Татьяна КОШУРНИКОВА

2011 г.

ЖУРНАЛ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ

О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Для авторов
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.

Редсовет:

Вячеслав Лютый,
Алексей Слесарев,
Диана Кан,
Виктор Бараков,
Василий Киляков,
Геннадий Готовцев,
Наталья Федченко,
Олег Щалпегин,
Леонид Советников,
Ольга Корзова,
Галина Козлова.

"ПАРУС"

"МОЛОКО"

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

СЛАВЯНСТВО

РОМАН-ГАЗЕТА

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

Татьяна КОШУРНИКОВА

Художественный мир Владимира Крупина

К 70-летию писателя

Литературный процесс последней трети ХХ века стал этапом поисков и творческого самоопределения самобытного прозаика Владимира Николаевича Крупина. Читатель знает В.Н. Крупина прежде всего как автора сборника рассказов «Зерна» (1974), повестей «Живая вода» (1981), «Сороковой день» (1982), «Прости, прощай…» (1986), романа «Спасение погибших» (1989), а также повестей «Великорецкая купель» (1990), «Крестный ход» (1993),»Люби меня, как я тебя» (1998), книги «Незакатный свет» (2006) и других произведений, получивших широкую известность и  признание читателей.

«Его творчество развивалось и продолжает развиваться в лучших традициях русской литературы. Ему присуща совестливость, душевная чуткость, философская глубина и нравственная прозорливость. Главной темой в его прозе и публицистике был и остается русский человек: его прошлое, настоящее и будущее»[1]. Многослойность художественных произведений В.Н. Крупина открывает путь к содержательному диалогу читателя и автора, в недрах которого — история и современность, глубинный пласт отечественной культуры, духовный опыт поколений. «По работам Крупина когда-нибудь будут судить о температуре жизни в окаянную эпоху конца столетия и о том, как эта температура из физического страдания постепенно переходила в духовное твердение»[2]. Здесь сказано главное о том, что характерно для прозы писателя в целом. Он более всего заботится о духовном начале в человеке. Писатель взял на себя проповедническую функцию: средствами литературы влиять на читателя, что сказалось и на характере его прозы, и на особенностях поэтики и стиля произведений. В творчестве В.Н. Крупина рубежа ХХ–ХХI веков отмечается стремление ослабить роль художественного вымысла в произведениях, что предопределяет специфику создаваемой им реальности. 

Исследование прозы В.Н. Крупина с 80-х годов ХХ века до начала ХХI века позволяет сделать выводы о том, что, следуя по пути творческого освоения традиций классической словесности (А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, И.А. Бунина, М.А. Шолохова и других писателей), он придерживается православного направления в современной литературе, развивая идею взаимной обусловленности состояния жизни и духовного мира человека. Главное в творчестве В.Н. Крупина — это его потребность во всем, о чем бы он не писал, оставаться русским по духу. Ф.М. Достоевский говорил о том, что «быть русским — значит быть православным»[3].

Детские и юношеские года В.Н. Крупина прошли в с. Кильмезь Кировской области. Его произведения неразрывно связаны с Вятской землей и своими корнями, и литературными сюжетами, и языком. Вятка присутствует во всех его произведениях. "Проза Владимира Крупина - это нечто особое в нашей литературе, нечто выдающееся и на удивление простое", – писал о нем В.Г. Распутин. Многослойность крупинского текста открывает путь к содержательному диалогу читателя и автора, в недрах которого - история и современность, мысли о будущем, глубинный пласт отечественной культуры, духовный опыт поколений.

Образ Дома как константа художественного мира В. Н. Крупина

Читая произведения В. Крупина (как, впрочем, и других писателей-деревенщиков), мы отмечаем постоянное обращение писателя к теме малой родины, к теме родного дома, к теме семьи. Для Крупина — это Вятка, особый вятский характер. В рассказах писателя тема малой родины, образ Дома  реализуется через образ его семьи, родного дома, родного села Кильмезь, а также образ Вятского края в целом.

В  рассказах  Крупина герой, как правило, — образ автобиографический, носитель народных черт, который свято хранит память о родной земле, о корнях, постоянно возвращаясь в родное село и в мыслях, и наяву (в гости).  "Уже давно меня никуда не тянет, только на родину, в милую Вятку, и в Святую землю. Святая земля со мною в молитвах, в церкви, а родина… родина тоже близка. И если в своем родном селе, где родился, вырос, откуда ушел в армию, в Москву, бываю все-таки часто, то на родине отца и мамы не был очень давно. И однажды ночью, когда стиснуло сердце, понял: надо съездить. <…> Надо ехать, надо успеть. Туда, где был счастлив, где родились и росли давшие мне жизнь родители. Ведь отцовская деревня Кизерь, и мамина Мелеть значили очень много для меня. Они раздвинули границы моего детства, соединили с родней, отогнали навсегда одиночество; в этих деревнях я чувствовал любовь к себе и отвечал на нее любовью"[1; 217]- повествует  автор  в рассказе "Отец, я еще здесь".

            Воспоминание - один из главных приемов, которым пользуется Крупин для создания образа Дома. И это естественно: все, что дорого автору, навсегда остается в его памяти. Причем, часто это совсем неприметные детали, случаи, то, что в жизни, как правило, не представляет интереса. Однако под мастерским пером писателя эти сценки из жизни обретают новое звучание. Для таких рассказов справедливо замечание  литературоведа М. Бахтина: "Все, что является бытом по отношению к существенным биографическим и историческим событиям, здесь как раз и является самым существенным в жизни" [2; 374].Так, например, в рассказе "Бумажные цепи" образ Дома вырастает через воспоминание о детстве, о праздновании Нового года. Прием повествования от первого лица придает окраску задушевности: "С годами все обостреннее вспоминается детство, особенно Новый год. <…> Мы сами созидали его. <…> Надо было делать новые игрушки. И фонари, и цепи, и снег, и флажки. <…> Мама доставала со дна швейной машинки "Зингер" шпульку ниток. Шпульку раскручивали, сматывая с нее столько нитки, чтобы ее хватило на несколько раз от стены до стены. Это для гирлянд с фонариками и флажками. <…> Мало-помалу налаживалась работа дружной бригады.   <…> Младшие улепляли игрушками подол елочки, мне доставались ветви повыше, маме еще повыше, брат залезал на табуретку и украшал самый верх. Сестра подавала ему игрушки и командовала. Отец осуществлял общее руководство. <…> Мы любовались елкой. Отец начинал рассказывать, какие елки были в его детстве" [3; 132].

            Умение автора видеть в малом - большое, в личном - сокровенное воплощается в эпической картине сельской жизни, гармонии семьи и дома, значении общего семейного праздника, единении поколений. Лирика незаметно и свободно переходит в очерково-достоверную картину быта ("Клея к этому времени не оставалось, и вместо него пользовались вареной картошкой. Хорошо бы, конечно, сделать клейстер из муки, но если можно картошкой, зачем тратить муку?" [3; 133];  "…тогдашние подарки в пакетах из газет: печенишко, конфеты-подушечки, булочка" [3; 134].

            Повседневность, обычная действительность у Крупина обретают вечный смысл: " Самое сказочное, что на следующий год бронзовая картонная курочка находилась, и мы спорили, где ей лучше жить на елке. Ей на смену терялся домик, потом он тоже находился… И всегда всегда делали бесконечные бумажные цепи, оковывали ими елочку" [3; 137].

            Художественное обобщение рассказу придает публицистическая мысль автора в финале: " И вот я, понимающий, что в моей жизни все прошло, кроме заботы о жизни души, думаю теперь, что именно этими бумажными цепями я не елочку украшал - я себя приковывал к родине, к детству. И приковал. Приковал так крепко, что уже не откуюсь. Многие цепи рвал, эти не порвать. И не пытаюсь, и счастлив, что они крепче железных. Правда, крепче. Детство сильнее всей остальной жизни" [3; 137].

