|
ДРУГИЕ ЛИТ. ПРОЕКТЫ:
 |
Роман-газета детская № 8, 2014
Геннадий Киселёв
Домовёнок из пятого «а» класса.
Художник Г. Мазурин
Лёнька слышит, как мама уже несколько минут переминается с ноги на ногу
у двери, и понимает, чем это в очередной раз закончится. Но поделать с собой
ничего не может, а если честно, просто и не хочет.
— Хватит притворяться!
— Она приотворяет дверь. — Подымайся и немедленно за стол! На зарядку у
тебя нет времени. Завтрак я второй раз греть не собираюсь!
Её монолог
он оставляет без ответа.
— Хорошо. Будем считать, что на этот раз ты
проспал. А теперь вставай! Не надоело дурака валять?
Если бы она
знала, как ему это надоело.
— Как знаешь, — зябко пожимает плечами мама.
— В школу будешь добираться один.
Мальчишка усмехается про себя. Он давно
бы слетел с кровати и начал отжиматься на любимой медвежьей
шкуре. Покряхтел бы под ледяным душем, шлёпая себя по разгорячённому
телу, как папка. А чай он заварит и сам. В котелке! Потому как в этой
мужской посудине чай всегда пахнет хвоей, дымком от костра, даже если
котелок стоит на обычной плите. Вот бы мама объяснила, почему папка так
долго не пишет.
— Между прочим, сейчас по «железному» расписанию,
составленному вами с отцом, мы уже должны заканчивать завтрак. — Мама
стаскивает с него одеяло.
— Ну почему от него так долго нет писем?!
— Милый ты мой. Он обязательно нам напишет. Потерпи чуток. — Голос у мамы
ласковый, но в нём проскальзывают непривычно жалобные нотки, которые тут же
приобретают металлический оттенок. — На эту тему мы с тобой вчера уже
беседовали.
— Мы толком ещё ни разу об этом не беседовали. — Губы сына
сжимаются в упрямую полоску.
Мама знает эту манеру. Сейчас он замкнётся и
замолчит. А заставить его в такой ситуации сказать хоть одно словечко под
силу только отцу. Поэтому она тихо, но твёрдо произносит:
— Леонид, ты уже
взрослый человек, а ведёшь себя...
— А ты как ведёшь себя?
— Как ты со
мной разговариваешь?! Я тебе сто раз объясняла: у папы ответственное
задание, он далеко, письма идут долго. Потерпи немного.
— У папы не первое
ответственное задание. Но ты никогда не плакала, как сейчас. Кому тогда ты
вчера письмо писала?
— Письмо? Что ты, Лёнька, — краснеет она. — Я никому
ничего не писала. Это я тетради проверяла.
— Тетради... Думаешь, ребята из
твоего класса не рассказывают мне по секрету, какая грустная ты приходишь к
ним на уроки. Даже учителя с тобой, как с больной, разговаривают.
— Вот что,
сынок! — Голос мамы звучит необычно сухо и жёстко. — Поговорим лучше о
твоих делах. Когда-то я согласилась с папой, что родная мать не должна быть
классным руководителем сына. До поры всё шло хорошо. Твоей свободы я не
стесняла. Но как ты пользуешься этой свободой сейчас? Тебя совсем не интересуют
заботы твоего пятого «а». Любимые тренировки по хоккею заброшены. В прошлое
воскресенье сбежал из театра. А в классном журнале?
Еле живые троечки по многим предметам! Ты меня слышишь?
— Слышу, — покорно
отвечает он.
Она напоминает, что раньше они понимали друг друга с полуслова,
на сон грядущий беседовали по душам, а выходные посвящали друг другу. И
вообще, не начать ли следующую субботу с похода в кино... Сын её не слышит. А
большего сказать она пока не может.
— Всё. Одевайся — и за стол. Не
хватало ещё, чтобы я опоздала на урок. Улица их встречает обжигающей
позёмкой. Ветер больно хлещет по лицу. Лёнька прикрывается ладонями. Щурясь в
маленькую щель между пальцами, он видит привычную картину: дорога, деревья,
крыши, трубы. Всё это до зеркального блеска отполировано ветрами, которые
старый друг их семьи, дядя Космач, насмешливо называет «Виртуозами Камчатки»!
И то, что это так, можно убедиться прямо сейчас.
Вот порыв ветра касается смычком печных труб. И трубы отзываются звуками скрипки настолько высокими,
что по сердцу пробегает холодок, а во рту, словно мятная карамелька
появляется. Другой порыв касается крыш. Музыка становится гуще, торжественнее.
Карамелька тает, и во рту становится сухосухо. Лёнька
судорожно сглатывает. А ветер упруго перебирает ветви деревьев, и во все
стороны дробно разлетаются падающими льдинками переливы арфы. Смычок скользит
по дороге, и та отвечает мяукающими звуками виолончели.
— Лёнька! — Мама разворачивает его к себе. — Ты выбрал не лучший способ для закаливания.
Повернись-ка к этому сумасшедшему урагану спиной.
Сын улыбается смёрзшимися
губами, приподнимается на цыпочки и кричит ей в ухо:
— Послушай, как всё
распелось сегодня!
