С. А. Зыбин

-

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

С. А. Зыбин 

ЛЕГЕНДА О ТУЛЬСКИХ ОРУЖЕЙНИКАХ

Зыбин С.А. Льеж и Тула. (сравнительный очерк). Легенда о тульских оружейниках. / Изд. подг. М. В. Майоров. – Тула, 2007. –  144 с. – (Писатели Тульского края XVIII – начала ХХ веков. Выпуск 3). –  Научное издание. © М.В. Майоров, 2007

Туляк – стальная душа.
Туляки блоху подковали
и на цепь посадили
(Народная поговорка).

Легенда о тульских оружейниках. Своеобразная жизнь тульских оружейников, их искусство и патриотизм не могли не производить сильного впечатления на народ и дали материал для в высшей степени интересного сказа «о тульском косом Левше[134] и стальной блохе».

«Я не могу сказать, – говорит Лесков в своём предисловии к сказу, – где именно родилось баснословие о стальной блохе, т.е. завелось ли оно в Туле, на Ижевске или в Сестрорецке, но, очевидно, оно пошло из одного из этих мест. Во всяком случае, сказ о стальной блохе есть специально оружейничья легенда, и она выражает собою гордость русских мастеров ружейного дела. В ней изображается борьба наших мастеров с английскими, из которой наши вышли победителями и англичан совершенно посрамили и унизили. Здесь же выяснилась некоторая секретная причина военных неудач в Крыму». «Теперь всё это уже – дела давно минувших дней и преданья старины», хотя не глубокой, но преданья эти нет нужды торопиться забывать несмотря на баснословный склад легенды и эпический характер её главного героя». «Собственное имя Левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда утрачено для потомства[135], но как олицетворённый народной фантазией миф, он интересен, а его похождения могут служить воспоминанием эпохи, общий дух которой схвачен метко и  верно. Я записал эту легенду в Сестрорецке по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выходца, переселившегося на Сестру-реку ещё в царствование императора Александра I».

По своей полноте и законченности, по верности в оценке лиц и событий, по яркости и цельности типа героя легенда эта, единственная в своём роде, почему-то мало обратила на себя внимания[136]. К сожалению, вычурный язык легенды, дешёвое каламбурство, рассеянное во многих местах, несколько уменьшают её достоинства[137]. Очень возможно, что эта сторона легенды больше обязана самому Лескову, любившему разные словечки, чем народному остроумию. Во всяком случае, легенда много бы выиграла, если бы Лесков освободил её от того наносного балагурства, которое в ней появилось в силу личных особенностей рассказчика и не свойственна (?) ей, как народному эпосу, обладающему всегда ясным, спокойным, серьёзным языком[138].

Когда император Александр Павлович[139] окончил Венский совет[140], говорит легенеда, то Он[141] захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Государя в поездке сопровождал донской казак Платов. Особенно в Англии старались прельстить Государя разными диковинками и вот, между прочим, показывают пистоль необычайной работы.

«Это пистоля неизвестного неподражаемого мастерства, её наш адмирал у разбойничьего атамана в Кенделябрии из-за пояса выдернул». Государь взглянул на пистолю и наглядеться не мог. Взахался ужасно.

«Ах, ах, ах, говорит, как это так… как это даже можно так тонко сделать» И к Платову[142] оборачивается и по-русски говорит: «Вот если бы у Меня был хотя один такой мастер в России, так Я бы этим весьма счастлив был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал». А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвёртку. Повернул раз, повернул два – замок вынулся. Платов показывает Государю собачку, а там, на самом сугибе, сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле».

Надо было восстановить свою честь, и англичане на другой день показывают Государю новые чудеса и в заключение подают Ему на подносе подарок. На первый взгляд поднос был пустой, но, присмотревшись, Государь увидел на нём блоху, сделанную из английской стали, и в середине её завод с пружиной. Заведённая блоха могла танцовать. Ключ был так мал, что надо было смотреть в микроскоп, чтобы его заметить. Государь остался необыкновенно доволен подарком. Блоху положили в бриллиантовый орех, а орех в золотую табакерку. Английские мастера получили в награду, и Государь сказал им: «Вы есть первые мастера на всём свете, и мои люди супротив вас соделать ничего не могут».

По смерти Александра I чудесная блоха попалась на глаза императору Николаю I[143]. Государь крайне удивился. «Что это ещё за пустяковина, и к чему она тут у моего брата в таком сохранении?»

Только один Платов мог разъяснить, как попала блоха  в царские драгоценности, и предложил Государю подвергнуть её русским пересмотрам в Туле или в Сестрорецке: не могут ли наши мастера сего преизойти, чтобы англичане над русскими не предвозвышались?

Государь Николай Павлович в своих русских людях был очень уверенный и никакому иностранцу уступать не любил, а потому поручил Платову показать блоху в Туле и сказать там мастерам: «Брат Мой этой вещи удивлялся и чужих людей, которые делали блоху, больше всех хвалил, а Я на своих надеюсь, что они никогда не хуже. Они Моего слова не проронят и что-нибудь сделают».