                        Для Крупина Дом - это и село, где он родился, а значит, и люди, которые живут там.  " Я торопился на встречу с живой родней. Родня - великое слово! Да, родню нам дает судьба,  друзей мы выбираем сами. Но, как говорила мама: "Свой своему поневоле друг". Вот это "поневоле" с годами превращается в щемящую необходимость помнить о родне, вызывает в душе неистребимое чувство древней  кровной связи. И так защемит иногда сердце, что родни прежней остается все меньше и еще меньше ее нарождается"[1; 218].          

Дом, малая родина для Крупина - это и вся Вятская земля. Множество произведений посвящено Вятке - рассказов, очерков, повестей, дневников… "Не странно ли,  скоро двадцать лет в Москве, а все как в гостях.   "Еду домой", - вот как хотел начать это письмо, которое не утерпел писать, привыкнув за это время к ним. Домой? И здесь дом. Так и живу нараскорячку",- эта цитата из повести в письмах "Сороковой день" передает состояние человека, которому хорошо знакомо ощущение постоянной связи с родительским домом, со своими корнями даже после переезда.

Вятка для писателя не только - место рождения, но, что не менее важно, Крупин  постоянно ощущает духовное родство с этой землей, с  земляками. Неслучайно особо дороги писателю святыни родной земли. Одной из таких святынь является село Великорецкое, знаменитое обретением здесь чудотворной иконы святителя Николая в 1383 году и Великорецким крестным ходом в честь нее. "Обретение Великорецкой иконы святителя Николая произошло в 1383 году, когда крестьянин деревни Крутицы Агалаков обнаружил явленный образ на берегу реки Великой. Вскоре от иконы начались исцеления и чудотворения, слава разнеслась по всей Вятской земле. Около 1400 года жители города Хлынова - столицы Вятского края просили отпустить образ Чудотворца  в Хлынов, обещав ежегодно приносить его на место явления. Так свыше 600 лет назад возник Великорецкий крестный ход, который был и остается самым продолжительным крестным ходом в православном мире и одним из самых многолюдных в России". [4; 5]. "Давно и навсегда полюбив село Великорецкое я приезжал в него в разное время года и, конечно, пятого июня, в самый день обретения иконы, выкупаться в Великой и постоять на молебне. Но приезжал, а не приходил, вот в чем огромная разница. А приезжать не считается, надо идти ноженьками". …. И вот нынче, благословясь, я кинулся в Вятку.

И уже наутро пил из источника в Трифоновом  Успенском монастыре, как раз в том, откуда начинается Крестный ход на Великую", - пишет Крупин  [5; 59].

Открытые финалы - одна из особенностей рассказов В.Крупина, причем их чаще всего отличает особая лиричность, проникновенность.

Рассматривая  подробно образ Дома в творчестве  Крупина, можно представить художественное пространство рассказов писателя в виде своеобразной "пирамиды", где наглядно проступает взаимосвязанность и взаимообусловленность всех "уровней" понятия:

"Россия" (соотечественники)

"Вятка" (земляки)

"Родное село" (односельчане)

"Семья" (корни)

Первоначальное значение Дома для Крупина - это семья, это не только члены настоящей семьи, и многочисленные родственные связи, но и в первую очередь - представители предшествующих поколений, "корни". Их образ всегда хранится в воспоминаниях автора, в крестьянском быте, в народной мудрости… В одном из последних рассказов "Отец, я еще здесь"(2006)  Крупин пишет: "…Мой поклон, дедам-ямщикам, которые своим трудами нажили состояние,  за что их большевики спровадили в Нарымский край. Но и эта боль опять же давно улеглась, а состояние - двухэтажный каменный дом, выстроенный на огромную (десять дочерей, один сын) семью,  хотелось навестить. Именно в этот дом я приезжал совсем мальчишкой к деду…"[1; 221] <…> "Двухэтажный дом я узнал сразу, он и сейчас был самым большим, хотя и он сократился: раньше в нем было по восемь окон на улицу, осталось по пять. Никаких ворот, никакого двора не было. Несколько грядок с молодым луком да посадки картошки говорили, что кое-кто тут все-таки живет. И годы спустя я чувствовал, как дом мозолил глаза большевикам, да и у своих вызывал зависть - кулаки живут. … Я стоял у дома отца. Вот и сейчас понимал, что всегда  уже буду помнить этот огромный на голом пространстве запущенной земли дом, без цветов на широких подоконниках, без тюлевых занавесок, с выбитыми стеклами, с крапивой под окнами вместо цветника" [1; 223].

Авторская мысль рассказа выражена в строках Священного писания, что создает нравственно-философское обобщение.  "Дом отца скрылся за деревьями. Чем можно было утешиться - конечно, только Священным писанием. Ведь даже и в земле обетованной Авраам обитал как на земле чужой, а пришедшие с Авраамом "радовались и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле… они стремились к лучшему, то есть к небесному"[1; 222].

Далее "Дом" Крупина можно соотнести с родным селом, а именно с теми людьми, которые его населяют. Духовное родство, единение постоянно обнаруживает писатель со своими земляками-вятичами. Особо дороги автору наш самобытный вятский характер, яркая история края, вятская природа, святыни. Именно через соприкосновение со святынями, по мысли Крупина, происходит познание России: "Если я хоть мало-мальский писатель, должен же я говорить о том, что спасает нас. Это главное. Спасает Родина. Мы это слово всегда пишем с большой буквы. …И ничего во мне не изменилось за пятьдесят лет, я снова и снова пишу о Родине. Господь хранит Россию, мы в России"[7; 138].Таким образом, тема Дома является одной из основных тем  в творчестве В. Крупина. ДОМ у Крупина - понятие духовное, вбирающее в себя, прежде всего, духовные отношения со всей семьей, с односельчанами, земляками и соотечественниками. Следовательно, Образ Дома выступает в рассказах Крупина как константа художественного мира писателя.

Для писателя важна мысль о неразрывной связи человека со своим домом, семьей, со своими корнями, поэтому во многих произведениях В.Н. Крупин постоянно возвращается в родной, близкий сердцу край детства, к своим истокам.

Публицистичность как основа художественности в прозе В. Н. Крупина

            Русская литература всегда выполняла мировоззренческую функцию, была тесно связана с религией, философией, политическими учениями. Она служила своеобразной моделью мира, призвана была давать ответы на "вечные" вопросы. В художественной литературе политические, социальные, даже экономические проблемы выражались, порой, гораздо ярче, с большим приближением к реальности, чем в трудах историков, философов.

            Смысл жизни, поисками которого занимались герои русской литературы во все времена ее существования, составляет проблему и той русской современной прозы, которая обращается к социальным, этическим и нравственным проблемам жизни. С одной стороны, остаются все также актуальными "вечные" темы и "вечные" проблемы. С другой стороны, — современная литература не может не развиваться. Она не просто повторяет классические традиции, но и развивает их, отражая в произведениях то, что существует на данный момент, останавливая мгновение, чтобы выявить новые штрихи времени.

            Так, например, одним из ярких явлений в советской литературе 70-80-х годов ХХ века, продолжавших классические традиции, была "деревенская проза". Но далее деревенская тематика "уводит … далеко за пределы коллизий непосредственно  деревенской жизни и быта, пусть и сопряженных с самыми насущными социально- производственными конфликтами. Она оказывается одновременно и темой города, и темой взаимоотношений между инстинктом и разумом, и темой нравственных традиций"[8]. Ю.Трифонов, Ю.Бондарев, Б.Васильев, В. Распутин, В. Астафьев, В. Белов, В. Крупин, В. Шукшин находили такие ситуации, в которых герой должен был сделать нравственный выбор, продемонстрировать весь нравственный потенциал своей личности. Неслучайно именно с развитием деревенской прозы многие литературоведы связывают возрождение в современной литературе христианских традиций, возрождение русской литературы как национально- христианской, то есть православной.

            Писатель Владимир Николаевич Крупин, следуя по пути творческого освоения традиций классической русской литературы, идет своей дорогой, вступая в концептуальные и творческие переклички с родственными ему старшими современниками, развивает идею взаимной обусловленности состояния жизни и духовного мира человека.