Мама с трудом улыбается в ответ.
— О песнях ничего
сказать не могу. А вот ветерок-то сегодня разгулялся, как Соловей-разбойник.
— Соловей-разбойник? — Лёнька подставляет лицо встречному ветру.
А тот свистит, воет, хохочет, сбивает с ног.
И тут Лёньке начинает казаться, что между деревьями, помаргивая жёлтыми
подслеповатыми глазищами, появляется скалящаяся физиономия самого настоящего
разбойника. Он хватает маму за руку.
— Вижу. — Мама прижимает сына к себе. — Пожалуй, этот автобус не остановится. Не притормозить ему на таком
гололёде.
Но машина, к их удивлению, со скрипом тормозит, и для них находится
местечко. Сразу становится жарко. Лёнька с надеждой поглядывает на маму:
может, разрешит снять шапку. Но та уже о чём-то беседует с двумя морскими
офицерами. Они были на дне рождения у папки. Немудрено, что Лёнька их запомнил.
Это был единственный день рождения, который папке удалось провести дома. Он
очень хотел отпраздновать его в семейном кругу, но мама возразила. Космач с Аней придут, подругам из школы не раз было обещано.
И точно.
Народу привалило... С трудом всех разместили за столом. Весёлые военные
лётчики, бородатые геологи, учителя, и даже незнакомый артист с гитарой
пришёл из драмтеатра. Он весь вечер пел удивительные песни. Лёньке особенно
запомнилась одна. Про капитана ВВС Донцова. Лётчики несколько раз просили её
повторить. Уйдя на спектакль, он оставил в подарок кассету с этой и многими
другими песнями. Лёнька позже узнал, что написал их знаменитый бард Юрий
Визбор. Папка всегда слушал именно её, когда выпадала свободная минута. Но
стоило зазвучать песне о капитане Донцове, мама сразу же выходила из комнаты.
Дядя Космач принёс медвежью шкуру. И, хотя Лёнька старательно отводил от неё
восторженный взгляд, папка сразу отнёс шкуру в его комнату. Лёнька завизжал
от радости. Потом ему стало стыдно, он начал мямлить, что не хотел отбирать
такой подарок. Но папка пресёк его нытьё. А дядя Космач поклялся бородой, что
для лучшего друга скоро раздобудет точно такую же, один в один!
А какие
кораллы преподнесли! На них Лёнька мог смотреть часами. Ранним утром они
пепельно-серые. На солнце они светятся нежно-розовым цветом.
Вечером мерцают
зеленоватым блеском далёких звёзд. А когда перед сном гасят свет — стынут
зимним молчаливым лесом.
— Приехали! — Мама прерывает приятные воспоминания
сына лёгеньким толчком в спину.
Лёнька шагает из тёплого автобуса, и ледяное
крошево охватывает их со всех сторон. На пороге класса он
натыкается на Серёжку и неловко опускает глаза. Можно сделать вид, что ничего
особенного не случилось и пройти мимо. Но они — закадычные друзья,
хоккеисты, а он пропускает тренировки. И тут же рядом, как тролль из табакерки,
возникает Ирка. Её лицо, с которого веснушки не сходят даже зимой, пылает от негодования.
— Явился — не запылился, «звезда»
школьного хоккея! В понедельник, между прочим, игра с 5 «б»!
— Отвянь,
староста, — отмахивается от неё Лёнька. — Больше пропусков тренировок не
будет.
— Ах, он нам одолжение делает! Почему вчера на сбор не остался?
Почему не пошёл с нами к больному Евсееву? Почему срываешь занятия
географического кружка? Так вот, вопрос о твоём недостойном поведении мы
разберём...
— Это я веду себя недостойно?
— Ты!
— Не тебе говорить, не мне слушать! Как домашнее задание по алгебре
сдуть — первая за моей тетрадкой в очередь становишься.
— Это не
по-мужски, Строков, — фыркает Ирка. — И запомни. Отрыв от коллектива даже для великих
учёных плохо заканчивается. Это любому ученику должно быть известно. Так вот
про твой отрыв от 5 «а» мы сейчас и обсудим.
— И контрольную по математике
отменили по этому поводу?
— Екатерина Игоревна заболела. Нам разрешили
провести классный час самостоятельно. Вот мы его и начали проводить.
Лёньке, честно говоря, всё равно. Что контрольная, что классный час. Ему
только перед Серёжкой стыдно. Друг-то у него что надо. Недавно переехал в
Петропавловск из жаркого Краснодара, а держит себя как настоящий камчадал.
Не прячет носа, когда весь класс в сильные морозы на уроках физкультуры
встаёт на лыжи. Ходит на подлёдную рыбалку. Научился играть в хоккей и даже
стал капитаном классной сборной. Но разве он, Лёнька, виноват в том, что всё
свободное время старается проводить дома? Ему кажется: пока он играет в
хоккей, гуляет с ребятами, может приехать папка. Бывали случаи, когда тот
заезжал всего на пару часов, а его дома не было.
Лёнька дружески толкает
Серёжку в плечо.
— Ты не обижайся на меня? Я тебе потом всё объясню...
—
Объяснять будешь не ему, а общественности, — вклинивается между ними Ирка.