Платов взял стальную блоху и, как поехал через Тулу, показал её тульским оружейникам и слова Государевы им передал, а потом спрашивает: «Как нам теперь быть, православные?»

Оружейники ответили: «Мы, батюшка, милостивое слово Государево чувствуем и никогда его забыть не можем за то, что он на своих людей надеется, а как нам в настоящем случае быть, того мы в одну минуту сказать не можем, потому что английская нация тоже не глупая, а довольно даже хитрая и искусство в ней с большим смыслом. Туляки просили Платова оставить им табакерку с блохою и дать им две недели сроку.

Когда Платов уехал, то три оружейника самых искусных, один косой Левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученьи вырваны, попрощались с товарищами и скрылись из города, чтобы помолиться в Мценске иконе св. Николая, святителя Мир-Ликийского, покровителя торгового и военного дела[144], а затем, вернувшись, сошлись все трое в один дом к Левше, двери заперли, ставни в окнах закрыли, перед Николиным образом лампадку затеплили и начали работать.

Платов возвращается в Тулу и требует к себе оружейников, взявших блоху. Явился Левша с товарищами. «Готово ли?» «Всё, – отвечают, – готово».

Платов вынимает из золотой табакерки бриллиантовый орех, видит, английская блоха лежит там какая была, а кроме её, ничего нет. Левша не пожелал открыть секрета своей работы. Разгневанный Платов хватает Левшу в свою коляску и мчится с ним в Петербург.

Когда во дворце также ничего не увидели нового в блохе, то пришлось позвать Левшу, от которого Государь, уверенный в туляках, хотел получить лично разъяснения. Левша потребовал, чтобы принесли самый сильный микроскоп и посмотрели в него ножку блохи. Положили, как Левша сказал, и Государь, как только глянул в верхнее стекло, так весь и просиял, взял Левшу, какой он был неубранный и в пыли неумытый, обнял его и поцеловал, а потом обернулся ко всем придворным и сказал: «Видите, Я лучше знал, что мои русские Меня не обманут. Глядите, пожалуйста: они ведь, шельмы, английскую блоху на подковы подковали». Туляки не только подковали блоху, но каждый мастер на подкове выставил своё имя. Не было одного имени Левши, так как он выковал гвоздики, которыми подковы забиты.

Чтобы показать англичанам, каковы у нас мастера есть, Николай Павлович приказывает отправить Левшу в Англию вместе с блохой. Англичане, поражённые таким удивительным искусством, начали расспрашивать Левшу, где он и чему учился и до каких пор арифметику знает.

К стыду своему, Левша должен был признаться, что арифметику нимало не знает. «Наша наука простая, по псалтырю до по полусоннику».

– Это жалко, – говорят англичане. – Лучше бы, если из арифметики, по крайней мере, хотя бы четыре правила сложения знали, тогда бы вы могли сообразить, что такая малая машина, как стальная блоха, подков нести не может, а потому теперь танцевать не будет. Англичане стали уговаривать Левшу остаться у них: «Мы вам большую образованность передадим, и из вас удивительный мастер выйдет». Но Левшу нельзя было склонить заманчивыми обещаниями; его тянуло на родину, в православную Русь, в милую для него Тулу.

Тогда отправили Левшу морем в Петербург. К несчастью, во время переезда Левша с тоски по родине стал держать пари с подшкипером, кто кого перепьёт. Оба приехали в Петербург в белой горячке, но англичанина свои окружили всевозможными попечениями и быстро вылечили; Левшу же отправили сначала в участок, а после разных мытарств от попал в больницу, где его, умирающего, навестил англичанин. У Левши было одно страшное желание – непременно два Государю сказать. Англичанину удалось добиться одного – чтобы к Левше прислали русского доктора – Мартына Сольского. Левша мог ему только невнятно выговорить: «Скажите Государю, что у англичан ружья кирпичём не чистят; пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог, война, они стрелять не годятся».

Государю так и не сказали, и чистка всё продолжалась до самой Крымской кампании. В тогдашнее время, как стали ружья заряжать, а пули в них болтаются, потому что стволы кирпичём расчищены. А доведи Левшины слова в своё время до Государя – в Крыму на войне с неприятелем[145] совсем бы другой оборот был.

Вот краткое содержание сказа. Сказ о тульском Левше окончательно сложился сравнительно недавно, несколько десятков лет тому назад, так как последнее событие, которое он отмечает, касается Севастопольской войны. Начинается он как будто в первые годы после войны 1812 г., но, очевидно, в основу его легли факты более древней тульской жизни.

Верные характеристики многих исторических лиц, как то: Александра I, Николая I, Платова, Клейнмихеля[146], старика Скобелева[147], показывают, что легенда формировалась под непосредственными впечатлениями окружающей жизни, чутко при этом понимаемой.