            В.Н. Крупин на протяжении всей жизни занимается педагогической деятельностью (7 лет преподавал в Троице - Сергиевой Лавре). Ему принадлежат следующие слова: "Свет в России всегда употреблялся в значении Свет Божий. < … > а образование - это  от слова образ, значения образовывать. Образ напоминает, прежде всего, библейское - создание человека по образу и подобию Божию. То есть образование - это не просто гуманизм очеловечивания человека, но приведение его к образу  Творца. Образ для православных еще и икона"[9]. Следовательно, самое сильное и главное оружие сближает православного педагога и православного писателя - Слово, слово Божье. Нужно сказать, что В.Н. Крупин составил и выпустил "Православную азбуку "для детей.

            Как пишет в своем диссертационном исследовании О.П. Белова, «в литературоведении намечается много различных подходов к теме Православия. Например, если произведения последних лет чаще всего характеризуются вариациями на сакральные темы и евангельские сюжеты, описанием монастырей, жизни церковнослужителей, верующих и т.д., то в 70-е годы это были чаще всего произведения, не обладающие специфической тематикой. Но глубина раскрытия характеров персонажей в этих произведениях, их духовная высота дает нам право говорить о них как о православных героях. То есть вполне правомерно считать, что христианская проблематика в то время была выведена из текста в подтекст, на уровень изображения национально- православного менталитета» [10]. Многообразие способов изображения и раскрытия этой темы дает возможность увидеть индивидуальность стиля и манеры письма каждого писателя, а также его собственный взгляд на проблему. 

            В зависимости от избранной писателем темы, объектов изображения, характеров людей, художественная литература оперирует языковыми ресурсами различных функциональных стилей.

            Индивидуальный стиль писателя связан с его принципами изображения действительности, с его художественным методом. Метод как художественно- познавательное отношение к действительности, в свою очередь, влияет на стиль.

            Творческая индивидуальность любого писателя включает в себя несколько составляющих, в том числе художественный метод. Самобытность, его индивидуальный стиль, а также особое человеческое мировоззрение. Творчество одних авторов глубоко художественно и философично,  творчество других  - отличается  повышенным уровнем публицистичности, открытым выражением того наболевшего, что волнует писателей. Герой, несущий положительное начало, в этих произведениях открыто выражает авторские мысли, обличает пороки окружающей действительности.

            В критике с публицистичностью связывают своеобразную манеру письма, которая проявляется через демонстрацию открытой мысли, авторского размышления, прямой аналогии, философского обобщения. Обращает на себя внимание тот факт, что «…какого бы рода произведение ни было, публицистичность выходит  "на поверхность" в открытом проявлении авторской позиции, обращенности ко дню сегодняшнему и читателю- современнику»[11].

            Кроме того, исследователями неоднократно высказывалось мнение о том, что "публицистичность в художественном произведении - это стилевая категория"[12]. То есть в художественную ткань произведения постепенно и органично вводятся либо авторские комментарии; либо аналитические по содержанию монологи героя; либо авторские отступления по какому-нибудь актуальному вопросу, но прямо не касающемуся сюжетной линии произведения; либо особое описание пейзажа, который настраивает на своеобразное восприятие текста.

            Творческую манеру В.Н. Крупина отличает умение влиять на читателя не с помощью создания высокохудожественного образа, а с помощью максимального приближения героев к жизни, использования документального материала и реальных прототипов. Мы считаем, что в творчестве В. Н. Крупина публицистика и проза не разделены четко и однозначно между собой, они взаимопроникаемы. Произведения писателя часто берут свое начало в документальной основе, в обращении к факту, реальной ситуации и т.д. Занимаясь исследованием творчества писателя, мы пришли к выводу, что публицистичность как стилевая особенность прозы В.Н. Крупина развивалась на протяжении всего его творчества.

            Несмотря на то, что В.Н. Крупин давно тяготеет к использованию в своих произведениях выразительных средств публицистического стиля, все же доминантой поэтики прозы писателя публицистичность стала в последние годы. Это,  на наш взгляд, объясняется тем фактом, что последние 15-20 лет все творчество прозаика подчинено идее православной духовности.

            В современном литературоведении все яснее вызревает мысль о том, что собственно духовная литература не терпит фантазии, воображения - по сугубо духовным же причинам. По словам В.Н. Крупина, перед людьми, занимающимися литературой, стоят два огромных соблазна, связанные с "авторством" и "самостью",- вынести приговор (опережающий Суд Божий) и объявить себя создателем произведения, героя, образа, то есть Творцом (Творец же один - Господь). Образ - плод воображения, если не просто аллегория или метафора, проясняющие духовную мысль и не выходящие из духовного контекста.

            Писатели, духовно настроенные, всегда знали, что в Православии, как истина и ложь, противоположны мечтания ("прелесть") - с одной стороны, и "трезвение" - с  другой. Н.В. Гоголь пережил целую драму на этой почве, пытался даже отказаться от художественного творчества, целенаправленно шел от художественных "мечтаний" (романы, повести, драмы) к "Переписке с друзьями".

            В.Н. Крупин неоднократно задавался вопросом: "…Важно понять: что мы создаем своим писательством? Икону жизни, отражающую реальную Божью действительность, или слепок своего "я" - свои фантазии, выдумки?<…> Конечно, талант, данный от бога, надо использовать и не зарывать в землю. Но вот что говорил один старец, схииеромонах Нектарий, мой первый духовный отец. Он предупреждал об опасности художественной литературы и объяснял: жизнь настолько богата, настолько разнообразна, настолько необычайно насыщенна, что выдумывать совершенно нельзя. И я больше двадцати лет пишу от первого лица, стараюсь писать только то, что видел, что пережил"[13]. 

            Художественная проза сопротивляется "учительству", а публицистика есть разновидность "учительства". В этом плане путь В.Н. Крупина от прозы художественной к прозе публицистической,  от "деревенского" направления - к религиозно- патриотическому, православному - естественный и закономерный путь духовного взросления и созревания.

            Подобная эволюция творчества происходит в связи с развитием личности самого писателя. Еще в 1979 году критика отмечала, что В.Н. Крупин "…все чаще выступает как лирический рассказчик, публицист, не прячется вовсе за вымышленного персонажа, действует в рассказе, очерке, размышлении, эссе лично сам"[14]. Действительно, уже в самых первых повестях (например, "Ямщицкая слобода", цикле "Варвара"), авторской позиции отводится значительное место. Помимо лирических, вернее лирико-публицистических отступлений, где В.Н. Крупин от своего лица говорит о наболевшем, в ранних повестях выразителем авторских идей являются  и персонажи (Прон Толмачев, Варвара).

            В повести "Вятская тетрадь" писатель предстает как исследователь родного края. Это цикл зарисовок о Вятке, ее истории, о промыслах, ее жителях, ее святынях. Единство цикла достигается благодаря сквозному образу автора, выражающего свои духовные, социальные, моральные, эстетические убеждения. «Каждый из рассказов цикла может восприниматься как самостоятельное произведение, но в рамках цикла они обнаруживают внутреннюю связь, основанную на развитии мысли и чувств автора»[15].

            Рассказы, составляющие повести "Варвара", "Вятская тетрадь", нельзя однозначно назвать рассказами, есть в них что-то и от стихотворений в прозе, и от эссе, и от лирической публицистики. Жанр повести, объединяющий эти зарисовки, придает значение всеобщности, расширяет границы повествования. Кроме того, этот жанр открытый - позволяет автору дописывать новые и новые главы. Эту мысль подтверждает и сам В.Н. Крупин: «Так и умру, не кончив «Вятской тетради»[16]. Подобный жанр  повествования в рассказах встречается и в творчестве других писателей, например, В. Астафьева («Последний поклон», «Царь- рыба»), Б.Екимова («Память лета»). 

            Публицистическое начало достаточно ярко выражено и в автобиографической повести «Прости, прощай…» (1986): действующие лица — реальные люди, названные их собственными именами; события, описываемые в повести, также имели место быть. Однако повесть не настолько документальна, как, например, дневниковые записи «Родные половицы» (2000). Важнее отметить то, что  эта книга — одна из самых исповедальных у В.Н. Крупина. Диалектика этой повести выражается в двуединстве автора и героя, слиянии правды и поэзии, особого лиризма и публицистически острой проблематики, воссоздании прошлого и преображении сквозь призму дня сегодняшнего.