— И это, между прочим, твой лучший друг предложил.
У Лёньки перехватывает
дыхание.
— Так это ты инициативу проявил? А я собрался тебе всё рассказать.
— Поздно, — ехидно улыбается Ирка. — Выкладывай при всех, что за горебеда с
тобой приключилась?
Лёнька беспомощно смотрит на класс, мучительно пытаясь
подобрать нужные слова.
— У меня папа уехал... я всё время стараюсь быть
дома. Вот и всё.
— Всё? — недоверчиво спрашивает кто-то.
— Всё. Он уехал,
а я дома.
— Лёнь, — Серёжа озадаченно смотрит на него, — это мы знаем. Ты
говорил, отец уехал на задание. Так у многих из нас отцы моряки и лётчики.
— Но папа может приехать, а меня дома нет.
— Ну и что? — недоумевает Ирка. —
Найдёшься, не в лесу живём. И чего это ты заладил: «дом, дом». Тоже мне
домовой.
Класс какое-то мгновение переваривает сказанное Иркой и взрывается
оглушительным хохотом. Тут от парты к парте покатилось:
— Домовой!
Домовой!! Домовой!!!
Лёнька хватает за шиворот первого, оказавшегося под рукой, одноклассника и сбрасывает его на пол. Тот поднимается в злом
недоумении:
— Ты чего пихаешься? Я тебя сейчас так пихну! До самого дома будешь лететь и радоваться. Домовой запечный!
— Рискни здоровьем. —
Лёнька замахивается...
Девчонки визжат. Серёжка пытается разнять «петухов» и получает затрещину. Дверь класса отворяется, и на пороге появляется
внушительная фигура директора школы.
— По какому поводу из-за поясов рвутся пистолеты? — насмешливо спрашивает он.
— Игорь Матвеевич, — драматическим шёпотом произносит Ирка, — Строков дал в глаз Малышеву...
— Врёшь! — наступает на неё Серёжка. — Я случайно...
— Строков, Малышев,
возьмите сумки и марш ко мне в кабинет на суд праведный. Объяснения
выслушаю в порядке очерёдности.
В кабинете он утвердительно кивает в такт
сбивчивой речи Серёжки, затем переводит печальный взгляд на не проронившего
ни слова за всё это время Лёньку.
— Я думаю, всё так и было?
Мальчишка с трудом кивает головой.
— Иди,
Серёжа, в класс.
Подождав, пока за ним закроется дверь, директор подходит к
Лёньке.
— Сейчас я зайду в пятый «а» и сам поговорю с ребятами. Маме о случившемся
тоже скажу сам. А ты иди домой. Да, да, — директор осторожно проводит ладонью по его волосам, — иди.
* * *
Промёрзшая школьная дверь тяжело бухает за спиной. Лёнька в нерешительности
спускается по ступенькам. Куда теперь идти? Дома предстоит объяснение с мамой.
Девчонки уже наверняка по всей школе разболтали о драке. Учителя
начнут приставать к маме с расспросами. Стоп. Никто к ней приставать не
будет. Лёнька припоминает события последних дней и... холодеет от страха.
Неужели на самом деле что-то случилось с папкой? Он с размаху закрывает себе
ладонью рот, чтобы не закричать, и врезает себе кулаком по лбу. Мешает шапка. Он
рывком стаскивает её. Вот тебе на — ветра-то нет и в помине! Значит, открыли
аэропорт! А вдруг папка прилетит сегодня? Он кидается к автобусной остановке. И
вот уже машина мчит. Надрывно урча, преодолевает нелёгкий
подъем, минует седьмой километр, восьмой... Здесь особняком стоят дома, которые
в порядке эксперимента отапливают термальными водами. Завидно. Титан дровами
топить не нужно! Мелькают на сопках кривые камчатские берёзы.
Естественно, ведь здесь только согнувшись уцелеешь. Из-за туч над сопкой
выглядывает солнце. Его режет пополам взметнувшийся на камне пропеллер —
памятник погибшему лётчику. Таких памятников на Камчатке много. Лёнька
стаскивает шапку. Так всегда поступал его отец. Наконец сопки расступаются.
Автобус, описав широкий полукруг, останавливается.
Аэропорт. Лёнька любит приезжать сюда. Это не какая-нибудь транзитная точка.
Это самая восточная взлётная полоса нашей страны. Те, кто здесь работают, первыми встречают солнышко. Правда, видеть его приходится нечасто.
В году дней сорок, не больше. Но всё-таки оно начинает свой путь по нашей
Родине с земли, которая называется чудесным словом — Камчатка! И, наконец,
сюда иногда прилетает папка. И тогда Лёнька с мамой торжественно встречают
его здесь. Он выходит из самолёта в повседневной гражданской одежде, с
чемоданчиком и шагает себе, как все пассажиры. А тем и невдомёк, что рядом
идёт настоящий герой. Попробуйте получить в мирное время три боевых ордена.
Один из них Лёньке нравится больше всего и вызывает особую гордость — Орден
Красной Звезды! Лёнька входит в зал. Чувствуется, вот-вот дадут вылет. И тут
раздаётся:
— Внимание! Граждане пассажиры, прибыл самолёт из Хабаровска,
выполняющий рейс 4936 по маршруту...