Рассказ правильно отмечает важнейшие части гор. Тулы, точно определяет её положение среди других городов – Москвы, Киева, Курска, Орла, Мценска; также совершенно верно указывает в Туле Московскую и Киевскую заставы.

С другой стороны, также вполне точно обрисован Петербург, расположение его на берегу моря, присутствие в городе английской набережной, Аничкина моста[148], Обуховской больницы[149], колонн Зимнего дворца[150].

Но всего более удивительным надо признать в сказе довольно хорошее знакомство с Англией. Хотя рассказ как будто допускает, что в Англию можно доехать сухим путём, но с другой стороны отмечается, что эта страна – морская, причём стоит не на Финском заливе, а на Твердиземном море[151]. Англия выставляется, как и есть на самом деле, страною необыкновенно искусной в различных промыслах, обладающей великолепными цейхгаузами, оружейными магазинами, мыльными и пильными заводами.

Левша осматривает в Англии фабрики, заводы и вообще все хозяйственные порядки – всё ему нравится, особенно, что касается рабочего содержания.

Рассказ верно, с действительностью отмечает сравнительно хорошую одежду английского рабочего, отмечает его образованность, его почитание праздников. Многие подробности английской жизни показывают, что рассказ черпал их из какого-то верного источника.

Наконец, верно подмечена яркая бытовая подробност: отношение официальных лиц к своим согражданам, попавшим в беду: заботливое отношение к английскому шкиперу и холодное бессердечие к несчастному Левше. Как мог сложиться рассказ с такою массою верных географических, исторических и бытовых подробностей.

Лесков говорит, что он не знает, где родилось баснословие о стальной блохе, т.е. завелось ли оно в Туле, на Ижевске или в Сестрорецке. Значительные подробности относительно Петербурга, моря, приёма в Зимнем дворце доказывают, что сложителям сказа тоже этот город был хорошо известен. С другой стороны, то же можно сказать относительно Тулы. Рассказ окончательно мог сложиться там, где одновременно хорошо знали Тулу и Петербург и все условия оружейничьей жизни. Таким местом мог быть только Сестрорецк, местечко в 30 верстах от Петербурга с казённым оружейным заводом, куда не раз переселяли оружейников из Тулы. Очевидно, рассказчик – старый сестрорецкий оружейник, выходец из Тулы, всё образование которого в лучшем случае началось и кончилось псалтырём и полусонником, не мог его сочинить сам, самое большее, что он внёс кой-что местное, чисто петербургское, но главные подробности рассказа, оценка в нём событий, характеристика лиц и положений, образ Левши пришли с ним из Тулы, как продукт народного творчества.

Для тульских оружейников, переселённых из центральной России на берега холодного Финского залива, на сыпучие пески с бесконечными болотами с одной стороны и суровым сосновым лесом с другой, а что хуже всего – поселённых среди угрюмых, не православных чухон, Тула представлялась страной обетованной. «Тула – Москвы уголок», – говорит пословица. Действительно, Тула напоминает собою отдалённые кварталы Москвы, а следовательно, имеет картину, дорогую для русского сердца.

Сравнительно тёплый климат, богатая растительность, дешёвая жизнь, а кроме того, бойкий Московско-Киевский тракт с кипучей промышленной жизнью, – всё это не могло быть забыто подневольными переселенцами. Но особенно гордились они на чужбине своим огромным оружейным заводом, где работали их отцы и прадеды.

В далёком Сестрорецке всё тяжёлое из тульской жизни забылось, остались одни сладкие воспоминания. С гордостью рассказывали тульские переселенцы – оружейники о своём заводе, об его силе, об удивительных мастерах, действительно, замечательных искусниках в большинстве металлических работ. При этих условиях старые тульские рассказы повторялись с особенною любовью, объединялись в целый эпос, результатом чего и появился сказ о Левше.

Эпос, как всегда это бывает, объединил около одного лица то, что совершалось многими лицами, героя эпоса заставили пережить и перечувствовать то, что пережило целое сословие за долгое время.

Сказу о Левше дала материалы жизнь тульских оружейников за долгое время развития этого сословия.

Для исследователя сказа особенно трудным для объяснения должно показаться всё, что касается похождений Левши в Лондоне. Откуда тульские оружейники могли получить сравнительно достоверные сведения о Лондоне, его фабриках, заводах, о жизни его обитателей? Правда, в XVII веке подле Тулы находились заводы, где служиломного иностранных мастеров, но среди них были исключительно голландцы и немцы. Два англичанина, Дових и Джонс[152], в конце XVIII и в начале XIX века оказали много услуг тульскому оружейному производству, но для образования легенды они не могли дать много материала. До оружейников должны были дойти более определённые и непосредственные рассказы о житье-бытье отдалённой Англии и об её промышленности, известной всему свету, с которой приходилось конкурировать и тульской металлической промышленности.