            Эту черту отмечает и один из «персонажей» повести, критик Е. Сергеев: «…в этой повести В.Н. Крупин не прошлое реставрирует. А моделирует настоящее.  «Прости, прощай…» потому и не мемуары, что в середину шестидесятых годов автор переносит проблемы и вопросы середины восьмидесятых»[17]. 

            Нетрудно заметить двуплановость книги: наряду с рассказчиком присутствует автор, прошедший уже определенный отрезок жизненного пути, по- новому воспринимающий действительность, мир… Повествование строится на взаимопроникновении прошлого и настоящего.  Возврат в студенческую юность происходит на фоне дня сегодняшнего, когда автору уже многое известно (например, как сложилась судьба у некоторых однокурсников). Плавные, естественные переходы из одной эпохи в другую создают некий «поток сознания», характерный как для лирической прозы, так и для публицистики.

            Острота поднимаемых проблем усиливает публицистический компонент повести. «В. Крупин не только ставит вопросы, но и стремится дать на них ответ, притом ответ четкий. Порой даже категоричный. Само по себе это ценно,

поскольку в последние годы прозаики слишком уж заамбивалентились, начинаешь даже думать, что неопределенность авторской позиции зачастую порождается не столько сложностью и многозначностью изображаемой действительности, сколько боязнью писателей определить свое отношение к ней, опаской, что личное мнение может показаться слишком уж тривиальным либо необоснованным» [18].

            Критик отмечает одну их главных черт творчества писателя, которая привлекает читателей: «…суровая, мужская, неуступчивая требовательность перво- наперво к себе, а уж потом к миру,<…> знание, что «переустраивать надо себя, а не мир, что после этого мир сам переустроится»[19].

            М.М. Бахтин писал: «Позицию автора по отношению к изображаемому миру мы всегда сможем определить по тому, насколько тесно герой вплетается в окружающий мир, насколько полно, искренне и эмоционально напряженно разрешение и завершение, насколько спокойно и пластично действие, насколько живы души героев»[20].

            Творчество В.Н. Крупина последних лет как нельзя лучше иллюстрирует эволюцию личности автора, его мировоззрение. Если в первых повестях( например, циклы «Зерна», «Варвара») цитаты из Писания, народные христианские пословицы были неакцентированны, отражали народную мудрость, использовались лишь для раскрытия образов героев, то на современном этапе творчество приобрело исповедальный характер, изменилась образно-содержательная основа произведений. Это — произведения о современном человеке , пришедшем в церковь и узнавшем Бога, постигающем истину Православия. Многие произведения 90-х годов («Крестный ход», «Незакатный свет», «Авторучка», «Дежурная» и др. рассказы) написаны от первого лица. И хотя героя- повествователя нельзя однозначно приравнять к автору, все же необходимо отметить активное проявление авторского начала. Открытая назидательность, страстность, особое построение текста создают диалогические отношения с читателем. В.Н. Крупин словно придерживается характеристики М.М. Бахтина: «…все должно задевать героя за живое, провоцировать, вопрошать, даже полемизировать и издеваться, все должно быть обращено к самому герою, повернуто к нему…»[21]. 

            Склонность В.Н. Крупина к детализации материала, к фактографичности, к постановке и решению социальных, нравственных проблем, а также использование яркого, точного, самобытного языка наблюдались на протяжении всего творчества писателя, но соединились именно в стилевой категории публицистичности, широкое использование которой мы находим в работах писателя последних лет. Публицистическая доминанта, определяемая внутренним миром и позицией автора, становится основной чертой писательской манеры.

            Одним из способов (типов) организации текста в публицистике считается тип, когда автор находится все время "за сценой", т.е. свои важные мысли и идеи он передоверяет своим героям[22]. Но именно такой тип повествования характерен для многих последних рассказов В.Н. Крупина. Во многих его рассказах можно обнаружить присутствие публицистического начала, которое  в критике обычно связывают с активизацией авторской позиции, то есть со стремлением автора открыто высказать свое отношение к изображаемому.

            Во многих рассказах В.Н. Крупина повествование ведется от третьего лица, а автор как будто занят лишь описанием происходящего. Но авторская мысль незримо ощущается в пейзажных зарисовках, в небольшом по объему комментарии, в лирических отступлениях, в диалогах героев. В литературоведении часто подобную манеру изложения объясняют органическим сочетанием "очеркового содержания" и "художественной формы" произведения.

            Так, очерковое начало можно увидеть в рассказе «Мария Сергеевна». Рассказ построен на чередовании различных эпизодов (композиционный прием «монтажа»). Кольцевая композиция придает рассказу целостность, завершенность. Авторская позиция к проблемам рассказа выражена в ощущениях героя: «Сердце сжималось от жалости к старухе и от радости, что хоть чем-то он послужил ей» [23]. 

            Таким образом, мы можем предположить, что повествование рассказа довольно органично включает в себя и художественную образность, и очерковое содержание. И все же повествование такого типа близко к художественному, так как автор лишен возможности «открыто» заявить свою позицию, что, в свою очередь, является необходимой чертой творчества публициста. То есть автор, уходя с первого плана повествования, отдавая свои оценки и идеи персонажам, должен дать возможность саморазвития и его героям, и интересующей его проблеме.

            Если в публицистике журналист (или создатель произведения) и его авторское «я», как правило, полностью совпадают, хотя образ автора помимо композиционно- речевой имеет и другие функции ( информирование, непосредственное описание, оценка, анализ, убеждение),  то в отличие от публицистики, в «художественной литературе законом становится именно несовпадение реальной личности писателя и лица, от имени которого ведется рассказ. Писатель как бы специально конструирует образ автора, организующий нередко сложное полифоническое повествование»[24].

            Анализируя рассказы В.Н. Крупина, можно сделать вывод, что в произведениях малой формы этого автора все чаще наблюдается принципиальное совпадение героя- ассказчика и самого автора. Почти все последние рассказы написаны от первого лица, и события, описываемые автором, отражают реальные эпизоды жизни писателя или людей, которых он действительно знает или знал, например, в рассказе «Отец, я еще здесь» (2005) [25]. Повествование ведется сквозь призму авторского «я». И именно это авторское «я» несет в себе глубокое содержание, определяет стиль и тональность произведения, выполняет большую психологическую нагрузку.  

            Пейзаж, с описания которого начинается повествование, нейтрален, то есть он не осложнен восприятием какого-либо героя, а, скорее, передает ощущение автора- повествователя, его непосредственные впечатления. «Закрою глаза - черемуха цветет за околицей. И памятью слуха слышу слабый лепет лесных ручейков, шуршание лиловых колокольчиков, шум берез и переплеск осин, слышу трепещущего в синеве жаворонка, а ночью впиваюсь слухом в гремящего на всю округу соловья.»[26].

            «Памятью зрения, которого оказалось очень много во мне, я вижу в подробностях улицы и переулки моего села, берега реки, заречные дали, тропинки, почерневшие от времени, необхватные березы по сторонам Великого Сибирского тракта, избы и дома под тесовыми крышами, вижу молодых родителей, братьев и сестер…»[27].  

            Биографическая линия, нередко присутствующая в произведениях малой формы В.Н. Крупина, помогает обнаружить связь времен, служит дополнительным аргументом достоверности и правдивости описанного в произведении, и, следовательно, публицистического начала.           

В творчестве писателя публицистика и художественная проза не разделены ясно и однозначно между собой. Одно переходит в другое. Рассказы В.Н. Крупина вырастают часто на документальной основе, на отталкивании от факта, ситуации и т.д. Поэтому и посвящены они, как и публицистика, самым разнообразным проблемам. Здесь и воспоминания о детстве («Тихий воз на горе будет…», «Бумажные цепи», «Поздняя пасха», «Отец, я еще здесь»), и рассказы о нашем российском и нашем «советском» обществе («Толстый голубь Никита», «Два снайпера», «Застойные времена», «Новорусская премия», «Мария Сергеевна»), рассказы о реальных людях, которых многие знают («Бараний глаз», «Народ перерос правительство», «Всю ночь рифмующий еврей»).