Он подбегает к огромным окнам в
надежде, что удастся разглядеть, как к самолёту подвозят трап. Появляются
первые пассажиры. Ему кажется, что среди толпы вот-вот мелькнёт знакомая фигура.
Сердце сжимается в маленький, колотящийся о рёбра комочек... Нет.
Лёнька понуро выбирается из толпы и идёт к выходу. С чего он взял, что папка
прилетит? А может, он прилетел туда, где самолёты садятся и поднимаются при
любой погоде? А может, он уже дома? Лёнька работает локтями и налетает на
огромного роста мужчину в прожжённой во многих местах штормовке.
—
Простите, пожалуйста. — Он поднимает голову, и лицо его расплывается в
улыбке: — Дядя Космач!
Тот подхватывает мальчишку и прижимает к своей необъятной груди. Борода
щекочет Лёньке лицо, он чувствует, что задыхается, и с удивлением понимает, что плачет. Бородач растерянно и смущённо гудит:
— Перестань, Леонид, слышишь? Народ вокруг собирается. Да что с тобой?
—
Ничего, — всхлипывает в ответ Лёнька, — сам не знаю...
— Ну, это ты, брат,
того... У мужиков глаза ни с того ни с сего не мокнут.
Чтобы мы
рассиропились, судьба крутенько нас просолить должна. Двойку, что ли,
получил? Нет? Остальное приложится. Перестал хлюпать? Марш к выходу!
В
«Запорожце» он сажает Лёньку на переднее сиденье, сам с трудом протискивает тело
между рулём и спинкой, включает зажигание. Руль в его огромных лапах
кажется игрушечным. Машина трогается с места. Некоторое время едут молча.
Лёнька шмыгает носом. Ему на колени падает платок.
— Вытри нос. Вот так. Есть
хочешь?
— Я в школе бутерброд... — И тут до него доходит: кушать-то, ой как
хочется.
Бородач без дальнейших разговоров нажимает на кнопку. Перед
Лёнькиным носом откидывается крышка, под ней — углубление, разделённое перегородкой. Из одного отделения достаётся пакет, из другого — термос.
— А ты?
— Я домой заезжал, — усмехается в бороду дядя Космач. — Поел. Ты без
разговоров нажимай на пирожки и какао. Это я для приятеля захватил. Он
задержанным рейсом прибыл. А за ним жена неожиданно с сумкой продуктов
прикатила.
Пока мальчишка глотает один пирожок за другим, бородач
насвистывает свою любимую песенку «Спокойно, дружище, спокойно, у нас ещё всё
впереди». И только когда осоловевший от еды Лёнька начинает клевать носом, осторожно спрашивает:
— А что ты в порту делал?
— Я?.. — Лёнька
моргает отяжелевшими веками. — Папку встречал.
Дядя Космач крякает и сжимает
руль.
— Он телеграмму дал?
— Нет, — беспечно отвечает Лёнька, — это я так,
на всякий случай.
— На всякий... — Бородач неопределённо покачивает головой.
— По времени ты ещё в школе находиться должен. Мать знает, что ты сюда покатил?
Ответа нет.
— То-то и оно. Выходит, матери от тебя опять неприятность
получается.
— Ничего не получается. Я целые дни с ней провожу, а она всё
молчит или плачет.
Бородач резко прибавляет скорость. Такая езда Лёньке по
душе. Папка утверждает, что быстрая езда снимает нервное напряжение. Лёнька
не знает, есть ли у него это самое нервное напряжение, но тяжесть на душе
полегоньку рассасывается. Он доверчиво касается плеча друга.
— А меня в
школе «Домовым» обозвали.
— Почему?
— Это длинная история, — вздыхает
Лёнька.
— Я, брат, как раз, длинные истории очень люблю. Пока до города
доедем, пока тебя домой доставлю, твоя длинная история и закончится.
— Ладно,
расскажу. Только ты мне сперва расскажи, тебя Космачом за бороду
прозвали?
— Не за бороду, — улыбается тот. — Тут совсем другая история. Когда
Гагарин в космос полетел, ходил я вторым помощником на «Николаевске». Сам
понимаешь, такое событие! Я брякнул сгоряча: спишусь с корабля, в авиацию
подамся. В космос хочу! Ребят насмешил. А твой отец меня Космачом прозвал.
Прилипло намертво. Бороду из-за этого пришлось отпустить. А то все с вопросами: почему Космач? Вот такая, брат, история с географией.
— У меня тоже, с
географией... — со вздохом начинает рассказ Лёнька.
Дядя Космач слушает и тоже потихоньку вздыхает в бороду. Когда мальчишка заканчивает, он слегка
оборачивается к нему и легонько гудит:
— Что на ребят обиды не держишь —
молодцом! А до настоящего домового, верного помощника в любом житье-бытье, тебе
ещё расти. Ты ещё так. Домовёнок, одним словом. А теперь слушай мою
команду! Завтра суббота? Значит, быть нам с тобой на рыбалке. Гольцом
разживёмся, ушицу себе знатную сотворим — медведи из берлоги на запах
поднимутся. А домой сколько привезём. Не сосчитать.