Оказывается, что и в этом случае туляки получили великолепный подлинный материал от своего же брата оружейника, командированного в Лондон для изучения оружейного мастерства. Как было уже указано, по мысли управителя завода Веницеева[153] в 1785 году были посланы в Англию два оружейника – Алексей Сурнин[154] и Андрей Леонтьев[155]. Сурнин и Леонтьев, вероятно, были наиболее способными и искусными оружейниками, но, как увидим ниже, в нравственном отношении это были две противоположности. Сурнин был человек трезвый, спокойный, любящий своё дело. Леонтьев же – натура легкомысленная, увлекающаяся, в полном смысле неустойчивая, но, без сомнения, талантливая. В Левше ясно проглядывают две противоположные натуры, слившиеся вместе в один тип. Искусный мастер, с достоинством держащий себя перед Платовым и Царём, внимательный наблюдатель чужой жизни, человек, страстно любящий свою родину, – это лучшая половина Левши, это то, что мы видим в Сурнине. Весёлый собутыльник, проехавший с припевом «ай, люли, се тре жули» всю Европу, а на обратном пути держащий пари со шкипером, кто кого перепьёт, это вторая половина Левши – то, что представляет Леонтьев.

Родители посылаемых оружейников были люди бедные, жившие на заработки детей, что видно из прошений их заводскому начальству о пособии.

Ученики были сначала отправлены в Петербурге, где они встретили поддержку в лице знаменитого протоиерея Андрея Афанасьевича Самборского[156], который был законоучителем и духовником великих князей Александра и Константина[157] Павловичей. Он долго жил в Англии, был женат на англичанке. Самборский, вероятно, посоветовал направить молодых людей к священнику при Лондонском посольстве Смирнову. Граф Комаровский[158] в своих записках говорит, что при нашей миссии в Лондоне из всех чиновников «один только замечательный был человек – это священник нашей церкви Яков Иванович Смирнов[159]; он был употребляем и по дипломатической части[160]». И действительно, без этого благородного человека положение оружейников в Лондоне было бы самое критическое. Сурнин и Леонтьев 20 января 1785 года отправились через Европу в Лондон, так как навигация в Балтийском море закончилась, и прибыли в Англию только в ноябре месяце. В Лондоне они поступили в пансион, где их должны были обучать чтению и письму на английском языке, а также рисованию. По причине замедления в переводе денег на их содержание их нельзя было взять из этого пансиона, и они вынуждены были оставаться там почти до июля 1787 г. несмотря на многократные письма в Петербург священника Смирнова. Наконец, только после того как русский посланник в Лондоне граф Воронцов написал на основании донесений Смирнова письмо Кречетникову, вспомнили о тульских учениках на чужбине и выслали в Лондон необходимые деньги. Отец Смирнов, расплатившись в пансионе, взял оттуда учеников и отправил их в Бирмингам и Шеффильд для изучения стального производства и употребляющихся в нём машин.

По возвращении их через 6 месяцев в Лондон о. Смирнов с большим трудом устраивает Сурнина к одному известному лондонскому оружейнику Ноку учеником. Остальные оружейники не хотели брать русского ученика, чтобы не выпускать ремесло своё из отечества. Нок согласился взять Сурнина за 120 фунтов в год, обязался обучать его всему касающемуся до оружейного дела и давать ему пищу, но не квартиру. Что же касается Леонтьева, то о. Смирнов старался поместить его к мастеру, который делал бы шпаги и различные стальные изделия.

Но мастера этого дела оказались ещё более упорными и положили между собой исключить из своего общества всякого, кто обяжется обучать иностранца их ремеслу. В конце концов удалось поместить Леонтьева также к оружейному мастеру Эггу.

