероятности, с возвращением Игоря сбывалось все-таки его предупреждение: "Луце же бы потягу быти, неже полонену быти", то есть лучше погибнуть, чем оказаться плененным. И это подтверждается дальнейшей трагической судьбой Игоря и его рода, о чем писал В.Чивилихин. Писатель сопоставил поразительные факты, которые не могли быть стечением каких-то случайностей. Князь Игорь Святославич, умерший в 1202 году великим князем Черниговским, не был похоронен в Спасо-Преображенском соборе, главной, основной усыпальнице чернигово-северских князей. Вообще не существует сообщения в летописи о его захоронении, хотя традиция указывать это была стойкой.

"Позже, - писал В.Чивилихин, - три сына Игоря - Роман, Святослав и Ростислав, призванные галичанами на княжеские столы как внуки Ярослава "Осмомысла", будут повешены местным боярством - такой массовой и жестокой казни князей на Руси не было "от крещенья над Кыевом" и не будет никогда позже..." Буквально сразу же после смерти Игоря Ольговичи напали на Киев, учинив его неслыханное разорение. Все это, если и не доказывает версии писателя об авторстве "Слова", то говорит о какой-то тайне в судьбе князя Игоря, о какой-то его высокой миссии в истории Руси.

Таким образом, можно полагать, что как поход князя Игоря в Степь, так и возвращение его из плена было в равной мере связано с какими-то потрясениями в его судьбе, с разрушением каких-то непомерно тяжких духовных конфликтов, было равносильно смерти, казни. Может быть, в результате междоусобицы ему не оставалось места на земле, и солнце его померкло: "Солнце ему тьмою путь заступаше". (Не только же о солнечном затмении говорится здесь). Князю Игорю не оставалось, на земле места так же, как Григорию Мелехову в "Тихом Доне". На это как бы указывает такой сходный образ черного солнца: "Словно пробудившись от тяжкого сна, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца". Поразительное совпадение образов. Видно, обращение к этому библейскому факту автору понадобилось для того, чтобы показать всю безысходность и обреченность своего героя. Причем, такое значение художественного образа сохраняется, повторюсь, если даже изображаемые в поэме события действительно происходили в пятницу, то есть даже при условии вроде бы случайного совпадения. Это лишь доказывает, что в судьбе поэта случайностей не бывает, каждому факту он придает значение образное, символическое.

Но особенно поражает в связи с традициями "Слова" поэма Н.Клюева "Песнь о Великой Матери" ("Знамя", № 11, 1991). Поражает не только схожестью образов, но каким-то совершенно немыслимым пророчеством. Причина гибели России, уходящей "к славам", видится в разгуле бесов, которые "гнусной грудой Славянской песни чудо Повергнут у дорог", в образе злодея, "Что душу русскую, как моль, Незримо точит в прах и боль", как апокалипсическое видение, в котором образ загадочной "полынной звезды" вдруг сочетается со "Словом", его образами:

... А и стали красоту пытать - крестовать:

Ты ли заря, всем зарницам мать?

Отвечала краса: Да!

Тут ниспала полынная звезда, -

Стали воды и воздухи желчью,

Осмердили жизнь человечью.

А и будет Русь безулыбной,

Стороной нептичной и нерыбной!

Взяли красоту в зубы да пилы:

Ты ли плачешь чайкой белокрылой?

Отвечала невеста: Да!..

Тут пошли огнем города -

Дудя на волчьих свирелях,

Закрутились бесы в метелях,

Верхом на черепе Верефер,

Молот в когтях против сил и вер:

"Стань-ка, Русь, барабанной шкурой,

Дескать, была дубовою дурой,

Верила в малиновые звоны,

В ясли с младенцем да в месяц посконный!"

Томили деву черным бесчестьем -

Ты ли по валдайским безвестьям

Рыдала бубенцом поддужным

И фатой метельной, перстнем вьюжным

Обручилась с Финистом залетным?

И калымом сукам подворотным

Ярославне выкололи очи...

Ой, Каял-река! Ой, грай сорочий!

Ой, бебрян рукав! Ой, раны княжьи!

Помянут ведь в поэме и двенадцатый век и "черная дева обида". Поистине: "Ярославны плакучий взор В путивльские вьюги да хмары. Какой метелицей ты Занесен в чухонское поле?"... Причем, образность поэмы Н.Клюева не дает никакого повода рассматривать себя лишь как тоску по Руси уходящей, лишь как славянофильство дурного толка. Все в поэме гораздо сложнее и многообразнее:

Я умираю от тоски,

От черной ледяной руки.

... Я чувствую у горла нож

И маюсь маятой всемирной -

Абаза песенкою пирной,

Что завелась стальная вошь

В волосьях времени и дней, -

Неумолимый страшный змей

По крови русский и ничей!

Мы, видимо, теперь только подивились бы красоте и песенности его слова, если бы в этом заклинании обиды, горя узорчатым словом, вдруг не мелькнула нам печально памятная Припять: "Пошла светелками, дворами... По тихой Припяти, на Каме". Как сошлась, как совпала тихая Припять с "полынной звездой" в устах поэта в 1930 году, за пятьдесят лет до Чернобыля?! Ответа на это я не знаю. Я только верю в животворящую силу художественного живого слова, в его незаменимость и пророчество... Воистину, как писал сам поэт, собирал он "по зернышку русские тайны".

Приводя это поразительное, немыслимое пророчество поэта, я имею редкую возможность обратить внимание читателей не только на духовную мощь русской литературы, но и на ее магическое свойство. Толковать ее, с той неслыханной самонадеянностью, какую выказывали поминаемые мной критики "Слова" - о преимуществе настоящего над прошлым, - конечно же, невозможно...

Так оказались немыслимо удаленными друг от друга полюса сознания - на одном "закалялась сталь" человеческая, на другом таилась "стальная вошь"...

|01|02 |03 |04 |05 |06 |07 |08 |09 |10 |11 |12 |13 |14 |15 |16 |17 |18 |19 |20 | 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Петр Ткаченко, 2003 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.01.2003