— Поехали, —
загорается Лёнька. — Рыбки свежей ужас как хочется!
У дома они выходят из
машины вместе.
По взгляду матери сын понимает — предстоит неприятный разговор. Но старый друг не даёт ей и рта раскрыть.
— Не мечи молнии, Елена, — негромко
говорит он, — ничего страшного не случилось. На кухню пройдём...
Лёнька моет руки и всё время слышит то приглушённый бас бородача, то
мамины короткие восклицания. Но стоит ему войти на кухню, как разговор
стихает. И всё же он успевает услышать: «Попробую, объясню»...
Вид у
обоих расстроенный. От ужина дядя Космач отказывается.
* * *
За чаем Лёнька выжидающе смотрит на маму. Она долго держит чашку в руках,
не прикасаясь к ней губами. И, наконец, произносит, только совсем не то, что
ему хотелось бы услышать.
— А я на тебя вовсе не сержусь. Мне просто обидно,
что ты не предупредил меня, что собираешься в аэропорт. Я очень волновалась.
— Вот сейчас и объясни мне всё. А я обещаю больше никогда не волновать тебя.
И со спектаклей сбегать не буду. Честное слово.
— Лёня, — устало произносит
мама, — мне тебе действительно сейчас нечего сказать.
— Но ты же только что
говорила дяде Космачу, что «попробуешь мне объяснить». Я слушаю тебя.
— Ты ещё и подслушивал?
— Так о чём вы секретничали?
— Я тебе скажу, но...
через неделю. Даю слово, Лёнька, через неделю.
— Хорошо. — Он рывком встаёт
из-за стола. — Тогда всю неделю я буду сидеть в своей комнате. В школу
ходить — не буду! С тобой разговаривать — не буду! Домовым буду!
Мама
беспомощно смотрит ему вслед. Так она сидит очень долго. Наконец, решив что-то
для себя, тяжело поднимается, идёт в спальню, достаёт из тумбочки связку писем и
открывает дверь в комнату сына. Лёнька спит на медвежьей шкуре. Она осторожно
раздевает его, укладывает в постель, кладёт письма под
подушку и выходит.
* * *
Утром Лёнька поднимается ровно в семь. Зарядка, душ, рюкзак на плечи, записка
маме. Ветра сегодня нет. Не слышно его разбойничьего посвиста в иссечённых
трубах. Небо бледно-голубое, усыпанное ватными клочками облаков. Но это ничего
не значит. В любое мгновение эти облака могут разбухнуть, превратившись в тучи,
и свинцовой крышкой придавить город. Завертит метель! Отойдёшь от родного
подъезда на пару шагов, а обратной дороги уже не сыскать. Он перебегает улицу,
проходит переулком. Перед ним рубленый двухэтажный дом дяди Космача. Тот сразу
появляется, будто специально поджидал его, и тоже подозрительно поднимает глаза
к небу.
— Глянь-ка, вон облачко зацепилось за Авачинский вулкан. Не задует,
как думаешь?
— Не должно, — солидно отвечает
Лёнька.
Они садятся в машину.
— Вот термос, вот бутерброды. Поди, опять не
евши?
Мальчишка только пожимает плечами.
— На ходу навернёшь. Поехали с
орехами...
Через час кривой улочкой села машина сворачивает к занесённой
снегом избе с вывеской «Кооперативный магазин».
— В случае чего, — усмехается
бородач, — тут свежей рыбки купим.
— Мы же с рыбалки поедем, — недоумевает Лёнька.
— Вот именно. И лыбиться тут нечего. Выбирайся из машины, бери рюкзак, трижды
сплюнь через плечо, мол, ловись, рыбка мала и велика! Дальше пёхом, пёхом.
Машине тут не пройти.
Они идут, проваливаясь в сугробы, которые застывшими
волнами вздымаются со всех сторон. Внезапно лес расступается, и на них тянет
сыростью речки, стремительные воды которой не замерзают даже зимой.
— Держи. — Дядя Космач протягивает ему банку с красной икрой.
— Не
хочу я икры.
— Это не тебе, это для наживки. Голец, он красную икру, шельмец,
уважает. Вот тут остановимся.
Разделённая упавшим деревом заводь Лёньке
нравится. Течение реки здесь не ощущается нисколько. Для рыбалки — в самый раз.
— Ты садись здесь, а я вон за те кустики отойду. Только не шуми, рыбка шум не
уважает. Икринку аккуратненько на крючок. Молодец! Забрасывай... не дёргай так
удочку. Хорош.
Икринка звёздочкой вспыхивает в голубоватой глубине
заводи. Тихо так, что даже думать хочется шёпотом. Спокойствие этого мира
нарушают только играющие друг с другом в пятнашки мальки. Но вот из-под коряги
высовывается голец постарше. Он воровато оглядывается. Видно, мама, уплывая по
своим рыбьим делам, строго-настрого велела ему сидеть дома. Но вокруг никого из
взрослых не видать. Резвящиеся малыши не в счёт. Успокоившись, он выплывает на
простор и не верит глазам своим! Прямо перед ним, пульсируя красными лучиками,
покачивается таинственная и прекрасная звёздочка, о которой он слышал столько
страшных историй. Мамы перед сном пугают ею своих детей, и те засыпают без
разговоров. Но вот она маняще покачивается перед ним. Вполне съедобная на вид. В
сказки он давно не верит и стремительно несётся к цели...