В рассказах прозаика ярко проявляется его самобытный публицистический талант. Автор говорит о событиях, раскрывая их закономерности через характеры героев. Все выше сказанное также проявляется в очерках и эссе писателя.

Проанализировав творчество В.Н. Крупина, мы пришли к выводу, что доминирующей чертой прозы последних лет является публицистическое начало.  На наш взгляд, с  развитием личности писателя, изменением его гражданской и человеческой позиции меняется и направленность его творчества, манера письма. Эволюция творчества писателя привела его к качественно новой писательской манере: особенностью поэтики его художественной прозы является публицистическое начало.  

Повесть «Крестный ход» (1993)

Публицистичность как элемент художественности составляет основу повести В.Н. Крупина  «Крестный ход» (1993).

 Интересна история создания этой повести, которую можно назвать своеобразным дневником Великорецкого крестного хода. Сам  автор в предисловии писал, что эта повесть — «искупление вины перед теми, кого я описал в повести «Великорецкая купель», описал не как участник крестного хода, а как его зритель. А это не одно и то же — пройти с молитвенниками их путь или же, сидя в холодочке, расспрашивать их о пережитом»(28).

 Автор-повествователь здесь остается за кадром, но его комментарий в финале повести несет в себе масштабное по силе обобщение: «А было это позорище для одних и подвиг для других. Было это на святой Руси, в  вятской земле в год тысячелетия принятия христианства на русской земле.

Господи, прости нас, грешных! Надеющиеся на Тебя да не  погибнем! Да, мы рабы, но только твои, господи. Аминь!» (28, 558).

Тему Великорецкого хода продолжает повесть «Крестный ход». В повести центральным становится хронотоп дороги, который позволяет выделить систему оценок автора. М.М. Бахтин, определяя хронотоп как «существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе» (28,234), выделил фольклорное начало хронотопа дороги: «Выход из родного дома с возвращением на родину — обычно обозначает возрастные этапы жизни» (28,271). «Давно и навсегда полюбив село Великорецкое, я приезжал в него в разное время года и, конечно, пятого июня, в самый день обретения иконы, выкупаться в Великой и постоять на молебне. Но приезжал, а не приходил, вот в чем огромная разница. А приезжать не считается, надо идти ноженьками» (28, 59). 

Применительно к данной повести можно сказать, что выход из родного дома и возвращение — доказательство духовного  взросления героев. Путь крестного хода у православных — это путь созидания души. Путь молитвы и  просьбы об отпущении грехов.

Сам В.Н. Крупин определил жанр этого произведения как «дорожная повесть». Однако нетрудно заметить в повести влияние публицистических жанров — репортажа, путевого очерка, интервью, беседы, а также дневника.

Публицистическое начало в этом произведении очень сильно. Автор-повествователь участник крестного хода, через его восприятие читатели знакомятся с другими героями, событиями каждого дня пути. Повествование построено на ассоциативных связях, на воспоминаниях, на осмыслении фактов жизни, на портретных характеристиках героев. Текст включает в себя множество авторских размышлений, наблюдений, цитат (молитв, песнопений, Евангелия). «Болим завистию, гордостью, надменностью, превозношением... Болим чревоизлишеством, многоядением, сластолюбием, исцелены, о святый Пантелеимоне. Болят наши ноги - нежеланием поспешно идти в храм Господень…» (28, 78).

Главным средством характеристики героев повести является не психологический портрет, не поступки и действия, основанные на ситуации нравственного выбора, а выразительные средства публицистического стиля: повествование от первого лица («Вятская земля, сыном которой я являюсь, очень богомольна. Это отмечают все ее исследователи и историки» (28,58). Так начинает В.Н. Крупин повесть  «Крестный ход».

Писатель использует в произведении географические и исторические экскурсы:  «Господь много возлюбил вятскую землю за терпение. Именно здесь была обретена вскоре после Куликовской битвы чудотворная икона святителя Николая. Один из храмов Покровского собора был освящен при Иване Грозном во славу Николая Великорецкого» (28, 58).

  Произведение В.Н. Крупина отличает повышенная эмоциональность,  намеренная заостренность внимания на вопросах, волнующих писателя, публицистические по духу выводы. «Нет, никаким бесам не одолеть те дороги и тропы, те поля  и леса, которые мы прошли, они наши, русские, навсегда. Жалкие вы люди, те, кто плохо думает о России, кто думает, что с Россией что-то можно сделать, оставьте, не позорьтесь. <…> Мы не в митингах, мы  в крестных ходах, мы не в криках, мы в молитве. А сильнее силы, чем молитва православная, нет». (28, 88).

 Автор постоянно обращается к читателю, ведет с ним диалог, делится воспоминаниями, переживаниями. Эпичность повествования достигается за счет максимального приближения к реальной жизни, а эмоциональный фон повествования определяется душевным настроем рассказчика. О публицистическом начале повести говорит и тот факт, что здесь нет «чистого» вымысла. История крестного хода строго фактологична. Характеризуя или описывая чувства участников  крестного хода, автор не додумывает их за  героев, а лишь предполагает. Здесь писатель следует закону документального очерка: «…вымысел в документальном очерке допустим только в том случае, если он полностью подчинен, с одной стороны, реально описываемому событию или процессу, а с другой — факту, из которого порождаются причинно-следственные связи. Автор, исходя из этих положений, допускает домысливать лишь только то, что может, по его предположению, вытекать из логики развития ситуации»(28,106). Со времени написания этой повести писатель неоднократно был участником Великорецкого крестного хода и еще не раз обращался к данной теме в публицистике.

В публицистике, посвященной Великорецкому крестному ходу, автор ведет прямой, открытый диалог с читателями. Он сам ставит вопросы, которые волнуют многих людей: «Ради чего же так мучаются люди? Ради чего некоторые старики и старухи ходят уже по пятьдесят- шестьдесят лет?» Писатель  объясняет: «Главное — мы идем к своим святыням, мы созидаем свою душу, мы отмаливаем свои грехи, становимся лучше, и уж, дай Бог, наши молитвы о России, за Россию доходят  до престола Господня!»(28, 75).

Масштабность Крестного хода, его величие В.Н. Крупин подчеркивает не только более чем 600-летней историей, но и тем, что Великорецкий крестный ход стал общероссийским.

Традиции духовных жанров русской литературы в произведениях В.Н. Крупина

Последнее десятилетие ХХ века для В.Н. Крупина, как и для других писателей, ощущающих свою кровную связь с Россией, явилось временем напряженных творческих исканий, «огромной внутренней работы над собой» [29; 3], обостренных раздумий о судьбе родины и русского народа.

Сама жизнь, а также ситуация, сложившаяся в литературе в начале 1990-х годов, побудили писателя искать новых путей, новых художественных решений, оставаясь при этом верным своим нравственным ориентирам, своему внутреннему голосу. В предисловии к «Дневнику писателя», опубликованному в 1996 году, он откровенно признавался: то, что раньше казалось литературой, перестало удовлетворять. Отражение внешнего, поверхностного слоя жизни (даже если это было «пережитое») не оставляло глубокого следа в душе читателя, и как результат- потеря читателя. У писателя возникает потребность приблизиться к обнаружению сущностей бытия. Способность писать, замечает он, дается «ради постижения истины» [30; 35].

 В книгах В.Н. Крупина рубежа столетий на первый план выходит система христианских ценностей, утверждение православия как выражения сущности России, ее души. «Смысл жизни, — заявляет он в «Дневнике писателя», — спасти душу, одухотворить ее. Только этим мы и ценны…» [30; 36]. Мотивы любви, добра и зла, милосердия, ответственности за дела свои, покаяния и спасения постоянно находятся в центре внимания писателя, а литература рассматривается им как «средство и цель приведения заблудших» (и себя самого) к свету Христову» [31; 37]. Как справедливо заметил А.М. Любомудров, В.Н. Крупина «позднего» периода можно отнести к числу тех «прозаиков и поэтов, для которых важна не просто религиозная, а именно духовная проблематика». Среди последних произведений В.Н. Крупина, посвященных этой теме, — «Русские святые» (2003), «Освящение престола» (2005), «Незакатный свет» (2006).

Произведения В,Н. Крупина рубежа веков характеризует типологическая близость таким жанрам древнерусской литературы как житие, хождение, поучение, притчи). Усложнение жанровой структуры произведений писателя за счет внесения в них элементов построения, свойственного произведениям ярко выраженной этической направленности (житие, хождение, поучение, притча), обусловливает наличие реальной «длительности происходящего, подчиняющейся внехудожественной временной логике. Ретроспекция оказывается возможной только в рамках воспоминаний героя. «Воспоминаниями», иначе, — национальной памятью героя-народа можно назвать исторические экскурсы и параллели. При этом  их временная конкретика не является самостоятельной. Писатель обращается к существующим в национальной традиции элементам мироздания, отражающимся исторически или мифологически (в сказке, былине). При этом он ищет содержательные переклички с реальным временем.

Жития святых представляют собой самый обширный отдел духовной литературы, так как христианская церковь с первых дней своего существования собирала сведения о жизни и деятельности своих членов, работающих для ее пользы и процветания. Вместе с тем в «Житиях святых» отразилась и история христианской церкви. Так, первыми следует считать сказания о мучениках. В этих сказаниях содержится краткая и поучительная история тех гонений, которые претерпевали за свою веру первые христиане. Источниками для таких повествований о мучениках являлись архивы проконсулов или других римских судей, содержащие описание допроса и приговора над подсудимыми.

В древнерусской литературе «житие, агиография — один из основных эпических жанров церковной словесности, расцвет которого пришелся на средние века. Объект изображения жития — подвиг веры, совершаемый историческим лицом или группой лиц (мучеников веры, церковных или государственных деятелей)» [35; 268]. Чаще всего подвигом веры становится вся жизнь святого, иногда в житие описывается лишь та ее часть, которая и составляет подвиг веры, или объектом изображения оказывается лишь один поступок. Отсюда два главных жанровых подвида жития: мартирий (мученичество) — описывающий мученичество и смерть святого, житие-биос, — рассказывающее обо всем жизненном пути от рождения до смерти. Особый подвиг житие — патериковая новелла. Истоки житийного жанра лежат в глубокой древности: в мифе, античной биографии (Плутарх), надгробной речи, сказке, эллинистическом романе. Однако непосредственно агиографический жанр складывается под влиянием Евангелия (рассказ о земной жизни Христа) и Деяний Апостолов.

На Русь житие в южно-славянских переводах пришло из Византии вместе с принятием христианства в Х веке. Вскоре появились и собственные переводы византийских житиев, а затем жанр жития был освоен древнерусскими духовными писателями. Первыми русскими житиями в ХI веке были «Сказание и Чтение о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печерского»; в ХIII веке — «Житие из Киево-Печерского Патерика». Главное назначение жития — назидательное, дидактическое: жизнь и подвиги святого рассматриваются как пример для подражания, его страдания — как знак Божественной избранности. Опираясь на Священное Писание, житие обычно ставит и с христианских позиций отвечает на центральные вопросы человеческого бытия: что предопределяет судьбу человека? Насколько он волен в своем выборе? В чем сокровенный смысл страдания? Как должно относиться к страданию? Решая проблему свободы и необходимости с христианских позиций, житие часто рисует такую ситуацию, когда святой может  избежать мучений, но сознательно этого не делает, наоборот он отдает себя в руки мучителям.   

Запечатляя подвиг конкретного лица, житие одновременно может рассказать также об основании монастыря или истории построения храма или появлении реликвий (мощей). Об основании Троице-Сергиева монастыря или истории построения храма или появлении реликвий (мощей). Об основании Троице- Сергиева монастыря повествуется в житие преподобного Сергия Радонежского, о событиях исторической жизни, о княжеских усобицах рассказывают и житийные памятники, посвященные Борису и Глебу; о времени нашествия Ливонского Ордена и сложных политических отношениях с Ордой — «Житие Александра Невского»; о трагических событиях, вызванных татаро-монгольским завоеванием, говорится в житиях, посвященных князьям, убиенным в Орде («Житие Михаила Черниговского», ХIII век и «Житие Михаила Тверского», начало ХIV века).

Канон, то есть закрепленные церковной и литературной традицией образцы жанра, определяет художественную структуру жития: принцип обобщения при создании облика святого; тип повествования, правила построения (композицию, набор топосов), свои словесные трафареты. Часто в житие включаются такие самостоятельные жанры, как видение, чудо, похвала, плач. Автор жития ориентирован на показ благочестивой жизни святого, которого он знал либо лично, либо по устным или письменным свидетельствам. Исходя из требований жанра, автор должен был признавать всяческое свое «неразумение», подчеркивая во вступлении, что он слишком ничтожен, чтобы описать жизнь отмеченного Богом человека. С одной стороны, взгляд повествователя на своего «героя» — это взгляд обыкновенного человека на необыкновенную личность, с другой, — объективный, и повествователь — лицо не совсем обычное. За составление жития мог браться книжный человек, не только сведущий в трудах своих предшественников, обладающий литературным даром, но и могущий толковать Божественный промысел путем аналогий, главным образом, из Священного Писания.  

Со временем жанр развивался и мог приобретать местные черты, например, в областных литературах. В XVII веке средневековый жанр жития начал претерпевать значительные изменения: стало возможным написание автобиографического жития («Житие протопопа Аввакума») или сочинение жития и биографической повести («Житие Юлиании Лазаревской»). В церковной практике житие как жизнеописание подвижника — местночтимого святого или канонизированного церковью — сохраняется до нового времени («Сказание о жизни и подвигах блаженной памяти о. Серафима» — Серафима Саровского (1760-1833), канонизованного русской церковью в 1903 году. Жанровые признаки жития использовались русской литературой ХIХ и ХХ веков в произведениях: Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», Л.Н. Толстого «Отец Сергий», Н.С.Лескова «Соборяне», Л.Н. Андреева «Жизнь Василия Фивейского», И.А.Бунина «Матвей Прозорливый», «Святой Евстафий», Ч. Айтматова «Плаха».

В повести В. Н. Крупина «Великорецкая купель» показана история духовного развития человека. В исторической памяти жанра здесь возникает библейская идея христианских добродетелей: смирения и всепрощения. Автором передается мысль о благотворности евангельской морали. Обнаруживается попытка соединить традиции агиографической и романной литературы, осмыслить человеческую жизнь с точки зрения духовности.

В.Н. Крупин использует жанровые признаки жития в книге «Святые Русской земли» (2003). В книгу писатель включил небольшой цикл паломнических очерков, озаглавив его «Святые — основатели русских монастырей». В каждом очерке дается краткое описание монастыря, история его возникновения, небольшая справка о его основателе. Завершается очерк обычно рассказом о современном состоянии монастыря, его возрождении. Автор очерков сдержан в выражении своих чувств, мыслей, оценок, но, как и другие паломники, восхищается «необъяснимой и неизъяснимой красотой русских монастырей», ощущает «безмолвие и тишину» северной природы как особое состояние души.

Свое понимание значения монастырей в «святом мире» православной Руси автор раскрывает следующим образом: «…каждый монастырь хранит в себе населенность многовековыми молитвами… Именно здесь очищаются наши души, и здесь мы обретаем силы для дальнейшей жизни» [36; 244]. Миру, бездуховному и все более враждебному человеку, писатель противопоставляет то, что было обретено Святой Русью на ее историческом пути, — «святых людей, святое слово, святые образы-образа (иконы), устремленность к святому и верность ему…» [36; 13]. По мысли самого писателя, «… русская литература была и будет мостиком между мирской, светсткой жизнью и жизнью духовной. В этом ее назначение и живучесть» [36; 4].

Жанр хождений Полный церковно-славянский словарь трактует как исправность, целость, крепость. «Церковное хождение не оставляйте отъ церковных собраний не уклоняйтесь». Самым популярным апокрифом древнеславянской письменности является «Хождение Богородицы по мукам».  Древнейший список хождений относится к ХII веку.  