Отправляя в 1794 г. обратно Сурнина в Россию граф Воронцов написал Кречетникову о поведении обоих учеников подробное письмо, из которого видно, что Леонтьев с самого начала учения вдался в беспорядочную жизнь. От мастера, к которому он был определён для изучения дела, бежал во Францию, а когда нужда заставила, вернулся опять в Лондон. Граф предложил ему ехать обратно в Россию, на что Леонтьев согласился, но как только получил прогонные деньги, от поездки отказался; тогда ему прекратили выдачу содержания. В это время в Англии заговорили о вооружении флота против России, тогда сей бездельник, – пишет Воронцов, – вздумал иные затеи. Он пошёл к начальнику артиллерии и сделал донос, будто Сурнин находится в Англии для покупки и высылки в Россию различного инструмента и машин (вероятно, для изготовления оружия), что в Англии запрещено под весьма великим наказанием. Виновный уплачивает большой штраф и заключается в тюрьму на весьма долгое время, а доносчик получает половину штрафных денег, на что, вероятно, и рассчитывал Леонтьев. К Сурнину были присланы полицейские для обыска, но, к счатью, ничего в доме не нашли. Мастер, у которого Сурнин учился, был призван для расспросов, но он дал Сурнину столь хорошую аттестацию о поведении, что клевета обратилась в его похвалу. «Жизнь же Андрея Сурнина с самого прибытия его в Англию, – продолжает Воронцов, – заслуживает всякого одобрения, всегда трезв, честен и неутомим в приобретении успехов для пользы России. Добрым, честным и прилежным поведением приобрёл он дружбу и откровение своего мастера до такой степени, что он от него не скрывает ничего и во всём охотно делает ему всякое вспоможение даже до того, что он теперь обещает доставлять ему даже в Россию всё, в чём бы ему ни случилась надобность. При всём этом мастер всё это делает не из-за нужды, а единственно по дружбе, по доброжелательству к г. Сурнину, ибо сей мастер (Нок) здесь один из лучших и первейших, весьма достаточен и в великом уважении у всех. Чтоб Сурнин мог приобрести возможно большие познания, мастер давал ему деньги и посылал в разные английские города и заводы для изучения машин и инструмента для приготовления стали. Одним словом, я не могу довольно нарекомендовать Сурнина милости Вашего Превосходительства, а прошу токмо, как вы любите отечество и неусыпно стараетесь о пользе оного, не упустить сего случая доставить Сурнину способ привести в действие его знания, чем и ваше патриотическое расположение прославлено будет навсегда и отечество приобретёт несказанную пользу. Прошу покорно определить Сурнину несколько мастеров и помощников, поручить их ему в команду и дать ему способы и волю привести в достоинство своё знание, из чего и плоды его вам видны будут. Прошу также взять его в особливое ваше покровительство, дать ему награждение таковое, которое могло бы послужить примером для тех, кои будучи посланы для изучения вне отечества, ведут себя порядочно,стараются о приобретении успеха и охотно возвращаются в отечество. Уверен, Ваше Превосходительство, что оставшийся здесь бездельник, Леонтьев, если бы не пропивал, мог бы выработать здесь около ста гиней в год, а если бы Сурнин захотел поступить бесчестно и остался бы здесь, то с его  трезвенностью и прилежанием легко бы мог выработать двести гиней, что на наши деньги состовляет 1600 руб. Если г. Сурнин по милости Вашего Превосходительства удостоен будет надлежащего одобрения, то ни за какие деньги того купить нельзя будет, что от него в короткое время оружейники приобретут».

В расположение Сурнина по его приезде в Тулу было назначено 10 человек учеников, и Кречетников назначил ему содержание в 240 руб. Но 10 февраля 1794 года состоялось Высочайшее повеление на имя генерал-губернатора Тульского и Калужского.

«Евгений Петрович, тульского оружейного мастера Алексея Сурнина, обучавшегося с успехом в Англии и показавшего на опыте искусство своё в делании разного рода огнестрельного оружия, повелеваем определить мастером оружейного дела и надзирателем всего, до делания оружия касающегося, дав ему для обучения потребное число учеников, жалования же производить ему по пятьсот руб. на год».

Пребываем вам
благосклонными
Екатерина.

Ещё интересная подробность.

Сурнин вывез из Англии много станков и чертежей. Между прочим среди  привезённых образцов была усмотрена полезная для точения замочных ладыжек машина.

Под руководством инструментального мастера Довиха учеником его Латовым была сделана новая машина, не только не уступающая привезённой из Англии, но в некоторых частях ещё превосходнее. В поощрение и награду Латову было выдано 50 руб.

Сурнин умер в 1811 г. в чине титулярного советника.

Какое огромное впечатление должно было произвести на оружейников путешествие Сурнина и Леонтьева в Англию, жизнь их там, почётное возвращение Сурнина, как опытного знающего мастера, его быстрая карьера. С другой стороны, Леонтьев, оставшийся в Англии, забывший из-за пьянства и разгула родину и веру отцов, может быть, ещё сильнее поразил туляков. Как Левша, он исчез из Тулы, погиб вдали от родного города. Личности двух заграничных путешественников, отправившихся за наукою в далёкие страны, в народной памяти слились в одну личность с двойственным характером Левши.

Понятно, Сурнин много рассказывал своим слушателям, бывшим товарищам его игр, об Англии, обя её огромных заводах, фабриках, об её всемирно известной металлической промышленности, о замечательном искусстве её мастеров, о великолепных музеях и выставках товаров. Но с другой стороны, слушатели с удовольствием и гордостью слышали от него, что и он не посрамил на чужбине тульского производства, что лучшие английские мастера сманивали его остаться, обещая ему огромные деньги, о чём сообщал в одном из своих писем граф Воронцов. Оружейникам, находящимся в крепостной зависимости к заводу, особенно заманчивыми должны были казаться рассказы о свободе английских мастеров, об их большом заработке, их материальном благосостоянии и умственном развитии. Хотя, понятно, были и такие стороны быта, которые казались странными и смешными для русского человека.

В оружейной легенде нет ничего выдуманного, всё согласно с действительными фактами, правильно понимаемыми и метко характеризуемыми.

Значит, и в наше время возможно образование легенд с довольно сложным содержанием, показывающее, что народная масса не относится равнодушно к внутренней и внешней жизни своего государства, а имеет относительно неё свою личную оригинальную точку зрения, почти всегда верную. В крупные исторические эпохи это народное миросозерцание проявляется как действующая сила, которая часто спасает государство от гибели, помогает ему отстаивать свою честь и достоинство, а также указывает верный путь для дальнейшей исторической жизни.