Лёнька едва
успевает выдернуть удочку перед самым носом смельчака.
— Кто же дёргает раньше времени?! — В голосе дяди
Космача звучит неподдельная досада. — Битый час сижу, хоть бы паршивая рыбёшка
попалась.
А тут такой экземпляр! Кому расскажи — не поверят! Обождать надо самую
малость. Потом тянуть.
— А как же мама без него жить будет?
— Кто-о?
Лёнька с упоением
начинает рассказывать дяде Космачу то, что ему привиделось. Тот слушает,
крякает, ерошит бороду.
— А, впрямь, жалко неслуха. Ты вот что, оставь удочку
и разжигай костёр.
А я пойду к мосту, попробую на подсечку. Тут уж ничего не
поймаешь. Твой дружок уже всем разболтал, для чего мы тут устроились.
Костёр
он разжигать умеет. Нужно наломать засохших веток с берёз и разломать их на
мелкие щепки. Потом обложить их бумагой. Прикрывая спичку ладонью, Лёнька
подносит её к щепочке. Уж больно она тоненькой кажется на вид. Слабенький язычок
пламени нехотя лижет её и, пренебрежительно фыркнув, исчезает.
— Не нравится,
— бормочет Лёнька и поджигает бумагу.
Язычки
появляются со всех сторон, лижут кору, устремляются вверх, один лихо
перекусывает сучок пополам..
— Вкусно? — спрашивает Лёнька.
Вместо ответа
язычок заглатывает небольшую веточку и начинает расти на глазах. Лёнька
подбрасывает ещё и что-то приговаривает себе.
— Ты с кем разговариваешь? —
озабоченно спрашивает дядя Космач.
Лёнька даже не заметил, как он подошёл.
— Да это я так, костёр прикармливаю.
— Ну-ну. И нам бы не грех закусить.
Только рыбы в этом клятом месте нет. Дай-ка сюда рюкзак!
Содержимое рюкзака
оказывается на снегу. Картошка летит в золу. Кусочки колбасы насаживаются на
веточки. Открывается компот, и рубиновая влага до краёв заполняет алюминиевые
кружки. Немного терпения, и обсыпанная крупной солью, испёкшаяся картошка
хрустит на зубах.
— За первый блин, который комом! — Дядя
Космач поднимает кружку.
— И чтобы папка скорее приехал! — присоединяется к
нему Лёнька.
— Кха-кха! — неожиданно давится компотом бородач.
— Ты чего?
— сердобольно стучит его по спине Лёнька.
— Не в то горло попало, — сипит от
натуги дядя Космач. — А мама с тобой разве не говорила?
— А о чём она должна
была со мной говорить?
Дядя Космач вместо ответа опять заходится в
притворном кашле.
— О чём должен был быть у нас с мамой разговор? — У
мальчишки начинают дрожать ресницы.
Тот, проклиная себя в душе, пытается
выкрутиться.
— О чём, о чём... я говорю ей вчера... это, может, вам к
командованию сходить. Оно вам толком объяснит, почему от отца так долго нет
вестей.
— Вот это да! — Лёнька подпрыгивает и начинает возбуждённо скакать
вокруг костра. — Вот это да! Как я о такой простой вещи не догадался? Ура!
Поехали скорее домой!
Такого поворота дядя Космач не ожидал.
—
Леонид... — Он вытирает выступившую испарину со лба. — Леонид, сегодня суббота,
там никого нет.
— Что ты? — удивляется его неосведомлённости Лёнька. — Там
всегда ктонибудь есть. Дежурный, например.
— Есть, да не про нашу
честь! — с отчаянием говорит тот. — Так нам дежурный и сказал про твоего отца:
куда поехал, зачем поехал? Про то только командованию известно. А кроме него —
никто ничего не скажет. Даже если знает. Потому как — военная тайна. Уф...
Окончательно запутавшись, бородач беспомощно смотрит на Лёньку.
— Чего же ты так волнуешься? — Лёнька присаживается рядом. — Я не маленький,
могу до понедельника подождать. Только дай мне честное слово, что мы с тобой
вместе пойдём к папиному командиру и у него всё узнаем?
Бородач отворачивается от ясного взгляда мальчишки и долго молчит.
— Не могу я тебе, родной, такого слова дать, — буквально выдавливает из себя
он. — Твой папка... — Он мучительно подбирает слова, но, не найдя ничего
путного, отрешённо машет рукой: — Ушёл он от вас!
— Куда ушёл? — удивляется
Лёнька.
— Я сам всего не знаю, — глухо говорит бородач. — Прости меня, сынок,
врать я не обучен. А маме, получается, не под силу тебе такое рассказать.
—
Ты врёшь всё, — брезгливым шёпотом произносит Лёнька. — Не трогай меня, —
отстраняется он. — Брехун ты, больше никто! Если хочешь знать, папка мне
говорил, что умрёт без меня! И я без него умру.