В древнерусской литературе хождение, хожение — жанр, посвященный описаниям путешествий, новых мест, чужих стран: путевые записи. Хождение называли также «паломниками», «путниками», «странниками», «посольствами», «скасками». «Повесть временных лет» сохранила летописные рассказы о путешествии княгини Ольги в Царьград, о пути апостола Андрея в Киев и Новгород, предвещавшие появление жанра хождения. Жанр начал складываться в Древней Руси в Х–ХI веках. Произведением, открывающим его историю и ставшим классическим образцом, стало «ХожениеДаниила, Русскыя землм игумена» (ХII век) по «святым местам» Сирии и Палестины. Для языка жанра хождения характерно использование элементов разговорного стиля, устного народного творчества, в нем редки метафорические наблюдения, а сравнения конкретны (заморские объекты сравниваются с местными, хорошо знакомыми). Историческая действительность определила этапы, по которым развивался жанр хождения: авторами первых русских хождений с начала ХII века были паломники. Интерес к паломническим хождениям не ослабевал на протяжении всего Средневековья. С конца ХIV века на Руси сложилась новая разновидность хождений, авторы которых были дипломатами и купцами. Их интересовали не только христианские достопримечательности, но и события светской жизни.

В ХVII веке появляется новый автор хождений — землепроходец. Произведения землепроходцев зачастую носили практический характер, пример тому — Отписки Семена Дежнева, адресованные узкому кругу лиц, но затем ставшие фактом литературной жизни. Авторами подобных Отписок были русские землепроходцы: Петр Бекетов, совершивший поход в Забайкалье, Ерофей Хабаров, участник многих Сибирских экспедиций, Андрей Булыгин, ходивший на побережье Охотского моря.

«Хожение состоит из отдельных новелл-очерков, объединенных образом главного героя-повествователя — христианина» [38; 177].  

В повести В.Н.Крупина «Крестный ход», которую сам автор называет «дорожной» повестью или «дневником Крестного хода», нетрудно заметить черты влияние публицистических жанров: репортажа, путевого очерка, интервью, беседы, а также дневника.

Так, с одной стороны, повесть в своей основе напоминает жанр древнерусской литературы «хожение», где достоверность происходящего и эпичность повествования достигаются за счет максимального приближения к самой жизни. С другой стороны, дневниковый и очерковый стиль повести «Крестный ход» приближает ее к жанру публицистики — репортажу. Документальный характер, фактографичность повествования закрепляется точными указаниями на время и место происходящего: «Весь Крестный ход длится неделю: три дня до Великой, день там, три дня обратно. В первый день молебны с утра в трех храмах: Серафимовском, Успенском и, по дороге, в Троицком, Макарьевском. … День, в который мы вышли, был очень значителен: четверг, третье июня, день Владимирской иконы Божией Матери, день равноапостольного царя Константина и чад его князей Михаила и Федора, муромских чудотворцев» [28; 60].

Монолог автора построен так, что создается впечатление присутствия на месте событий. Текст повести представляет собой «мозаику» публицистических зарисовок-очерков (портретный, пейзажный, лирико-философский), кроме того, он включает характерные для публицистического стиля стилистические фигуры (обращения, риторические вопросы, параллелизм предложений, инверсия, анафора, антитеза, восклицания, крылатые выражения, пословицы, поговорки, библеизмы).

В повести центральным становится хронотоп дороги, который позволяет выделить систему оценок автора. М.М. Бахтин, определяя хронотоп как «существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе», выделил фольклорное начало хронотопа дороги: «Выход из родного дома с возвращением на родину — обычно обозначает возрастные этапы жизни» .

Применительно к данной повести, можно сказать, что выход из родного дома и возвращение — доказательство духовного  взросления героев. Путь крестного хода у православных — это путь созидания души. Путь молитвы и  просьбы об отпущении грехов.

Духовное содержание и проблемы, которые поднимает В.Н. Крупин  в произведениях, определяют и жанр художественного творчества. В композицию произведений автор вводит элементы духовных жанров древнерусской литературы — молитвы и притчи (повести «Живая вода», «Великорецкая купель», «Крестный ход», «Люби меня, как я тебя…», рассказы «Чудеса», «Прошли времена, остались сроки», «Первая исповедь», «Зимние ступени». Как заметил сам писатель, «древнерусская литература для нас — не пройденный этап истории словесности, а пока недосягаемое будущее. Такого совпадения слова и обозначаемого им явления нет в современности» [30; 4].

О притче Евангельской Полный православный Богословский словарь пишет следующее: «особая форма проповеди. Притча, по своему существу, вообще образная форма выражения мыслей» [35; 1908]. Христиане под притчею  подразумевали всякую форму выражения, в которой отвлеченная мысль облекалась в образ или сравнение. Позже притча развивалась в целый рассказ.  

Литературная энциклопедия терминов и понятий дает следующее определение притчи: «Притча — эпический жанр, представляющий собой краткий назидательный рассказ в аллегорической, иносказательной форме. Действительность в притче предстает в абстрагированном виде, без хронологических и территориальных примет, отсутствует и прикрепление к конкретным историческим именам действующих лиц» [32; 808]. Чтобы смысл иносказания был понятен, притча обязательно включает определение аллегории. Притчу иногда называют или сближают с «параболой» за особую композицию: мысль в притче движется по кривой, начинаясь и заканчиваясь одним предметом, а в середине удаляясь к совсем, казалось бы, другому объекту. Построение притчи не всегда строго выдерживает параболический характер, кроме того, существует тенденция использовать термин «парабола» лишь применительно к литературе ХIХ — ХХ веков. Жанр притчи известен с древнейших времен, на европейскую культуру особое воздействие оказали притчи из Библии, особенно из Нового Завета. Притча близка басне, в ХVIII веке их даже не всегда различали. Однако притча, в отличие от басни, претендует на более глубокое, общечеловеческое обобщение, тогда как басня сосредоточивается  на более частных вопросах.

В древней Руси притча, как переводная, так и оригинальная пользовалась широкой популярностью. Были известны следующие притчи: сюжетно-аллегорические, пословичные, притчи-загадки. Как вставные произведения притчи входили во многие произведения древнерусской оригинальной и переводной литературы: в «Повесть о Варлааме и Иоасафе», «Повесть временных лет», «Поучение» Владимира Мономаха, «Моление» Даниила Заточника. Как самостоятельные произведения пополняли состав сборников («Пролог», «Пчела», «Великое Зерцало»).

Жанр притчи использовался писателями Х1Х века (А.С. Пушкин, М.Ю.Лермонтов, Н.А. Некрасов, А.Н. Майков, Л.Н. Толстой). В ХХ веке в форме притчи стали создаваться не только рассказы (Ф. Кафка, В. Борхерт), но и пьесы (Б.Брехт, Ж.П. Сартр), и романы (А. Камю «Чума»). По-прежнему притча используется как вставное повествование в эпических произведениях (В.Быков, Ч. Айтматов).

Наличие острых духовно-нравственных проблем в современном обществе ставит В.Н. Крупина перед необходимость уже не столько образно показывать действительность, сколько убеждать в истине Православия. Поэтому неслучайно во многих рассказах последнего времени автор использует притчи как вставные произведения. В аллегорической форме они преподносят нравоучение читателям, представляют собой как бы образное обобщение действительности. Они говорят не о единичном, а об общем, постоянно случающемся. Притчи повествуют о «вечном». «Вечное» — это борьба добра со злом, это стремление Бога исправить людей, наказывая их за грехи или заступаясь за них по молитвам отдельных праведников.

Заключительное нравоучение — это обычно привязка произведения к владеющей литературой главной теме — теме истории. «Притча — это образная формулировка законов истории, законов, которыми управляется мир, попытка отразить божественный замысел. Вот почему и притчи выдумываются очень редко. Они принадлежат истории, а поэтому должны рассказывать правду, не должны сочиняться» [38; 17]. Жанр притчи традиционный. Притчи обычно переходят в русскую литературу из других литератур в составе переводных произведений. Притчи лишь варьируются. Здесь множество «бродячих» сюжетов.

В.Н. Крупин использует жанровые признаки притчи в рассказах последнего времени (сборник «Прошли времена, остались сроки», 2005). В рассказе «Спаси — и спасешься» автор затрагивает философскую проблему отношения человека к земле. «Из земли я пришел — и в землю уйду» [39; 107].Святитель Иоанн Златоус ставил в прямую зависимость урожай на земле и нравственность людей. «Земля не выдерживает уже нашего к ней отношения» [39; 108]. В структуру рассказа писатель вводит  известную притчу об Адаме и Еве. «И не выдержали искушения первые люди. Ева — от змия, а Адам — от Евы, вкусили запретного плода. И уже долгие века мы мучаемся прародительским грехом, прибавляя к нему и собственные [39; 109]. Заключительное нравоучение преподносится в аллегорической форме: «Такое впечатление, что ощутимее всего мы освобождаемся от грехов, когда работаем на земле» и представляют собой образное обобщение действительности [39; 109]. «Теперь уже не то время, чтобы считать себя спасенным, если ты за всю жизнь посадишь хотя бы одно дерево. Одно?…[39; 109]. В финале рассказа повторяется мотив бренности жизни, мирской суеты и «…благодати от Бога, и все из земли, и все в землю» [39; 110]. 

Таким образом, произведения В.Н. Крупина рубежа веков характеризует типологическая близость таким жанрам древнерусской литературы как житие, хождение, поучение, притчи, нередко писатель использует в произведениях жанровые признаки данных эпических форм. Это, безусловно, связано с духовным (православным) содержанием произведений писателя. Творчество Крупина рубежа веков выходит на новый уровень развития, обусловленный задачей возрождения духовных основ общества.

Примечания

1. Крупин В.Н. Отец, я еще здесь [Текст] / В.Н. Крупин //Вятский рассказ.- Киров. - 2006.- С.215-231.

  2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет [Текст] /М.М. Бахтин. - М.: Художественная литература, 1975.- С.374.

 3. Крупин В.Н. Бумажные цепи [Текст] /В.Н. Крупин //Рассказы последнего времени. - М.: Глобус, 2001.- С.132-137.

4. Балыбердин А.Г., Дудин А.Н., Крупин В.Н. Великорецкий крестный ход - 600 лет [Текст] / А.Г. Балыбердин, А.Н. Дудин, В.Н. Крупин. - Киров, КОГУП Кировская областная типография.- 2000.- С.4-5.

5. Крупин В.Н. Крестный ход. Повесть [Текст] /В.Крупин // Москва.- 1994, № 1.- С. 58- 88.   

6. Крупин В.Н. Родные половицы: Дневниковые записи давние и современные [Текст] /В.Н. Крупин //Роман- журнал ХХ1 век.- 2001.-№8.-С. 4-39.

7. Крупин В.Н. Вербное воскресенье [Текст] / В.Н. Крупин  //Избранное: В 2-х т. - Т.2.- М., 1991.- С. 138.

8. Актуальные проблемы современного литературного процесса. Реферативный сборник [Текст] /РАН. -М.: ИНИОН РАН, 1985.- С.21.

9. Крупин В.Н. Православие и образование. [Текст] /В.Н. Крупин. Литература и культура в контексте Христианства. Труды 11 Международной научной конференции.- Ульяновск: УлГГУ,1999.-С.97.

10. Белова О.П. Своеобразие художественно-публицистической манеры В.Н.       Крупина [Текст]- Диссертация канд.филолог. наук/О.П. Белова- Ульяновск,2004.- С.155.

11. Прохоров Е. П. Искусство публицистики [Текст] /Е.Н. Прохоров.- М.:Советский писатель, 1984.- С.52.

12. Смирнов А.С. Публицистические и метафорические формы выражения авторской позиции в прозе 80-х годов [Текст] / А.С. Смирнов //Филологические науки.-1992,№3. –С.-3.

13. Вильчек Л. Пейзаж после жатвы: Деревня глазами публицистов [Текст] / Л. Вильчек.-М.:1988.

14.Крупин В.Н. Икона жизни [Текст] /В.Н. Крупин //Вера.- Сыктывкар.-2001.-октябрь.-Вып.2.-№ 398.

15. Подзорова Н. Корни и побеги [Текст] /Н. Подзорова.-М.,1979.- С.191.

16. Скаковская Л.Н. Проза В.Н. Крупина (проблематика и поэтика) [Текст]-   Диссертация канд. филологических наук/Л.Н. Скаковская, Тверь.1994.

17. Крупин В.Н. Вятская тетрадь [Текс] /В.Н. Крупин. Избранное: В 2т.-М.: Молодая гвардия, 1991.-Т.2- С.281.

18. Сергеев Е.  На взгляд ровесника и персонажа [Текст] /Е. Сергеев //Знамя.-   1987.-№7.- С. 229.

19. Там же. - С.230.

 20. Там же. - С. 232.

 21. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества [Текст] /М.М. Бахтин.-М.,1979.-С.166.

 22. Бахтин М.М. Проблемы поэтики  Ф.М.Достоевского [Текст]/ М.М. Бахтин.-М., Художественная мысль, 1972.-С.74.

 23. Прохоров Е. П. Искусство публицистики [Текст]./ Е.П. Прохоров.-М., Советский писатель, 1984.- С.296.

 24. Крупин В.Н. Мария Сергеевна [Текст] /В.Н. Крупин //Рассказы последнего  времени.-М., Глобус.-С.139.

 25. Солганик Г.Я. Стилистика русского языка: Учебное пособие для общеобразовательных уч. Заведений [Текст] / Г.Я. Солганик.- М,: Дрофа, 1996.- С.228.

26. Крупин В.Н. Отец, я еще здесь [Текст] /В.Н. Крупин.-//Вятский край.-2005.-№155.- С.5-6.

27. Там же. — С.-5.

 28. Крупин В.Н. Крестный ход. Повесть [Текст] / В.Н. Крупин // Москва.- 1994.- № 1.

29. Распутин В.Г.  Такое далекое вчера, такое горячее сегодня [Текст] / В.Г. Распутин // Владимир Крупин: библиографический указатель литературы за 1992-2001 годы. - Киров, 2001.

30. Дневник писателя. Начало. Январь. 1996 [Текст]. - М., 1996.- С. 35-37.  

31.  Крупин В.Н. Не согреши словом…[Текст] // Завтра.- 1998.- № 9.

32.  Литературная энциклопедия терминов и понятий [Текст]. Главный редактор и составитель Николюкин А.Н.- М., НПК Интелвак, 2001.

33. Крупин В.Н. Русские святые [Текст] / В. Н. Крупин. - М., 2003.

34. Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. [Текст] /В. Н. Топоров. Т. 1. -М., 1995.

35. Полный церковно-славянский словарь. В 2-х томах. Составитель священный магистр Григорий Дьяченко [Текст]- М.: Терра - Книжный клуб, 1998.

36. Крупин В. Н. Незакатный свет: записки паломника [Текст] / В. Н. Крупин.- Владимир, 2006.

 37.Полный православный Богословский энциклопедический словарь. Репринтное издание [Текст]. В 2-х т. - Т.1.- Спб. Стремянная, 12.-Издательство  П.П. Сойкина, 1992.

38. Лихачев Д.С. Великое наследие [Текст] /Д.С. Лихачев.-М., Современник.-1979.

39. Крупин В.Н. Прошли времена, остались сроки [Текст] /В.Н. Крупин // Рассказы последнего времени. - М.: Глобус, 2001.

1  Злыгостева Н.И. Голос истинной правды [Текст] / Н.И. Злыгостева // Герценка: Вятские записки: научно-популярный альманах. — Вып.2. — Киров, 2001. — С. 57.

2 Распутин В.Г. Такое далекое вчера, такое горячее сегодня [Текст] / В.Г. Распутин // Владимир Николаевич Крупин: Библиографический указатель 1992-2001. — Киров, 2001. — С.4.

 [3] Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений [Текст]: в 30-т. / Ф. М. Достоевский. — Л.: Наука,1981. — Т.22. — С.179.

Далее читайте:

Крупин Владимир Николаевич (р. 1941), русский прозаик

ПАРУС

Гл. редактор журнала ПАРУС

Ирина Гречаник

WEB-редактор Вячеслав Румянцев