Воздавая должное чужому искусству и знанию, народ верит также в собственную талантливость и не боится никакой конкуренции при условии, чтобы в нём уважали везде и всегда душу человеческую.

Освобождённые от обязательной работы казне, рабочие оказались в полной зависимости от капитала, а эта новая зависимость часто горше прежней. Без сомнения, многое при обязательном труде было только хорошими словами, но всё-таки ценно, что открыто признавали важность и необходимость целого ряда учреждений, имеющих в виду благосостояние рабочих.

Государство, допуская хотя бы и добровольную зависимость рабочего человека от капитала, должно возложить на последний и то, что некогда казна считала своими обязанностями по отношению к своим рабочим. Устройство для детей рабочих школ, призрение старых и дряхлых, помощь вдовам и сиротам, создание страховых капиталов на случай несчастья, помощь для постройки хороших жилищ и разнообразная помощь для удешевления жизни – это всё лежало на государстве, когда оно было собственником своих мастеров, всё это целиком должно перейти на обязанность капитала и его представителей при изменившихся условиях жизни. Жизнь должна уничтожать в старом всё вредное, но тщательно беречь всё полезное.

Необходимо употребить все силы, чтобы Левши сохранили в себе всё хорошее, что было в Сурнине, и утратили всё дурное, что приходится на долю Леонтьева.

О комментариях

Переиздавая книгу С. А. Зыбина «Льеж и Тула», мы не­вольно обратили внимание на то, в каком ключе разъясня­лась суть этого произведения ранее в местной краеведческой лите­ратуре. Одна из ста­тей о Зыбине сообщала, что в 1903 он «подготовил к печати путевые заметки “Льеж и Тула”, ко­торые закончил опти­мистическим прогнозом: “Я глубоко верю, что Туле предстоит прекрасная будущность!”» (Туль­ский биографиче­ский словарь. – Тула, 1996. – Т.1. – С. 224-225).

Во втором (и последнем) томе серии «Гордость земли Тульской», в главе о Зыбине среди про­чего сказано: «Сергей Александрович был неплохим очеркистом. В 1903 г. он подготовил к пе­чати путевые заметки “Льеж и Тула”, навеянные впечатле­ниями от поездки в Бельгию. Книга ин­тересна обширными сведениями о стране, о местном оружейном производ­стве, о самом Льеже, центре оружейной промышленности. Срав­нивая два слав­ных оружейных города, автор с надеж­дой восклицал: “Я глубоко верю, что Туле предстоит прекрас­ная будущ­ность!”» («Гордость земли Тульской». – Т.2 – Тула, 1991. – С. 275).

В этом фрагменте статьи о Зыбине со­держатся недого­ворки  и неточности. О цитате будет сказано чуть позже. Пока же остановим внимание читателя на указании по по­воду Бельгии. Никаких описаний этой страны Зыбин не состав­лял. Во-первых, перед ним стояли иные цели, во-вторых, поражённый карти­нами довольства и достатка, приводя­щих к размеренному ритму жизни, рус­ский офицер обратил мысленный взор, исполнен­ный стыда и страдания, на да­лёкую родину.

И вот резуль­тат: очерк Зыбина стал яр­чайшим образцом пессимистиче­ской публицистики начала ХХ века. На каж­дой странице произведения автор изли­вает горькую правду о России и кон­кретно – о Туле и её заводе. Убедившись в полном пси­хологическом и как след­ствие – техническом превосход­стве бельгийцев над русскими, честный ору­жейник Зыбин (в 1902 занимал долж­ность начальника замочной мастерской Императорского Тульского оружейного завода) пытается внушить читателям мысль о необходимо­сти полного пере­оборудования производства. И только после трезвых сопоставлений в пользу Льежа Зыбин заявляет о тех условиях, которые должны вывести Тулу на миро­вой уровень.

В своей брошюре Зыбин мог хотя бы упомянуть о бельгийском акционерном обществе тульских доменных печей, построившем в 1896 чугунолитейный завод на Косой Горе (впоследствии Ко­согорский металлургический завод). Тем самым историк подкрепил бы мысль о связи двух промышленных ре­гионов. Он этого не сделал. Но при­чины обхождения вниманием столь знаменательного факта вовсе не кажутся нам странными.