Трясущимися руками дядя
Космач начинает собирать рюкзак. Лёнька без единого слова наблюдает за ним
разъярённым зверьком.
— Дожил! Кто меня за язык тянул? — сокрушённо бормочет
бородач. — На старости лет брехуном заделался.
Он затаптывает костёр,
закидывает рюкзак за спину, поворачивается и тяжело шагает по сугробам. В машине
Лёнька забивается в самый дальний угол заднего сиденья. У самого дома он почти
на ходу выпрыгивает из машины и кричит вслед перепуганному дяде Космачу:
— Не
приходи к нам больше! Никогда не приходи!
На кнопку звонка он жмёт
непрерывно. Дверь открывается, в проёме появляется мама. Одной рукой она
пытается сорвать бигуди. Вздыбленные пряди зловеще покачиваются в струящемся из
комнаты тёплом воздухе. Губы её начинают мучительно шевелиться, и он слышит
свистящий шёпот:
— Папа приехал...
— Приехал! — Сын едва не сбивает её с
ног, врывается в комнату и повисает на отце. — Приехал! Надолго? — трётся он
носом о колючую щеку и...отстраняется. От отца пахнет вином! Лёнька тихонько
высвобождается из отцовских рук. Мучительно улыбаясь, отец тянется к сыну.
Мальчишка отскакивает к матери.
— Он пьяный, мама, прогони... — Лёньку
охватывает озноб.
— Что ты, Лёнька. — Она прижимает его к себе. — Что ты
говоришь?
Ей хочется подойти к мужу, но сын цепляется за руку и не даёт
сделать ни шага.
— Прогони его, прогони его, — бормочет он как заведённый.
— Лёня, перестань... Ты же ничего не знаешь.
— Знаю! — вскрикивает Лёнька. —
Он ушёл от нас!
— Сынок! — закрывает ему ладонью рот мама. — Кто тебе это
сказал? Сейчас мы тебе всё объясним...
— Зачем он к нам приехал? Говорил,
жить без нас не сможет, а сам... сам живой!
— Сынок, послушай меня, я тебе
всё объясню...
— Ты уходил от нас, папа?!
— Не так, как ты думаешь...
—
А я ещё своего лучшего друга брехуном обозвал. А ты... предатель ты, вот кто!
Предатель ...
Мальчишка проваливается в черноту. Завёрнутый в медвежью шкуру,
он лежит на своей кровати и монотонно тянет:
— Холодно, холодно... — Он всё
время пытается приподняться, но голову тянет вниз на раскалённые иголки,
которыми почему-то усыпана вся подушка. — Уберите иголки... уберите иголки... —
монотонно просит он.
Как в калейдоскопе, перед ним мелькают лица: отца, мамы, дяди Космача,
Серёжи, Ирки...
Наконец наступает день, когда лицо отца проступает совсем
отчётливо. До него даже можно дотянуться рукой. Что он и пытается сделать.
Отец ловит его руку и прижимается к ней губами. Лёнька приподнимается... и
тут же валится на подушки. Отец осторожно обкладывает его этими самыми
подушками со всех сторон. Затем исчезает на кухне и через мгновение
возвращается с чашкой дымящегося бульона. Лёньке становится весело. Папка,
как в детстве, кормит его с ложечки, но ему это очень даже приятно. Лёнька
засыпает. Спит крепко, без мучительных сновидений. И просыпается абсолютно
здоровым человеком. Его подмывает вскочить на медвежью шкуру! Но делать
этого нельзя. В ногах, прислонившись к спинке кровати, спит папка. Чтобы не
разбудить его, сын старается не шевелиться. Но отец просыпается. Какое-то
мгновенье у него ничего не понимающий взгляд. Но вот этот взгляд вспыхивает
жгучей радостью, которую сменяет неуверенность, боль и даже страх. Взрослый
человек прячет этот взгляд от ребёнка. И тому начинает казаться, что это он
— взрослый. А папка — маленький, жалкий, виноватый. Мальчишке становится
жутко, и он с криком кидается на грудь отцу:
— Не будь таким! Не будь
таким, слышишь?!
Лёнька попадает в крепкие отцовские руки и слышит,
наконец, такой привычный, родной, мужественный голос:
— Не буду сынок.
Таким жалким я больше никогда не буду!
И всё становится на свои
места.
Они долго сидят обнявшись. Потом папка берёт со стола связку писем
и протягивает Лёньке.
— От кого это? — неуверенно спрашивает сын.
— Это, сынок, мои письма маме. Они лежали под твоей подушкой. Нам хотелось,
чтобы ты прочёл их самостоятельно. Но мы слишком затянули с этим решением.
Ты же в тот день на рыбалку уехал. Потом — нелепый разговор с Космачом.
Поверь, даже он толком ничего не знал о моей беде. А твоя болезнь — это
результат моей трусости, слабохарактерности и, чего греха таить, негодяйства
по отношению к вам с мамой.
Лёнька видит, как нелегко даются отцу эти
слова. Он нехотя берёт конверты в руки, но тут же кладёт их на одеяло.
— Нет, папа. Если бы раньше... Теперь лучше ты расскажи мне всё
своими словами.
— Может, ты и прав.
Он медленно встаёт, отходит к
окну, долго смотрит на заснеженное пространство между домами и негромко
начинает:
— Неожиданно для всех, а больше для меня самого, на последней
медкомиссии выяснилось, что летать я больше не смогу. Сердце дало сбой. И,
как сказали врачи, очень серьёзный сбой. Даже в госпиталь хотели
законопатить. Я до сего дня знать не знал, с какой стороны груди оно у меня
находится. Все разговоры с комиссией, обещание заняться здоровьем ни к чему
не привели. Приговор — наземная служба. И я ушёл в штопор. Ничего не сказав
ни маме, ни Космачу, ни тебе, взял отпуск и... Постой, маме я успел невнятно
сказать, что меня якобы посылают в командировку, что я ей оттуда напишу. Она
по моему отчаянному виду догадалась, что не всё ладно. Но, как жена
военного, вопросов не задавала. А жаль. Правда, в ту минуту больше всего на
свете я боялся этих самых вопросов. Не мог я толком понять, как это в
одночасье можно стать никем и ничем. Увы, сынок, но в эти страшные для меня
минуты я думал только о себе, о своих проблемах. И поступил как последний
эгоист. Ты вот предателем меня назвал. Так я и поступил, как самый последний
предатель. Не криви личико, сынок. Я вижу твоё отражение в стекле. Это
горькая истина. Поначалу я кинулся в Москву «за своей правдой». А чего было
там искать? Мне ж её тут чётко предъявили. Они же не виноваты, что капитан
Строков с катушек слетел. А потом...
— Папа, я понял. Я всё понял...
— Нет, сынок, я должен всё сказать. Озлобился я
тогда на весь мир. И тогда же впервые в жизни заглянул в рюмку. А в этом
состоянии умудрился ещё и физиономию кое-кому набить.
— Ты?!
— Как-то
вечером я сидел на скамеечке в парке и думал, как жить мне дальше. А тут
двое каких-то паршивых шпанят начали грубо приставать к девушке. Рядом
находились мужики, которые по своим параметрам были обязаны ей помочь. Но
кишка у них оказалась тонка. Я кинулся ей на помощь практически сразу. Шпану
уложил на асфальт, а девчонка исчезла. Появилась милиция! Они лежат, я стою.
Меня и забрали. Свидетели предпочли раствориться. А те оклемались и заявили,
что я их избил ни за что, ни про что.
Лёнька вопросов не задаёт, ждёт. Отец поворачивается, подсаживается к нему на
кровать и без остановки заканчивает свой рассказ.
— Но порядочные люди, к счастью, не перевелись. На следующий день в
милицию пришёл человек, который знал эту девушку и, услыхав от неё эту
историю, уговорил пойти с ним милицию, выручать своего спасителя. Потом она
плакала и просила у меня прощение за то, что с перепугу удрала. Меня
освободили под подписку о невыезде. Я вызвал маму на переговоры. Она ничего
не поняла. Вернее, поняла, но немного иначе. Решила, что у меня с той
девушкой роман. Смех и грех! Побежала за советом к Ане с Космачом. Я ей одно
письмо написал, потом другое. Попросил пока никому ничего не говорить.
Стыдно же! Офицер, заслуженный лётчик. А в такой переплёт попал. Слово она
сдержала. А время-то идёт. Я хоть и на свободе, но под подпиской. Ломали
голову, как тебе всё это объяснить. Решили, когда вернусь, во всём
открыться. Потом был суд. Меня оправдали. Я в аэропорт. Камчатка закрыта...
— Я чувствовал это. Даже встречать тебя в аэропорт два раза приходил.
—
Знаю, сынок. И вины этой мне перед тобой долго не избыть. А тут ещё по
дороге домой в самолёте старого приятеля по училищу встретил. При очередной
посадке в Хабаровске он меня и подбил рюмку коньяка махнуть. Последнюю рюмку
в этой жизни, веришь? — Отец протягивает ему свою ладонь.
— Верю, папка!
— отвечает сын, и они скрепляют эти слова настоящим, мужским рукопожатием. —
А что ты будешь делать? Летать-то тебе не разрешают.
— Этот вопрос уже решён. Как у Визбора про капитана Донцова поётся?
«Майор он отныне, инструктор отныне, женат он, в конце концов».
— Ты — майор?! Ура!
— Позже салютовать будем. Когда Космач с Аней по этому
поводу в гости к нам заявятся.
— Ой! — Лёнькино лицо покрывается густой
краской. — Я его...
— Знаю, — мягко останавливает его отец. — Это тоже моя
вина. Я от него уже по полной программе получил. По заслугам получил, но был
реабилитирован. Кстати, разведка в лице Иры донесла, что тебя одноклассники в
Домовые определили? Но это мы с тобой, сынок, пересмотрим и начнём нашу дружную
мужскую жизнь заново.
— Начнём, папка! Только мне нравится быть Домовым. Правда, дядя Космач
сказал, что я ещё так... Домовёнок, одним словом. А чем плохо? Домовёнок из
пятого «а». Надо же за дом, в котором живёшь, уметь ответ держать. Ведь так,
папка?
|