Биографу Зыбина, видимо, было отчего-то невыгодно процитировать фразу о будущем величии Тулы целиком (у нас же возвели в туль­ский закон обрывок высказывания Ленина о «значе­нии Тулы…». Так в чём  трудность с «каким-то» Зыбиным?) и почему-то пришло на ум обозначить «Льеж и Тулу» как «путе­вые заметки». Это противоречит истине. «Льеж и Тула» – вещь не созерцательная, это рассуждение в тради­циях М. Е. Сал­тыкова-Щедрина («За рубежом»). Из­вестно, сколько сил вложил Зыбин в развитие оружейной промышленности в лице родного завода.  О со­стоянии го­родского центра и несчастной реки Упы с такой силой русского просторечия мог написать только тот, кто не на словах переживает за страну. Ведь позднее, ни при советском режиме, ни на стыке ХХ и XXI столетий ни один тульский крае­вед на такой шаг не решился. Но ведь Зыбин был большим начальником, сле­довательно, ему тоже было чем риско­вать? Значит, дело не в занимаемой должности…

В тульском краеведении царят монопо­лии на биогра­фии. На конференциях нам приходилось даже слышать не­что вроде «не трогайте Зыбина!» Толковать это можно сле­дующим образом. Не тро­гайте Зыбина – иначе всплывёт нега­тив девятнадцатого столетия, а краеведе­ние, по убеждениям его при­верженцев – вещь сусальная и хрупкая. Дабы не утруждаться изменять серую действительность, необразованный и не­умный человек предпочитает сотворять легенды. Краеве­дение же вопреки своему первоначальному предназначе­нию нередко муссирует ложь и превра­щает историю в соб­рание фетишей ло­кального уровня. Подробно комменти­руя труд С. А. Зыбина «Льеж и Тула», мы постарались сделать это по возможности так, чтобы читатель (в первую очередь нетуляк) получил здравое, не бравурное и не конъюнктурное представление о предметах, изображённых автором.

Некоторые имена и названия, исключая общеизвестные, даются в русском и ис­ходном (на языке оригинала) написа­нии. Ударения проставлены над ред­кими словами либо над теми, произно­шение которых часто искажается. Даты приводятся в соответствии со стилями, т.е. без параллельного перевода со ста­рого на новый.

Комментарии

[134] Левша обрёл своё прозвище не в этих баснословныъх легендах и даже не под  пером Н. С. Лескова, а именно в результате «изысканий» С. А. Зыбина. Первая публикация сказа в журнале «Русь» (1881, №№ 49-51) открывалась следующим заглавием: «Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе. Цеховая легенда». Трансонимизация, применённая С. А. Зыбиным, с течением времени привела не к утверждению в рабочем фольклоре никому неизвестной «цеховой легенды» (в каких цехах, в устах каких согбенных рабочих она родилась?), а к безраборной идентификации А. М. Сурнина с Левшой. Нет сомнений в том, что Зыбин намеренно употреблил прописную букву, исказив вариант Лескова.

[135] Разумеется, Лесков акцентировал на физиологической особенности персонажа, но имя Левша, которое затем превратилось в Лёвшу, бытовало и при­надлежало, например, родоначальнику дворян Лев­ши­ных. Кроме того: «Левшин. Жук Л[евши]н сын Брюхатого, помещик. 1500. <...> Сергей Деев сын Л[евши]н, верейский землевладелец. 1685. <..> Дмитрий Л[евши]н, послух в Хотмышском уезде. 1698. Левшов. Онка Л[евшо]в, крестьянин. 1495» (Тупиков Н. М. Словарь древнерусских личных собственных имён. – М.: Русский путь, 2004. – С. 619).

[136] Действительно, лишь в 1924-1925 к ней вернулся Е. И. Замятин, написав пьесу «Блоха».

[137] Полковник Зыбин напрасно берёт на себя труд литературоведа. Именно вычурность и каламбурство – эти излюбленные лесковские приёмы и сообщили сказу неповторимость и узнаваемость. Не мудрено, что тульскому офицеру подобное произведение проще представить в форме реляции.

[138] Не выиграла бы, а проиграла, так как Лесков не собирался специально прославлять подвиги тульских умельцев и не создавал документальную хронику. Знак вопроса, поставленный нами, вызван языком самого Зыбина и привлечения читателя к тому, чтобы разобрать смысл написанного.

[139] Александр I Павлович [Романов] (12 декабря 1777, Санкт-Петербург – 19 ноября 1825, Таганрог) Император Всероссийский с 1801.

[140] Венский конгресс 1815, решавший судьбы европейских народов и определивший новый территориальный передел.

[141] Не можем не оставить прописную букву, введённую снова-таки в чужой текст Зыбиным, благоговевшим перед памятью сего монарха. Здесь и далее лесковские цитаты мы будем излагать в зыбинском «преломлении».

[142] Граф Платов Матвей Иванович (6 августа 1751, станица Рибылянская – 3 января 1818, слобода Епанчицкая под Таганрогом). Герой Отечественной войны; наказной атаман Войска Донского. Историческая фигура, наиболее пострадавшая от внешних и фактографических искажений в литературных и даже мультипликационных версиях. В «Сказе» Лескова образ Платова глубоко сатиричен, об этом – см. далее у Зыбина.

[143] Николай I Павлович [Романов] (25 июня 1795, Царское Село – 18 февраля 1855, Санкт-Петербург) Император Всероссийский с 1825.

[144] Святой Николай, архиепископ Мир Ликийских (2-я пол. III в., г. Патары, Ликия (Малая Азия) – 6 декабря 342, Миры). Святитель, чудотворец.

[145] Восточная война 1853-1856.

[146] Граф Клейнмихель Пётр Андреевич (30 ноября 1793, Санкт-Петербург – 3 февраля 1869, там же). Государственный деятель, занимавших поочерёдно множество ключевых постов, в т.ч. начальника военных поселений, военного министра, главного распорядителя строительством железной дороги Санкт-Петербург – Москва и проч.

[147] Скобелев Иван Никитич (1778, Оренбургский край – 9 февраля 1849). Генерал, выслуживший это звание из рядовых солдат. Военный мемуарист; дед генерала М. Д. Скобелева.

[148] Аничкин (правильно: Аничков) мост в Петербурге выстроен в сер. XVIII в. (архитектор М. Г. Земцов) и назван по имени подполковника Михаила Осиповича Аничкова, командовавшего строительством первой переправы на этом месте.

[149] Обуховская больница в память профессора А. А. Нечаева была открыта в 1779 по адресу: Санкт-Петербург, Набережная Фонтанки, 106.

[150] Зимний дворец (точнее, его пятый вариант; архитектор граф Б. Ф. Растрелли; Санкт-Петербург, Дворцовая пл., 2) выстроен в 1754- 1762. Начиная с 1780-х в отделке интерьеров участвовали лучшие зодчие.

[151] Т.е. Северное море.

[152] Джонс Джон (Ок. 1767, Великобритания – Январь 1835, Тула). Оружейник, имевший учеников; обрусевший англичанин (в России с 1817). Похоронен на Дмитриевском (оружейном) кладбище в Туле.

[153] Веницеев Семён Никифорович. 1743 – 7 декабря 1820, Тула. Литератор-переводчик; административный деятель; в 1784-1793 начальник (управитель) оружейного завода. Похоронен в имении Скобычево (Скобачово) Одоевского уезда Тульской губернии.

[154] Сурнин Алексей Михайлович (1767, Тула – 17 августа 1811, там же). Оружейник, изобретатель, новатор. Похоронен на Дмитриевском (оружейном) кладбище в Туле.

[155] Леонтьев Андрей Яковлевич(?). Оружейник с тёмной и невыясненной судьбой.

[156] Самборский Андрей Афанасьевич (1734 – 5 октября 1812). Протоиерей, духовный писатель. Тесть первого директора Царскосельского Александровского лицея В. Ф. Малиновского.

[157] Великий князь Константин Павлович [Романов] (8 мая 1779 – 27 июня 1831). 2-й сын Павла I. Наместник Польский.

[158] Граф Комаровский (или Камаровский) Евграф Федотович (18 ноября 1769, Санкт-Петербург – 13 октября 1843, с. Городище Орловского уезда Орловской губернии). Литератор-переводчик; мемуарист. Адъютант Николая I, военный чиновник.

[159] Смирнов Яков Иванович (1759 – 1840). Протоиерей церкви Русской миссии в Лондоне. С 1800 поверенный русского правительства. Пользовался громадной популярностью; его образ остался на многих страницах русской мемуаристики.

[160] Искажённая цитата. В «Записках» графа Е. Ф. Комаровского: «При лондонской нашей миссии из всех чиновников один только замечательный человек находился – это священник нашей церкви, Яков Иванович Смирнов, который употреблялся и по дипломатической части» (Записки графа Е. Ф. Комаровского. – М., 1990. – (Б-ка мемуаров). – С. 18). У того же автора мельком описан некий «чудак Зыбин»: «В Вене русских никого в то время не было, кроме чудака Зыбина, приехавшего туда из Англии; он пробыл несколько лет в чужих краях и притворялся, будто забыл говорить по-русски, например, в Петербурге, выходя из театра, он кричал: “Зыбин карет”. Тогда была мода иметь превысокие фаэтоны для гулянья. Зыбин в этом уродском экипаже сделал дорогу из Петербурга в Москву. На станциях все на него, как на шута, смотрели, а мальчишки за ним с криком вслед бежали. Зыбин сам это рассказывал, относя сие к невежеству нашего народа» (там же, с. 22). Как мы видим, в этом фрагменте фигурирует именно Англия, принимавшая не только Зыбина, но и тульских оружейников. Через столетие другой Зыбин отправится в Бельгию и по возвращении со стыдом за Россию напишет книжку «Льеж и Тула» и тоже, судя по игнорированию этого труда во все последующие эпохи, окажется в чудаках.

КОНЕЦ.

Текст для представления в ХРОНОСе в электронном виде передан книгоиздательством.

Далее читайте:

Зыбин С.А. Льеж и Тула. (сравнительный очерк). // Зыбин С.А. Льеж и Тула. (сравнительный очерк). Легенда о тульских оружейниках. / Изд. подг. М. В. Майоров. – Тула, 2007. –  144 с. – (Писатели Тульского края XVIII – начала ХХ веков. Выпуск 3). –  Научное издание.

Тула - древнерусский город на реке Упе (бассейн реки Оки)

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС