Александр Журавель

2003 г.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Александр Журавель

С.В. Юшков - наш современник

Статья была написана в 1988 г. и была приурочена к столетнему юбилею со дня рождения историка, однако ее так и не удалось опубликовать. Исторические журналы того времени полностью проигнорировали эту дату, так что только издательство "Юридическая литература", переиздав в серии "Труды выдающихся юристов" его источниковедческие работы 20-х годов, почтило память Серафима Владимировича. В 2002 г. статья была принята к печати издательством "Русская панорама" (Сборник РИО. Т.6 (154). М., 2003), т.ч. она все равно оказалась приуроченной к юбилею - на этот раз к 50-летию со дня смерти историка.

Поскольку с 1988 г. историографическая ситуация сколько-нибудь существенно не изменилась, нет оснований вносить в текст какие-либо принципиальные изменения. Сделано лишь дополнение, описывающее нынешнее положение дел.

Название статьи - парафраз известной статьи А. Платонова, посвященной столетию со дня смерти А.С. Пушкина, - на первый взгляд может показаться странным и неуместным. Действительно, имя Серафима Владимировича Юшкова (1888 - 1952), одного из крупнейших исследователей древнерусской истории, вряд ли нуждается в рекомендациях. На его исследования ссылаются, с ним полемизируют - все это так, но не слишком ли претенциозно заглавие?

Думается, не слишком. Главным побудительным мотивом для написания данной статьи явилась не столько круглая дата, сколько размышления о состоянии отечественной историографии общественного строя Киевской Руси за последние 50 лет. Как известно, в советской историографии 1970-80-х гг. окончательно оформились три направления: два основных определяют древнерусское общество либо как феодальное [56; 45; 43], либо как дофеодальное [52; 53]; третье, не получившее широкого распространения, считает его обществом рабовладельческим [39; 9; 8]. Полемика между ними - особенно между первыми двумя - проходила весьма ожесточенно и даже вылилась в последнюю в советской исторической науке проработочную кампанию, направленную против И.Я. Фроянова. Стремление разобраться в причинах столь жесткого размежевания неизбежно привело к истокам советской исторической науки и заставило взяться за углубленное изучение именно работ С.В. Юшкова.

Ретроспективный подход к его исследованиям позволил обнаружить в них ряд положений, либо не замеченных современниками, либо казавшимися им не существенными. Однако в последующей историографии эти положения зачастую получали свое развитие, становились ключевыми, структурообразующими, давая тем самым основания для столь высокой оценки творчества С.В. Юшкова. При этом не следует воспринимать в качестве диссонанса нередко звучащие при анализе указания на внутренние слабости его концепции, поскольку, как оказывается, перед нами тот редкий случай, когда слабости составляют силу концепции. В ходе изучения историографической литературы выявился парадокс: ни в юбилейных статьях [41; 37; 59][1], ни в общих обзорах историографии Киевской Руси [22; 28; 46; 19] почти не делалось попыток определить своеобразие концепции С.В. Юшкова, а стало быть, и ее место в отечественной историографии. Взгляды историка (не концепция, а именно взгляды) в лучшем случае описывались, но не анализировались[2], а признание заслуг его в этом случае оставались ничем иным, как общей фразой, ни к чему не обязывающей декларацией.

В рамках статьи трудно в полной мере заполнить этот пробел, и потому главное внимание будет уделено его концепции общественного строя древней Руси в целом. Разработка историком ряда важных (прежде всего социально-политических) проблем останется вне поля нашего зрения.

В первой половине 1920-х годов, когда молодой профессор Саратовского университета Серафим Владимирович Юшков выпустил в свет первую в советской историографии обобщающую работу по истории Киевской Руси [66], в исторической науки шло становление марксистского направления. На протяжении 20-х гг. наиболее авторитетными фигурами для исследователей средневековой Руси были Н.П. Павлов-Сильванский, первым в отечественной историографии создавший концепцию феодализма в России, и М.Н. Покровский, первым давший марксистскую интерпретацию событий российской истории [31; 34]. При этом если первый из них возникновение феодализма датировал XIII в, то второй увидел корни феодализма уже в Киевской Руси, хотя из-за внутренней противоречивости его концепции трудно понять, когда именно[3]. Павлов-Сильванский понимал феодализацию как борьбу боярщины с общиной в то время, как Покровский, отрицая существование поземельной общины в древней Руси, полагал, что феодализм развивался на почве так называемого "печищного" или "дворищного" землевладения, и видел в "печище" разросшуюся естественным путем патриархальную семью, в которой однако "связь экономическая идет впереди кровной" [34, С. 21-24; 35][4].

Влияние обоих историков на Юшкова несомненно. Сложнее однако понять, чье влияние было более значительным. В современной историографии его именуют "продолжателем концепции Павлова-Сильванского", не отрицая некоторого влияния Покровского [13, С.72, 83; 46, С.87]. Основания этому имеются. Прежде всего это слова самого Юшкова о том, что он исходит "из традиционных" [66, С.3], т.е. разработанных еще дореволюционной историографией определений феодализма; отсутствие ссылок на работы классиков марксизма - почти непременного внешнего признака марксистских исследований и, наконец, сам круг конкретных проблем (крупное землевладение, вассалитет, патронат и т.д.), находящихся в центре внимания и в исследованиях Павлова-Сильванского, которые Юшков зачастую решал в русле концепции названного историка.

Однако имеется немало фактов, говорящих о другом. Уже в 1921 г. он стал членом Саратовского совета рабочих и красноармейских депутатов [41, С.3], что недвусмысленно говорит о его политической позиции. Более того, в ученой среде того времени он считался марксистом [5]. Само по себе это вряд ли дает основание характеризовать Юшкова как марксиста, однако заставляет внимательнее приглядеться к тому, что сближает его позицию с позицией крупнейшего историка-марксиста тех лет.

О позиции Юшкова периода 1920-х гг. ясно говорит уже название работы - "Феодальные отношения в Киевской Руси". В самом ее начале Юшков разбирает взгляды названных историков и высказывается в пользу Покровского, оговорившись, правда, что патриархальная семья у же в киевский период стала дробиться на малые. Если у Павлова-Сильванского феодализация рисовалась как естественное следствие внутреннего развития вечевого строя, то для Юшкова, как и для Покровского, она была следствием воздействия внешних факторов, т.е. по существу исторической случайностью. "Основная причина феодализации как у нас, так и в Западной Европе, - писал Юшков, - разрушение того великого хозяйственного организма, который представляли собой бывшая Римская Империя и преемница ее - Византия". Экономический упадок Византии влек за собой перемещение торговых путей, падение роли пути из варяг в греки, а стало быть, захирение русских городов, центров развития проникшего с Запада торгового капитала. Это и вызвало развитие феодализма на Руси, чему однако активно противодействовала "городская земщина", которая сразу и решительно была сметена татарским нашествием. "Татарщина создала необычайно благоприятную обстановку для развития феодальных отношений и институтов и для постепенного превращения в их феодальную систему" [66, С. 14, 15, 107-108].

Этими заимствованиями у Покровского Юшков не ограничивался, а пытался наметить конкретные пути феодализации древнерусского общества. Поскольку согласно "традиционным определениям феодализма" феодализм есть "система экономических и юридических отношений" [66, С.3], исследователь начал с анализа крупного землевладения в древней Руси. Вначале, в XI в., возникло княжеское землевладение, в котором "особенное внимание обращалось на скотоводство и, в частности, на коневодство" с целью обеспечения княжеских дружинников и челяди конской силой [66, С.24]. Позднее, в XII в., возникали боярское и церковное землевладения, и при этом в результате экономического кризиса накопленный ранее капитал и рабы были брошены "на развитие сельского хозяйства" [66, С.26, 13].

Складывание крупного землевладения представлялось Юшкову следующим образом: "Можно думать, что в тех земельных владениях, которые использовались ранее как места для охоты и бортных ухожаев, стала увеличиваться запашка; княжеские рабы или зависимые люди занимались расчисткой леса, ставили деревни и т.д. С другой стороны, князья… овладевали новыми местами и тем производили работу по культивированию диких и лесных мест. Но этот простейший процесс образования крупного землевладения… сопрягался с другим, более сложным, заключавшимся в постепенном расширении сеньориальных прав на земледельческие владения и сельское население иными способами, нежели простое освоение земельной территории. Этот процесс начался если не ранее процесса образования крупного землевладения, то во всяком случае развивался одновременно и параллельно с ним и находился в тесной связи с ним". Он выражался в том, что князья "овладевали легальными и нелегальными способами[6] участками своих подданных. Наконец, был и еще один способ увеличения княжеского землевладения, заключающийся в постепенном распространении владельческих прав на сельское население и постепенное же включение земель окняженного населения в состав княжеских вотчин… Он развивался на… на почве общей административной системы… и обусловливался наличием особой власти князя над сельским населением и его, можно сказать, верховным правом распоряжения земледельческими владениями".

При этом "крупное землевладение в древней Руси развивалось не на основе поземельной общины, как в Германии и Англии, а более примитивных форм землевладения. Соответственно с этим процесс роста крупного землевладения носил у нас скрупулезный характер и выражался в собирании земли по мелочам, по мелким земельным участкам. Обилие пустующих земель и угодий, постоянное совмещение земледелия с лесными промыслами не давало возможности локализовать процесс феодализации и тем углубить его… Соответственно с этим, применяя феодальную терминологию, аллодиальных земельных владений у нас было несравненно больше, чем в любой из стран Западной Европы, подвергшейся процессу феодализации" [66, С. 25, 29, 32, 33].

Позицию Юшкова нельзя не признать внутренне противоречивой. С одной стороны, крупное землевладение складывается по мелочам, силами рабов или зависимых людей. Свободное, не зависимое население в массе своей оказывается за рамками вотчин, и из-за обилия пустующих земель локализовать процесс феодализации невозможно. Но, с другой стороны, этот процесс оказывается у Юшкова все же локализованным посредством тезиса о наличии особой власти князя над сельским населением и его верховным правом распоряжения земледельческими владениями, что позволяло "постепенно включать" последние в состав вотчин тем самым вроде бы выходить из затруднения. Поэтому Юшков говорит о параллельном развитии двух этих взаимоисключающих процессов, однако не поясняет, как могла сложиться такая чересполосица: почему в одном месте "особая власть" существовала, а в другом - нет; как реагировало население, когда обнаруживало свою "подвластность"; на каких условиях происходило включение его в состав вотчин, - ведь одно дело, когда в зависимость попадали одиночки, а другое - когда разом большие группы людей. Последовательное проведение "принципа параллельности" должно было привести к постановке вопроса о существовании двух качественно отличных друг от друга вотчин и поиску соответствующих им терминов. Ничего этого Юшков не делает.

Возникает вопрос: в чем особенность "особой власти" князя? Из контекста вытекает, что она заключалась во владельческих правах на сельское население и верховном праве распоряжения крестьянскими землями. Следовательно, власть здесь отождествляется здесь с собственностью, т.е. юридическими отношениями, оформляющими отношения экономические[7]. На каком основании? Юшков и здесь ответа не дает.

Решая вопрос о зависимом от вотчинника населении, историк отмечал, что "князь X-XI вв. имел довольно крупное дворцовое хозяйство, при дворце находилось на полном княжеском иждивении многочисленная княжеская челядь" [66, С.16]. При этом он в отличие от Покровского не подчеркивает особо роль работорговли и полагал, что "закрепостительный процесс, главным образом, протекал на основе экономической зависимости свободного крестьянства". Поэтому "переход холопов в разряд крепостного населения, который осуществлялся путем сажания рабов на землю, не имел особого значения в процессе сложения рабочей силы наших княжеских, боярских и церковных владений". "Наша княжеская и, тем более, боярская вотчина XII-XIII вв., как общее правило не выросла из латифундии того типа, который наблюдалась хотя бы в Меровингской Франции" [66, С.60].

В отличие от холопов, находившихся в полной и непосредственной власти господина, другая, более значимая для складывания феодализма часть зависимого населения именовалась смердами, которых Юшков определял как полусвободных. Юшков предполагал (но не настаивал), что "смерды формировались из отдельных разрядов зависимого и полузависимого крестьянства; из так называемых изгоев, из пущенников, прощенников, закупов и, весьма возможно, из холопов, посаженных на княжую, боярскую, и церковную пашню и постепенно эмансипировавшихся из непосредственной власти землевладельца" [66, С.51]. Термину "смерды" придается, таким образом, собирательное значение совокупности зависимого от вотчинника населения.

Итак, смерды и рабы, сажаемые на землю, - таковы главные категории зависимого населения. Одна форма зависимости - основная, другая - второстепенная. При этом, по мысли Юшкова, шел процесс постепенного превращения тех и других в крепостных крестьян [66, С.53].

Здесь все та же двойственность. Исследователь считал смердов основной категорией зависимого населения, но при этом давал им лишь предположительную характеристику. Он говорил о сажании холопов на землю, но доказательств этому не приводил. И поэтому вопреки субъективному стремлению историка обнаружить сходство в социально-экономическом положении смердов и холопов в его построениях их объединяет чисто отрицательный признак - несвобода, зависимость. То есть в неявном, "свернутом" виде в построении Юшкова присутствует антитеза "рабовладение - феодализм", которая в будущем будет определять развитие отечественной историографии Киевской Руси[8].

Теми же свойствами обладает его общая оценка процесса феодализации. Начало его Юшков в некоторых местах своего исследования приурочивает к XII-XIII вв., в других - к XI в. [66, С.5, 33]. Согласно одной оценке, "закрепостительный процесс в XI-XIII веках был глубок и охватывал буквально все разряды сельского населения…" В другом месте читаем иное: "хотя закрепостительный процесс" - "к середине XII в." - "вполне определился", однако нет никаких оснований считать, что им охвачено все сельское население или его основная масса… У нас нет оснований настаивать на глубине и широте этого процесса" [66, С.53, 106].

Думается, такую противоречивость в суждениях можно объяснить тем, что в своем исследовании Юшков пытался отыскать собственную позицию, самоопределиться. В концепциях Павлова-Сильванского и Покровского он находил рациональные элементы, но полностью на та, ни другая его не удовлетворяли, и потому Юшков решился вступить на тропы неизведанные. Изучение проблем возникновения крупного землевладения порождало новые вопросы и новые противоречия, которые и нашли свое отражение в книге Юшкова. Поэтому, отмечая то, что не сделал историк, следует подчеркнуть, что им сделан первый и потому самый трудный шаг по пути преодоления построений Павлова-Сильванского и Покровского и выработки концепции нового поколения. Разумеется, как для самого Юшкова, так и для его современников вышеуказанные противоречия оставались еще в значительной степени "вещью в себе". Для них было достаточно констатировать сам факт существования крупного землевладения, зависимого населения, иммунитета, вассалитета как признаков феодализма. Проблемы их генезиса, а тем более их типология интересовали исследователей гораздо меньше[9]. Тем не менее вызывает уважение попытка Юшкова идти нетрафаретным путем, и оценка его трудов, названных Л.В. Даниловой "выдающимся достижением для своего времени" [13, С.73], не кажется преувеличенной.

Что же касается вышеприведенных высказываний, то, отрицая друг друга, каждое из них является завершением намеченных ранее столь же полярно отличных друг от друга концепций крупного землевладения на Руси. Действительно, если крупное землевладение собиралось по мелочам, путем скупки и освоения пустошей на основе использования рабского труда, то и на самом деле основная масса населения не будет охвачена феодализацией. Если же крупное землевладение развивалось посредством распространения владельческих прав князя на сельское население и его земли, то, разумеется, процесс феодализации будет глубок и неизбежно охватит все слои населения.

Тем самым Юшков первым вышел на проблемы, тогда еще казавшимися несущественными, но которые окажутся в центре внимания будущих поколений историков. Думается, именно в этом заключается значение монографии Юшкова. Именно поэтому исследователю его творчества вряд ли стоит пускаться в спекулятивные рассуждения насчет того, кто - Покровский или Павлов-Сильванский - оказал на него большое влияние. Концепции данных историков были для разработок Юшкова лишь формой, одеянием, причем для каждого конкретного случая форма выбиралась индивидуально. Отсюда - внешний хаос и разнобой оценок. Поэтому если в первой половине исследования преобладают "мотивы Покровского" (откуда и взята первая характеристика), то когда разбираются проблемы социально-политической истории, заметно усиливается влияние Павлова-Сильванского. Поэтому оценки уровня феодализации в финале работы даются более осторожные. Юшков даже пишет, что в Киевской Руси "совершенно не наблюдается феодальных отношений в теснейшем смысле: древнерусская боярщина пока не стала совершенно не стала феодом" [66, С.106]. Характерно также, что вышедшей в 1925 г. отдельный оттиск монографии Юшков назвал по-иному - не "Феодальные отношения в Киевской Руси", а "Феодальные отношения и Киевская Русь" [67]. Тем самым он категорическое утверждение о том, что феодализм в Киевской Руси уже существовал, заменил более осторожным: что феодализм просто имеет какое-то отношение к Киевской Руси[10].

После выхода "Феодальных отношений" С.В. Юшков в течение длительного времени не обращался к проблемам общественного строя древней Руси, занявшись вопросами источниковедения, - вплоть до 1936 г., когда он опубликовал небольшую статью об эволюции дани в феодальную ренту. Для него это было время кочевое: с 1926 по 1938 г. он несколько раз поменял местожительство - Ленинград, Узбекистан, Дагестан, Урал, наконец, Москва [41, С.4]. Для исторической науки это было время бурных событий, когда на много лет вперед задавалось направление ее дальнейшего движения. Произошел ряд жарких дискуссий по проблеме общественного строя древней Руси, в центре внимания которых был вопрос о месте рабства [46, С.91-100; 30, С.110-118].

Как известно, наибольшее влияние приобрела точка зрения Б.Д. Грекова, согласно которой Киевская Русь была обществом феодальным: он считал, что крупное частное землевладение уже в IX-XI вв. было широко развито, что все категории зависимого населения, кроме холопов, были феодально зависимыми, что рабство отмирало и сокращалось [11]. На протяжении 1930-50-х гг. Б.Д. Греков целеустремленно укреплял свои позиции. Его монография, выросшая из доклада 1932 г. ("Рабство и феодализм в Древней Руси"), была переиздана 8 раз - сначала под названием "Феодальные отношения в Киевском государстве" а затем "Киевская Русь".

С.В. Юшков, оставшись в стороне от дискуссий, во второй половине 1930-40-х гг. выпустил ряд работ [68, 64, 65, 62, 63 и др.], которые, вполне отражая уровень марксистской историографии тех лет, содержали иной подход к теме, нежели Б.Д. Греков.

В его концепции тех лет ключевое место занимает деление древнерусской истории на два периода - дофеодальный (IX-X вв.) и феодальный (XI-XIII вв.), и в этом заключается ее существенное отличие от концепции Грекова[11]. Согласно Юшкову, "для каждого варварского, дофеодального государства[12] характерно наличие трех борющихся укладов: первобытнообщинного, рабовладельческого и феодального". "На основе разложения общины возникают первые классы: рабов и рабовладельцев. Рабство в этот период носит ярко патриархальные черты. Предпосылок для перехода в рабовладельческую формацию не было". "По мере дальнейшего разложения первобытнообщинного строя стал возникать класс феодалов и феодально зависимого сельского населения. В растущем классе феодалов с течением времени начинают растворяться рабовладельческие группы, класс же феодально зависимого сельского населения стал включать не только закабаленных и закрепощенных общинников, но и рабов, посаженных на землю" [64, С.42; 63, С.75, 86].

Переход к феодализму, по Юшкову, осуществился на рубеже X-XI вв., во время княжения Владимира Святославича. Рисуя картину формирования крупного феодального землевладения, исследователь развивает мотивы прежней своей монографии, несколько иначе расставляя акценты. В качестве первичного момента феодализации у него теперь выступает аллод. "У нас начало крупному землевладению положено… медленной экспроприацией земель общинников землевладельцами, возникшими в недрах разлагавшихся сельских общин. Затем к этой экспроприации приложили руку князья, дружинные элементы и церковь". В недрах разлагавшихся общин давно уже появились из среды знати крупные землевладельцы, которые экспроприировали земли своих соседей-общинников и эксплуатировали как этих общинников, так и своих рабов. Помимо захвата и закабаления крупное землевладение формировалось посредством заимки новых земель, освоения их при помощи рабов и зависимого населения, покупки, мены и т.д. [64, С.24, 250; 62, С.23]. Иными словами, первоначально феодализация проходит как бы снизу, без содействия княжеской власти и даже вопреки ей. По Юшкову, в дофеодальный период сосуществовали классы рабовладельцев и феодалов, причем рабовладельцами "в первую очередь" становились князья, дружинники и родоплеменная знать, а "класс феодалов возник первоначально из элементов, находившихся вне княжеской организации" [64, С.24, 251; 63, С.88-89]. Каким образом князья-рабовладельцы, так сказать, "консервативная сила", смогли, подавив "прогрессивную", выросшую из недр общины местную знать, стать движущей силой того, с чем они боролись, - этот вопрос остается у Юшкова неясным. Впрочем, в другом месте первыми феодалами он называет князей [64, С.42; 63, С.90-91], оставляя читателей в недоумении: кто был кем и кто же в ком "растворялся"?

При переходе от дофеодального периода к феодальному формируется верховная собственность князя на землю, причем именно этому процессу Юшков придает особое значение: постепенно "вся территория Киевского государства сделалась владением единого рода Владимира… Ликвидация местных князей и местных династий означала… экспроприацию всей земли в пользу князя Владимира. Отныне земля является собственностью этого рода, княжеским доменом". При этом он не считает установившуюся верховную собственность княжескую собственность феодальной, она, по его мысли, должна была лишь "ускорить процесс превращения дани в феодальную ренту" [63, С.229-230].

Именно это положение, лишь в общем виде сформулированное в 1925 г., ныне выдвигается на первый план. Его обоснованию посвящена уже статья 1936 г., в которой, правда, начало этого процесса отнесено ко времени княгини Ольги[13]. Превращение дани в феодальную ренту заключается, по Юшкову, "1) в постепенном захвате земель племен и народов, обложенных данью, и превращении этих земель в феодальные владения князей и их слуг; 2) в постепенном усложнении как способов собирания дани, так и состава ее…; 3) в раздаче дани князьями своим боярам и церковным учреждениям, что фактически ведет к передаче им крестьянства и крестьянских земель" [64, С.87; 63, С.285-286] и представляет собой не что иное, как "полную экспроприацию земель данников" [64, С.89].

Надо сказать, что насилие у Юшкова играет в процессе феодализации ключевую роль, и в этом он сходится со всеми другими историками того времени. Превращение дани в феодальную ренту начинается с "захвата" и кончается "экспроприацией", и эти термины наряду с "насильственным закрепощением сельского населения" используются им неоднократно[14]. При этом оказывается неясным вопрос о том, кто подвергался насилию - чужие, внешние по отношению к "насильникам" племена и земли или же их собственный народ. В одном случае подразумевается одно, в другом - другое.

Иными словами, мы вновь сталкиваемся с уже отмеченной в первой монографии Юшкова двойственностью. Если дань взимается собственно Русью (Киевом, Черниговом, Переяславлем) с прочих славянских и неславянских племен, если "смердами называли представителей покоренных племен, обложенных большой данью" [64, С.93-94; 62, С.27; 65, С.39], то явление внешнеполитическое и до феодальной ренты ей еще очень далеко. Если же "дань" собирается внутри общества, то это действительно шаг по пути складывания феодальных отношений[15].

Таким образом, в изображении Юшкова феодальная земельная собственность на Руси имела две формы - частную и верховную. Первая возникала двумя путями - посредством освоения пустошей, скупки, мены и т.д. и как следствие внутренней дифференциации разлагавшейся сельской общины. Вторая форма, сложившись несколько позже, приобрела наибольшее значение, став среди прочего - в виде княжеского пожалования - источником развития первой формы. Внешне это вроде бы устраняет отмеченное при анализе первой монографии противоречие - невозможность одновременного развития двух взаимоисключающих форм собственности, однако такое представление иллюзорно. В источниках бесспорные и притом достаточно многочисленные данные о существовании крупного частного землевладения на Руси появляются лишь со второй половины XI в., когда, по Юшкову, верховная феодальная собственность на землю уже сформировалась. Возникновение в недрах общин феодальных вотчин лишь декларируется. То есть избежать двойственности Юшкову не удалось и на этот раз.

То же самое относится к его характеристике общественной структуры. Об искусственности разделения господствующей верхушки на рабовладельцев и феодалов уже сказано выше. Отметим, что Юшков это косвенно признает, указывая, что возникшие в недрах общин и зачастую не связанные с князем феодалы получали усиливать свое экономическое влияние и создавать обстановку, благоприятную для экспроприации земель закабаленных общинников "при помощи рабства" [64, С.25].

Исследователь полагает, что "процессу окончательного объединения всех групп феодально зависимого населения в один класс предшествует возникновение двух основных групп населения, которые впоследствии сливаются.

Первой группой были холопы. В состав ее вошли прежде всего т.н. обельные или полные холопы, затем разнообразная дворовая челядь…, закупы и всякого рода группы, не получившие особого названия… В ней объединились… те группы феодально зависимого крестьянства, которые, сидя на земле феодала, не имели своего земельного участка, своего инвентаря, отправляли барщину и были закрепощены. Форма эксплуатации холопов была долгое время организационным типом феодальной эксплуатации.

С другой стороны, смерды были наиболее многочисленной группой зависимого населения, …эксплуатация этой группы была организационным типом при эксплуатации других зависимых групп, возникших в результате превращения дани в феодальную ренту" [64, С.160-161, 67; С.63, 313-314, 270]. Происхождение смердов рисуется противоречиво. С одной стороны, смерды становятся феодально зависимыми лишь в XI-XII вв., что согласуется с вышеприведенной оценкой их как "населения покоренных племен", а с другой стороны, превращалось в смердов при эволюции дани в ренту "сельское население" без какой-либо конкретизации. Наконец, встречается и восходящая к 1920-м гг. трактовка смердов как всей массы феодально зависимого населения, включая холопов [64, С.101, 128, 162; 63, С. 313; 62, С.32].

По-своему Юшков решает проблему рабства - посредством выдвинутого еще в 1925 г. тезиса о сажании рабов на землю, который в те годы звучал для историков убедительно, хотя, даже будучи доказанным, не мог являться аргументом в пользу того, что рабы при этом превращались в феодально зависимых крестьян[16]. Таким образом, Юшков включает рабов в систему феодализма, и этим его концепция отличается от трактовки Грекова, у которого все категории феодально зависимого населения обозначены термином "челядь", и рабы-холопы из-за этого оказываются противостоящим челяди слоем населения, носителем отсталого в условиях развивающегося феодализма рабовладения. Поэтому для нужд концепции, для упрочения своей позиции Грекову было объективно выгодно преуменьшить роль рабства[17].

У Юшкова такой односторонности нет. В его концепции рабство не противостоит феодализму, и потому у него нет оснований изображать его только с одной какой-то точки зрения, поскольку разработка проблемы рабства как в плане положительном, так и в отрицательном лишь углубляют его концепцию феодализма. По Юшкову, в Русской Правде "можно проследить все усиливающуюся тенденцию изыскать новые способы порабощения и одновременно с этим расширить экономическую самостоятельность холопов, а также приблизить юридическое положение холопов к положению феодально зависимого крестьянства" [63, С.317]. Иными словами, на Руси выявились две противоречивые тенденции: с одной стороны, появились новые формы порабощения, т.е. шло развитие, качественный рост рабства, а с другой стороны, происходило сближение рабов с феодально зависимым крестьянством. В подтверждение первой тенденции Юшков выделяет 8 источников рабства, 7 из которых зафиксированы в Русской Правде. К рабовладельческому укладу историк относит также закупов, которых определяет как полурабов, находящихся "на полном хозяйском иждивении" и бывших "первыми кандидатами в полные холопы". Проявлением второй тенденции Юшков считает разделение холопов на обельных и необельных (т.е. полных и неполных), в улучшении их юридического положения [63, С.269, 276-277, 319-321]. Оба эти положения довольно тщательно аргументированы, чего нельзя сказать об исходном тезисе о сажании рабов на землю[18].

В результате построение Юшкова и в этом случае распадается на две самостоятельные "подконцепции", объединенные чисто внешне двумя скрепами - положениями об эволюции дани в феодальную ренту и сажании рабов на землю.

С одной стороны, крупное землевладение складывалось путем освоения пустошей, скупки и т.д., там активно использовался рабский труд. Ничего феодального в этом нет. Но, с другой стороны, была вотчина другого организационного типа, в которую вовлекались широкие слои ранее свободного населения, становившегося "смердами", которая со временем становится феодальной.

Нетрудно заметить, что эти две "подконцепции" по существу содержались уже в первой книге Юшкова; ныне они были конкретизированы и получили иное внешнее оформление. Если ранее оно было заимствовано у Н.П. Павлова-Сильванского и М.Н. Покровского, то теперь Юшков отталкивается от выработанных марксистской историографией концепций рабовладельческого и феодального обществ. Ни та, ни другая в их последовательном развертывании, видимо, не удовлетворяла исследователя, поскольку каждая из них, имея весомые аргументы в свою пользу, не могла быть достроена до конца без насилия над источниками или игнорирования "неудобной" их части. Суть возникшего методологического тупика заключалась, говоря словами Л.В. Даниловой, в том, что "факт широкого распространения рабских и близких к ним форм зависимости непосредственных производителей подрывал основы установившейся концепции феодального развития" [30, С.123]. Выход из него возможен лишь в случае углубления теоретических разработок понятий "рабство" и "феодализм", что было практически неосуществимо в условиях 1930-40-х годов. И хотя Юшков наметил некоторые вехи в этом направлении (его положения о дофеодальном периоде и эволюции дани в ренту), но однако в целом остался в рамках традиционных теоретических представлений. И эта двойственность, промежуточность его позиции, заметное внимательному глазу и интуитивно ощущаемое несоответствие теории и конкретно-исторической схемы - вместе с рядом причин внешнего порядка - не позволили его концепции выдвинуться на первый план, и это несмотря на то, что принципиально тех же взглядов на Киевскую Русь придерживался целый ряд авторитетнейших исследователей того времени - С.В. Бахрушин, Б.А. Романов, В.А. Пархоменко, К.В. Базилевич, М.Д. Приселков, В.В. Мавродин, А.Н. Насонов [30, С.120-122].

Более того, в историографии позднейшего времени своеобразие концепции Юшкова, ее определенную оппозицию построениям Б.Д. Грекова попросту не осознавали. Тем самым возникла в высшей степени оригинальная ситуация. В 1960-е гг., когда вновь была поставлена на повестку дня проблему рабства на Руси, значительная часть советских историков, провозглашая свою приверженность концепции Грекова, стала решать проблему рабства по Юшкову - посредством тезиса о сажании рабов на землю [45, С.138; 18, С.372; 35, С.171], - ни словом это не оговаривая. Вдобавок ко всему была взята на вооружение и развита до логического конца "феодальная подконцепция" Юшкова - опять-таки без всяких ссылок на его работы [56, 40, 43, 10 и др.]. При этом дань была отождествлена с феодальной рентой, и "сконструированная" таким образом верховная феодальная собственность на землю[19] стала объективно заменителем крупного частного землевладения как основы феодализма, служащего фундаментом грековской концепции феодализма[20]. И наконец, несомненную связь с "рабовладельческой подконцепцией" Юшкова имеет концепция И.Я. Фроянова, согласно которой древнерусское общество было дофеодальным, а рабство развивалось по восходящей линии, не становясь при этом основой производства. Фроянов сходится с Юшковым не только в общих оценках, но и во многих частностях, начиная от оценки закупов как полурабов и кончая ролью коневодства в древнерусской вотчине [52][21]. Поэтому совершенно неубедительны и прискорбны попытки сторонников первого направления изобразить концепцию Фроянова, стоящей особняком на столбовой дороге отечественной историографии, а в лучшем случае перепевающей мотивы историографии дореволюционной[22].

Такого рода плоды научной недобросовестности отчасти объяснимы тем общим уровнем, на котором пребывает отечественная историография. Поэтому необходимо уточнить, что именно из юшковского и грековского наследия взяли представители каждого из направлений. Первое из них с Грековым сближает стремление датировать начало русского феодализма IX в. или даже раньше, и, видимо, это обстоятельство - при отсутствии свидетельств о широком развитии в древнерусскую эпоху частного крупного землевладения - послужило непосредственным побудительным мотивом для ревизии его концепции (верховная феодальная собственность на землю вместо крупного частного землевладения, сажание рабов на землю или отрицание рабства как такового[23] вместо тезиса о его отмирании). Второе направление, напротив, считает крупное частное землевладение неотъемлемым признаком феодализма и, отбрасывая тезис о сажании рабов на землю как недоказуемый[24], естественно выносит феодализм "за пределы древнерусского периода отечественной истории" [47, С.311]. Столь значительный разрыв в оценках времени складывания феодализма на Руси затемняет факт внутреннего родства двух противоборствующих концепций. Отсюда и стремление поднять на щит имя Б.Д. Грекова, и нетерпимый тон в полемике с оппонентом, и стремление опереться на опыт историографии других стран, игнорируя свой собственный[25]. Все это мешает нормальному развитию науки, заставляет исследователей акцентировать свое внимание на различиях ради различий, порождая у них эгоцентризм мышления и неумение слушать оппонента[26].

Обратимся к оценке ученого, личного интереса в данной полемике не имеющего. Венгерский историк Д. Свак в своей рецензии на вторую книгу И.Я. Фроянова пишет: "С главными его [Фроянова - А.Ж.] утверждениями спорить трудно, ибо в общем он приводит в их пользу большой доказательный аппарат, да и детали, составляющие его конструкцию, создавая логическое единство, дополняют друг друга. Однако все это еще не исключает, что с подходом, выдвигающим на передний план другие резоны, мы не придем к столь же убеждающему - и точно так же рождающему чувство недостаточности - конечному итогу… Тем самым мы заодно выскажем впечатление, что И.Я. Фроянов - вследствие логики дискуссии - на сей раз чрезмерно сконцентрировался на своих представлениях, и если в свое время Б.Д. Греков искал в Киевской Руси феодальные черты, он нынче - "дофеодальные". Вероятно, реальность была гораздо сложнее, что требует однако более комплексного подхода" [69][27].

Оценка эта представляется очень точной, верно указывающей на то, что в рамках существующих подходов проблему общественного строя древней Руси не решить. Необходимым условием выработки нового - комплексного - подхода к проблеме является переосмысление всего опыта отечественной историографии Киевской Руси, а в особенности наследия С.В. Юшкова и его единомышленников - наследия, из которого выросли современные концепции общественного строя древней Руси.

Подведем итог. Подход к данной теме, впервые и наиболее полно представленный в работах С.В. Юшкова, оказался весьма плодотворным в области конкретно-исторических исследований. Практическими его результатами, оказавшимися более значительными, чем труды последователей Б.Д. Грекова, воспользовались представители всех направлений в отечественной историографии независимо от того, осознают они это или нет. Но при этом данный подход не имел при своем возникновении и так и не сумел выработать адекватную себе теоретическую базу, что делало позицию С.В. Юшкова внутренне противоречивой и уязвимой. Поэтому его вклад в историографию оказался не оцененным по достоинству.

С другой стороны, слабость и уязвимость его концепции относительны. Оба ныне противоборствующих направления и в теоретическом, ни в конкретно-историческом плане не вышли за рамки, очерченные в работах С.В. Юшкова. Более того, они и поныне не проявляют стремления к этому, а скорее, наоборот, стремятся к самоконсервации. На таком фоне отчетливее просматривается сила последовательной непоследовательности С.В. Юшкова, которая заключается в его открытости, способности к совершенствованию.

Сознательных сторонников его концепции к настоящему времени почти не осталось. И это не случайно, поскольку в современных условиях стоять на позициях Юшкова означает заниматься разработкой того, что является самым слабым его элементом его концепции, - теоретическими проблемами докапиталистических обществ. Здесь можно назвать только одно имя - Л.В. Даниловой, лучшего знатока советской историографии средневековой России, теоретические работы которой говорят сами за себя.

К настоящему времени представители всех направлений в историографии высказались, друг друга не убедили, и потому только будущие теоретические разработки истории докапиталистических обществ позволят определить судьбу их концепций. A priori можно предположить, что в поисках взаимопонимания оппоненты - каждый со своей стороны - перейдут на "нейтральную территорию", которой естественно является позиция С.В. Юшкова. И если такой прогноз оправдается, то не будет казаться эксцентричных и название настоящей работы.

1987-1988

Увы, спустя 14 лет, в преддверии нового юшковского юбилея - 50-летия со дня смерти - приходится признать, что оптимистические прогнозы не сбываются. Оппоненты друг друга упорно слушать не хотят, а совместно вырабатывать общую теоретическую базу - тем более. И поэтому судьба историографии Киевской Руси определится после того, как с исторической сцены сойдут ученые, активно действовавшие в XX в. Каким будет "племя младое, незнакомое"? Если сработает тот же механизм, что в начале XX в., когда с уходом старшего поколения историков, сформировавшегося в XIX в., молодежь оказалась восприимчивой к новомодной в ту пору концепции Н.П. Павлова-Сильванского, что и обусловило торжество в недавно миновавшем столетии концепции феодализма, то следует ожидать победы учеников И.Я. Фроянова, за последнее время динамично и целеустремленно укреплявшего свои позиции, создавшего свою многочисленную школу [51; 4; 15; 21; 23; 32; 33; 38], чего нельзя сказать о его основных оппонентах. Однако для поступательного движения науки вперед полное торжество концепции Фроянова было бы таким же бедствием, каким в свое время было тотальное господство Б.Д. Грекова[28]. "Фрояновщина" ничем не будет лучше "грековщины": победителям во все времена трудно удержаться от соблазна подкрепить свои научные доводы административными.

Суть однако даже не в этом: для познавших истину "фрояновцев" не будет никакой надобности пускаться в теоретические разыскания, ибо все самое главное уже сказано Учителем. А если так, то это направление в историографии окончательно закостенеет на теоретической базе, сформированной еще в XIX в. и лишь чуть-чуть модернизированной марксистской историографией в веке XX. И это не шутки: основные характеристики феодализма и рабовладения были разработаны отнюдь не историками-марксистами, и придание в марксистской историографии понятиям "крупная феодальная собственность на землю", "раб", "феодально зависимый" структурообразующего значения мало что меняло по существу, поскольку вопреки утверждениям новоиспеченных марксистов 1920-30-х гг. так называемая буржуазная историография вовсе не игнорировала социально-экономический фактор, подменяя его юридическим, а лишь начинала его систематическое исследование. Советская историография, восполняя пробел "буржуазных историков", занималась преимущественно социально-экономической историей и в конце концов стала приходить к пониманию того, что применительно к истории раннеклассовых обществ переоценивать социально-экономический фактор никак нельзя. То есть все вернулось на круги своя.

Недавнее крушение большевистской идеологии подтвердило как нельзя лучше тот факт, что так называемая марксистская историография была таковой только по фразеологии, а не по существу: если бы теоретическое наследие марксизма действительно было существенно для руководящих фигур современной исторической науки, то они организовали бы ряд теоретических дискуссий, задачей которых была бы выработка адекватной теоретической базы. Однако в новейших работах историков средневековой Руси произошло лишь одно видимое изменение - исчезли ссылки на классиков марксизма-ленинизма, а никакого интереса к теоретическим проблемам докапиталистических обществ не видно вообще.

Применительно к историографии Киевской Руси это означает, что ждать существенных изменений в теоретической базе не приходится. Стало быть, будут сосуществовать представления о дофеодальном периоде и крупном частном землевладении как основе феодализма, с одной стороны, и о феодализме в древней Руси, основанном на верховной княжеской или государственной собственности на землю, с другой, а поиски комплексного теоретического подхода, который бы позволил сойтись крайностям, так и останутся в лучшем случае уделом одиночек, которые так и не будут услышаны большинством.

Но именно поэтому особенно важно наметить хотя бы в общих чертах возможности выхода из возникшего методологического тупика. Самый простой и в то же время самый трудный путь состоит в том, чтобы вовсе отказаться от понятия феодализма, которое в нынешних условиях приобрело несколько смыслов, создающих большую путаницу[29]. Разработка и принятие некой принципиально новой теории действительно в идеале способны прекратить наконец "разговор глухих", однако кто и опираясь на что решится осуществить такую неимоверно тяжелую работу?

Возможен несколько более простой путь, позволяющий не порывать полностью с выработанной ранее традицией. Он заключается в том, чтобы …отождествить "фрояновский" дофеодальный период с "черепнинско-свердловским" феодализмом. Основа для отождествления - не их теоретические разногласия по поводу определения "феодализма", а то, что разными словами они описывают одну и ту же историческую эпоху.

И.Я. Фроянов, отвечая на упреки в неопределенности своей теоретической позиции, писал, что термин "дофеодальный период" он не определял формационно вполне сознательно по той причине, что еще не закончил свое исследование истории Киевской Руси, а также потому, что в науке вопрос о формационной принадлежности "дофеодального периода" остается спорным: "одни историки считают этот период межформационным, не входящим в какую-либо формацию, другие относят "дофеодальный период" к первобытнообщинной формации, третьи - к феодальной, четвертые - к концу первобытнообщинной и началу феодальной формаций" [54, С.310-311].

То есть ни одна из 4 точек зрения Фроянова не устроила. Почему? Попробуем рассуждать методом исключения. Первобытнообщинный строй не подходит в силу данного А.И. Неусыхиным и принятого Фрояновым определения "дофеодального строя" как "общинного без первобытности" [54, С.29; 55, С.159-160; 26]. Феодальная формация не подходит, поскольку является классовой, а, по Фроянову, процесс классообразования в дофеодальный, древнерусский период совершался, но так и не завершился [54, С.311]. Последний вариант выглядит явной эклектикой и при этом требует указать в самом дофеодальном периоде время начала феодальной эпохи. Остается межформационный вариант, который во всех отношениях лучше предыдущих, но выглядит странным на фоне общей теории формаций: подобных ему переходных периодов между другими формациями эта теория не предусматривает.

И здесь проще всего пренебрежительно отмахнуться: стоит ли обращать внимание на придуманную в сталинскую эпоху "марксистско-ленинскую" теорию, к которой Маркс и Ленин имеют очень отдаленное отношение? Стоит - просто потому, что ничего взамен ее историки предложить не могут. Но можно обратиться к марксистским исследованиям 1960-70-х гг. и обнаружить, что ряд авторов исследовал представления К. Маркса об общественных формациях и обнаружил у него совсем не такую общую схему исторического процесса, какую затем стали выдавать в качестве марксистской. Оказывается, что Маркс на самом деле выделял две большие формации - первичную и вторичную, из которой только последняя была общественно-экономической, поскольку в первой определяющими были не экономические, а родовые отношения, связанные, по его терминологии, с производством самого человека, а не средств производства, как во вторичной формации. Таким образом, феодальный, азиатский, капиталистический порядки (по другому переводу - способы производства) были разными эпохами экономической общественной формации [48; 49; 5]. При такой, гораздо более глубокой трактовке теории формаций введение особого периода между первичной и вторичной формациями выглядит вполне естественным, поскольку разница между формациями оказывается гораздо более существенной, чем между отдельными эпохами одной и той же формации.

Такая трактовка дофеодального периода позволяет "сгладить" разницу между противоборствующими направлениями. Оппоненты Фроянова полагают, что вовсе не нужно ожидать завершения процесса классообразования, а значит, и феодализации для того, чтобы констатировать наступление феодальной эпохи. Если феодальная тенденция, ставшая впоследствии господствующей, проявилась уже в древнерусский период, значит, уже его можно называть феодальным. Такая позиция в рамках традиционной теории формаций действительно выглядела более логичной, однако в описанной выше схеме феодализацию (по традиционной терминологии - раннефеодальное общество) лучше отнести к дофеодальному периоду, и тогда уже сформировавшееся (развитое) феодальное общество начнет вторичную формацию, для которой характерно деление общества на экономические классы.

Самый острый предмет разногласий между "феодалами" и "дофеодалами" - вопрос о соотношении власти и собственности. В представлении Фроянова власть действительно становилась в период генезиса феодализма источником возникновения феодальной собственности, но процесс этот был очень долгим, не укладывающимся в рамки домонгольского времени. Если будущие феодальные роды, получив княжеское пожалование, управляли некой территорией в течение длительного времени, то в глазах последующих поколений это становилось "стариной" и служило этим "феодалам" основанием для того, чтобы рассматривать управляемую землю в качестве своей собственной ("вотчины"), а значит, самостоятельно определять величину податей и судебных пошлин, жаловать землей своих слуг, словом, становиться феодалом без кавычек, т.е. быть одновременно собственником данной территории и государем крестьян, там проживающих. Этот процесс перерастания власти в собственность, по мнению защитников феодализма в древней Руси, происходил гораздо быстрее, а по самым крайним оценкам, практически мгновенно: для подтверждения факта существования верховной феодальной собственности достаточно установить факт взимания князем или государством дани с той или иной территории, т.е. отождествить дань с феодальной рентой.

Между тем такое отождествление, как, впрочем, и использование термина "собственность" применительно к изучаемому времени является ничем иным, как модернизацией истории - перенесением терминов и понятий, сложившихся в период нового времени, на эпоху, в которую их просто не существовало. В дофеодальную, раннефеодальную, архаическую, раннерабовладельческую эпоху, эпоху перехода от первичной формации ко вторичной - называйте ее, как хотите - характерен синкретизм, т.е. нерасчлененность мышления, о чем давно и без особого успеха напоминает историкам Л.В. Данилова [12]. Это означает, что тогда не существовало развитого логического, понятийного аппарата, а были слова-образы - зародыши, в свернутом, сжатом виде содержащие будущие термины, и до тех пор, пока зародыш не распустился. т.е. не появилось взрослое растение, имеющее корень, стебель, листья, цветы, отождествлять зародыш с не существующим еще будущим растением, а тем более с отдельными его частями совершенно неверно. Но именно так происходит, когда историки отождествляют древнерусские дани и волости с рентой и собственностью, и добавление к последним научным терминам определения "феодальных" совершенно ничего не меняет: таких теоретических абстракций в древнерусскую эпоху не существовало, и никакие оговорки, призванные скрыть факт такой модернизации истории, не меняют суть.

Надо на самом деле не подменять древнерусские слова современными, а стремиться описать возможно точнее их первоначальный смысл, не стремясь превратить объемный образ в плоское понятие. Это очень наглядно можно продемонстрировать на примере ключевого для нашей темы древнерусского слова "власть", имевшего также полногласную форму "волость". В современном языке "власть" и "волость" - совершенно разные слова, из которых первое, согласно словарю С.И. Ожегова, означает "право и возможность распоряжаться кем-чем-н[ибудь], подчинять своей воле", а второе - "местность, область, подчиненная одной власти", "административно-территориальная единица" [29, С.71, 78]. Между тем помимо современных значений "воля, власть" и "территория, область" древнерусская "волость-власть" имела и третий эквивалент - "народ, проживающий на данной земле"[30]. То есть по древнерусским представлениям, "воля", "земля" и "народ" - есть одно и то же, и распад этого единства, а прежде всего выпадение из него элемента "народ" по всей видимости и будет означать смену эпох.

Не так давно А.П. Толочко попытался доказать, что термин "волость" означает лишь комплекс земель, находящихся в держании того или иного князя. И ничего более" [50, С.153]. Подобранные им летописные цитаты формально допускают такое толкование[31], однако указанные в предыдущем примечании и совершенно не согласующиеся с такой трактовкой тексты (волость сходится на вече, идет на войну) историк почему-то предпочел не заметить. Затем однако он нашел еще одно значение этого слова: многочисленные упоминания о Киевской, Черниговской, Смоленской и т.д. волостях означают "комплекс волостей, принадлежащих тому или иному столу - Киевскому, Переяславскому, Черниговскому и т.д. Именно в этом и состоит "государственный" феодализм, о котором применительно к Руси XI-XIII вв. много говорили в литературе, но так и не раскрыли сущности этого явления. "Государственность" феодализма в Киевской Руси состояла в государственной принадлежности земельных владений, раздаваемых князем соответствующей земли, но не просто как частным владельцем, а как главой государства. Владельческие права как киевского князя, так и князей других земель зависели от обладания соответствующим столом… Эти земли принадлежали не лично князю, а тому государственному "посту", который он в данный момент занимал" [50, С.160-161].

Все эти высказывания А.П. Толочко на самом деле стоит всячески приветствовать, поскольку означают фактическое сближение его, сторонника "феодальной" концепции, с "дофеодальными" оппонентами. Для полного сближения ему не хватает только одного - признания, что носителем государственного, властного в современном смысле слова начала в больших волостях были не князья, а сами волости в лице населяющего их народа, и тогда упоминаемый им "пост" действительно окажется не монархическим престолом, а постом без кавычек - должностью, получение которой лишь отчасти зависело от места князя в иерархии Рюриковичей, а в конечном счете определялось позицией волости-народа.

А это имеет своим естественным следствием принятие главных посылок концепции Фроянова: если княжеская власть (княжение) - прежде всего должность в волости-земле, а не трон, доставшийся от предков, то и волость-земля - не княжество и не государство[32], а значит, княжеское держание волости означает не реализацию феодальной собственности, а княжеское управление территорией и кормление за счет жителей данной волости. Власть сама по себе не может создать собственность, а всего-навсего сменить собственника, и потому черниговский, смоленский, суздальский и любой иной князь, получив волость-власть, не мог передать своей "младшей братии" волости-территории в собственность; он раздавал волости им в управление, т.е. передавал им часть своих властных полномочий - ни больше, ни меньше. Именно об этом на самом деле говорят все приводимые А.П. Толочко летописные тексты, а вовсе не о "сфере феодального землевладения" или "феодально зависимом комплексе земель (? - А.Ж.), находящихся в пределах этих [Черниговских, Суздальских - А.Ж.] земель" [50, С.162].

Важно отметить, что активная борьба князей за волости и неразрывная связь их с волостями на самом деле не означает обязательно, что князья были собственниками или господами этих волостей. В волостной триаде "власть - земля - народ" ни одна из составных частей не может отсутствовать, и первый элемент ее всецело принадлежал князьям. Но действовать они могли только в рамках, заданных этой структурой, т.ч. выход за эти пределы означало разрушение волости как таковой. Коль скоро термин "волость" в значении "народ" продолжал употребляться на протяжении всего древнерусского времени, то говорить о распаде исходного единства рано. В этой связи важно отметить, что известное по материалам западноевропейского феодализма высказывание "нет земли без сеньора" само по себе вовсе не характеризует феодализм, а соответствует и дофеодальному времени: и в эту эпоху каждая земля нуждалась в сеньоре ("старейшем"), который мог бы управлять ею и защищать в случае военной угрозы, и то, что местные общины "обзаводились" такими сеньорами, еще не означает автоматически наступление феодализма: повинности, которые брали на себя общины, могли быть всего платой сеньору за выполнение должности управляющего, и потому корректнее такого рода факты рассматривать в качестве предпосылки для развития феодализма, а не свидетельством его торжества. В этом отношении существование во французской историографии школы Ж. Дюби, выведшего эпохи Меровингов и Каролингов за пределы феодализма и в этом отношении близкого к И.Я. Фроянову, вполне закономерно.

Конечно, для большинства сторонников феодальной концепции принять и признать подобные вещи очень трудно. И потому я совсем не случайно в качестве примера взял исследование именно А.П. Толочко, наиболее молодого из активно работающих ныне "феодалов" и при этом склонного мыслить самостоятельно, а не просто пересказывать общие положения предшествующей историографии.

И потому я предлагаю ему и другим молодым "феодалам" серьезно подумать о смысле слова "волость", а сторонникам Фроянова пойти им навстречу и согласиться назвать переходный период между первичной и вторичной формациями феодализмом. Феодализм оказывается тем самым эпохой, в которой складывались предпосылки для перехода к экономической общественной формации, и термин "феодальный" будет собирательным названием для всех элементов нового, "экономического" начала, разлагающего архаичную структуру общества. Такое понимание феодализма, разумеется, полностью противоречит изначальному его определению, но зато привычный большинству термин позволит "двум равноуважаемым семьям" легче, с меньшими моральными потерями наконец-то унять "кровопролитье". Тогда сторонники Фроянова с большей охотой займутся поиском не только архаических, но и феодальных элементов в жизни древнерусского общества, а "феодалы" примут к сведению те ценные наработки, что могут предложить их оппоненты, а не будут отвергать их с порога просто потому, что это исходит от Фроянова.

Это имеет и другое преимущество. Последующая эпоха гибели первоначальной волости теперь уже никак не может называться феодальной, что заставит историков пуститься в серьезные теоретические разыскания и избежать абсурдной по сути ситуации, когда как небо от земли отличающиеся эпохи Ярослава Мудрого, Ивана III и Николая I в равной мере именуются феодальными.

2001

Примечания

[1] Полную библиографию юбилейных статей см. [42, C.460-462].

[2] Единственное исключение - работы Л.В. Даниловой [13; 30, С.110-186], однако главное внимание в них было уделено анализу господствовавшей в 1930-40-ее гг. концепции Б.Д. Грекова. После написания данной статьи в свет вышли книги Л.В. Даниловой [14] и И.Я. Фроянова [54], в которых разбору работ С.В. Юшкова уделено достаточно много места и сказано много справедливого, однако и в них не прозвучало исчерпывающим образом то, ради чего и была задумана предлагаемая вашему вниманию статья.

[3] Как тонко заметил С.В. Бахрушин, М.Н. Покровский, талантливо создав ряд очерков и набросков, "предоставил самому читателю на основании их строить схему" [3, C.64]. С.В. Бахрушин отмечал, что трактовка начального периода русского феодализма создана Покровским путем соединения несоединимого - концепций Н.П. Павлова-Сильванского и В.О. Ключевского [4, С.125-131].

[4] Подробнее о концепциях Павлова-Сильванского и Покровского см. [24; 25].

[5] Юшков был одним из авторов "Энциклопедии государства и права", т.е. попал в число "сотрудников, стоящих на революционно-марксистской точке зрения по вопросам права" [60, С.II].

[6] Имеются в виду скупка земли и ее насильственный захват.

[7] Из многочисленных трактовок понятия "собственность" наиболее аргументированной представляется точка зрения В.П. Шкредова [58].

[8] В 1920-е гг. все классовые докапиталистические общества за исключением античных считались обществами феодальными [27, C. 177], и потому историкам не было оснований противопоставлять рабскую и феодальную формы зависимости. Термин "феодально зависимый" за ненадобностью просто не существовал.

[9] В историографическом очерке, написанном в 1928-29 гг. С.В. Бахрушин отмечал, что в первой половине 1920-х годов в спецкурсе, посвященном феодальной Руси, он "проводил ту же точку зрения и обосновал ее аналогичными соображениями и фактами". При разборе концепции Юшкова он не обращает внимания на отмеченные при нашем анализе противоречия, считая, что общее положение Юшкова "о постепенном закрепощении сельского населения… им доказано", хотя на самом деле этот тезис Юшкова источниками почти не подкреплен (см. выше). Главное возражение у С.В. Бахрушина справедливо вызвало стремление Юшкова объяснить феодализацию влиянием внешних факторов [2, С. 68, 67].

[10] В энциклопедической статье "Феодализм" возникновение феодализма он трактовал и датировал вполне по Павлову-Сильванскому - XIII и началом XIV вв. [61, Стб. 1430]. В связи с этим кажется несколько странным, почему авторы библиографии С.В. Юшкова оттиск "Феодальные отношения и Киевская Русь" поместили под 1924 г. - до выхода в 1925 г. "Ученых записок Саратовского университета": тексты их абсолютно идентичны, а на обложке оттиска проставлена дата "1925". Ср.: [42, С.448-449].

[11] Формально основанием для выделения этих периодов послужили замечания И.В. Сталина, С.М. Кирова и А.А. Жданова поводу конспекта учебника истории СССР, после которых все историки древней Руси, в том числе и Греков, приняли содержащееся в них руководящее указание вождя (cм., например: [54, С. 254-255]). Однако для концепции Грекова дофеодальный период был всего лишь архитектурным излишеством, которое было вскоре опущено - в отличие от С.В. Юшкова.

[12] В 1940-х гг. возникновение дофеодального государства Юшков относил уже ко времени антов [62, С. 21].

[13] "…Деятельность Ольги имела своим следствием формирование процесса сближения дани с типичною феодальной рентой" [68, С.137].

[14] Типичный пример: "Основными способами образования княжеского владения были экспроприация общинных земель и захват никем не занятых земель" [62, С. 29. Курсив здесь и ниже мой - А.Ж.].

[15] Строго говоря, двойственность заложена в самом положении об эволюции дани в ренту, ибо термины эти разнопорядковые (первый - древнерусская реалия, а второй - термин экономической науки), и прежде чем говорить об их связи, надо привести их к общему знаменателю. То же самое относится к соотношению "феодальной собственности" и "вотчины".

[16] По общепринятому определению, феодально зависимый ведет на господской земле собственное хозяйство, а холопы, "сидя на земле феодала, не имели своего земельного участка, своего инвентаря…"

[17] "Рабство обнаруживает явную тенденцию к исчезновению" [11, С.12]. В этой фразе - суть грековской концепции рабства на Руси.

[18] Основное значение придается летописному тексту о том, как князья Ярослав и Мстислав Владимировичи "повоеваста Лядьскую землю, и многы ляхы приведоста и разделивша я; Ярослав посади (своя) по Ръси, и суть до сего дне" [36, С.150; 63, С.269]. Однако этого недостаточно, поскольку данный текст полностью укладывается в рамки трактовки смердов, предложенной И.Я. Фрояновым, согласно которой "внутренние смерды" представляли собой именно пленников, посаженных на землю [52, С.121-125]. Кроме того, необходимо представить доказательства того, что на землю сажались не пленники, а рабы местного происхождения.

[19] Сознательно упрощаю изложение, поскольку историография этого вопроса требует специального исследования. Приоритет в создании данной концепции отдается обычно Л.В. Черепнину, хотя на самом деле первыми уличили Юшкова в "непоследовательности" и отождествили дань с рентой В.И. Довженок и М.Ю. Брайчевский еще в 1950 г. Ср.: [47; С. 17, 63-63].

[20] Если быть более точным, Греков в этом отношении полностью соответствуют традиционному, сложившемуся еще в XIX в. определению феодализма.

[21] Необходимо отметить, что становление И.Я. Фроянова как исследователя произошло под влиянием В.В. Мавродина, имевшего сходные с С.В. Юшковым взгляды. Ср.: [16].

[22] См. рецензии В.Т. Пашуто [6], Ю.А. Лимонова, М.Б. Свердлова и Я.Н. Щапова [20] на [53]. Стоящей особняком в историографии Киевской Руси можно признать концепцию рабовладельческого обществ, представленную в работах А.П. Пьянкова и В.И. Горемыкиной, оговорившись при этом, что она является порождением дискуссии об общественно-экономических формациях 1960-70-х гг., от которой самоустранились почти все исследователи средне-вековой Руси.

[23] Это попытался обосновать М.Б. Свердлов [43, С. 149-170]. Не имея возможности проанализировать его аргументацию, отмечу, что М.Б. Свердлов почему-то умалчивает о том, что впервые такая идея была выдвинута С.В. Бахрушиным, имевшим сходные с Юшковым взгляды [1, С. 73-74].

[24] М.Б. Свердлов признает это [43, С. 162].

[25] И.Я. Фроянов во второй своей монографии, прямо заявив о существовании дофеодального периода в истории Руси, ссылался на исследователей западноевропейского феодализма А.И. Неусыхина и А.Я. Гуревича, ни словом не упоминая о С.В. Юшкове, и вспомнил о нем в этой связи только в своих историографических очерках, оговорив при этом бoльшую значимость для него работ Неусыхина, а не Бахрушина, Юшкова и Мавродина (Ср.: [53, С. 111-112; 54, С.310].

[26] Отсутствие преемственности приводит к историографическим курьезам. Вот как И.Я. Фроянов разбирает позицию Л.В. Черепнина: "Мы сильно сомневаемся в том, что в эпоху генезиса феодализма процесс роста феодального землевладения на базе разложения общины и "окняжение" земли могли уживаться, а тем паче переплетаться друг с другом, поскольку эти процессы взаимоисключающие. На самом деле, для того, чтобы образовалась феодальная собственность на землю в результате экономической дифференциации общинников… необходим аллод как экономиче-ская предпосылка феодализма. Но установление верховной собственности князя на общинные земли есть ликвидация свободной земельной собственности крестьян, знаменующий переворот в землевладении (Ср.: [52, С.11-12; 28, С.250]). Анализ этот представляется очень верным, однако И.Я. Фроянов должен был обратить его против С.В. Юшкова, а не Л.В. Черепнина, негласно воспроизвевшего концепцию последнего. Поэтому при анализе взглядов С.В. Юшкова мне не оставалось ничего другого, как повторить аргументы И.Я. Фроянова. См. выше.

[27] Благодарю М.В. Александрова, любезно предоставившего перевод данной статьи.

[28] Не следует заблуждаться насчет того, что в демократичном обществе такого рода научный "тоталитаризм" невозможен: во-первых, нынешние "демократы" умеют пользоваться административными рычагами не хуже прежних "антидемократов"; во-вторых, ситуация в современной физике, в которой вроде бы невозможен в принципе идеологический диктат, до боли напоминает что-то родное: имя А. Эйнштейна давно стало священным и неприкасаемым, так что чудаки, посмевшие усомниться в его теории относительности, воспринимаются большинством физиков как шарлатаны и недоучки.

[29] А.Я. Гуревич, подводя итоги своих многолетних исследований, пришел к выводу, что понятие феодализма применимо лишь к Западной Европе. Историк не питает иллюзий, что "в обозримом будущем историки, социологи или философы откажутся от привычки употреблять понятия "феодализм" и "средние века". Такое их употребление, вернее сказать - злоупотребление ими, пустило слишком глубокие корни…" Но автор все же не теряет надежды: "в интересах науки было бы вовсе невредно, если бы исследователи … поступали более ответственно и вдумчиво, не подчиняясь магическому влечению превращать универсалии в реалии и вновь присягать на верность тем "-измам", которые достались им по наследству от предшествовавших столетий" [11а, С. 291]

[30] "Новгородци бо изначала и Смолняне и Кыяне и Полочане и вся власти яко ж на думу на веча сходятся; на что же стареишии сдумають, на томь же пригороди стануть"; "соидеся вся волость новгородская - пльсковичи, ладожане, роушане, корела, ижера, вожане"; "мы есмы волная князя прияли к собе и крест целовали на всем, а си яко не свою волость творита"; "ходи Ярослав ратию на Цьрниговескоую волость с новгородци и со всею властью своею на Михаила" [44, С.444-445, 469-470]. Ср.: "половци же услышаша всю Рускую землю идущу, бежаша за Дон..." [7, С.138].

[31] "Поиде на волость их и взя около Гомия волость их всю"; "еха ис Переяславля вборзе в землю Черниговьскую и повоева около Десны села их и около Чернигова и тако повоевав волость их"; "вы есте крест целовали до живота своего, а волости Святославли и Игореве дал вам есмь" и т.д. [50, C. 153-157].

[32]Если нет государя, то где же государство?

Литература:

1. Бахрушин С.В. О работе А.И. Яковлева "Холопы и холопство в Московском государстве XVII века" // Большевик. 1945. № 3-4.

2. Бахрушин С.В. Труды по источниковедению, историографии и истории России эпохи феодализма. М., 1987.

3. Бахрушин С.В. "Феодальный порядок" в понимании М.Н. Покровского // Против исторической концепции М.Н. Покровского. М.; Л., 1939.

4. Беликова Т.Д. Княжеская власть и боярство Юго-Западной Руси в XI - начале XIII в. Л., 1990.

5. Виткин М.А. Восток в философско-исторической концепции К. Маркса и Ф. Энгельса. М., 1972.

6. Вопросы истории. 1982. № 9.

7. Воскресенская летопись. Ч.1. Рязань, 1998.

8. Горемыкина В.И. Возникновение и развитие первой антагонистической формации в средневековой Европе. Минск, 1982.

9. Горемыкина В.И. К проблеме истории докапиталистических обществ (на материале Древней Руси). Минск, 1970.

10. Горский А.А. К вопросу о предпосылках и сущности генезиса феодализма на Руси // Вестник МГУ. 1982. №4.

11. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953.

11а. Гуревич А.Я. "Феодальное средневековье": что это такое? // Одиссей. 2002. М., 2002.

12. Данилова Л.В. Дискуссионные проблемы теории докапиталистических обществ // Проблемы теории докапиталистических обществ. М., 1968.

13. Данилова Л.В. Становление марксистского направления советской историографии эпохи феодализма // Исторические записки. Т.76. М., 1965.

14. Данилова Л.В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994.

15 Дворниченко А.Ю. Русские земли Великого княжества Литовского (до начала XVI в.). СПб., 1993.

16. Дегтярев А.Я., Дубов И.В., Ежов В.А., Фроянов И.Я. Генезис феодализма на Руси в трудах В.В. Мавродина // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1983.

17. Довженок В.И., Брайчевский М.Ю. О времени сложения феодализма в древней Руси // Вопросы истории. 1950. № 8.

18. Зимин А.А. Холопы на Руси (с древнейших времен до конца XV в.). М., 1973.

19. Историография история СССР. Эпоха социализма. М., 1982.

20. История СССР. 1982. № 5.

21. Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII-XIV вв. СПб., 1999.

22. Мавродин В.В. Советская историография социально-экономического строя Киевской Руси // История СССР. 1962. № 1.

23. Майоров В.А. Галицко-Волынская Русь. СПб., 2001.

24. Муравьев В.А. Теория феодализма в России в русской историографии конца XIX - начала XX вв. Автореферат. М., 1969.

25. Нардин В.В. Вопросы истории средневековой России в трудах В.О. Ключевского и М.Н. Покровского // Вопросы методологии и истории исторической науки. М., 1977.

26. Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия от родоплеменного строя к раннефеодальному (на материале Западной Европы раннего средневековья) // Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1968.

27. Никифоров В.Н. Восток и всемирная история. М., 1977.

28. Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Пути развития феодализма. М., 1972.

29. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1987.

30. Очерки истории исторической науки в СССР. Т.5. М., 1985.

31. Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в древней Руси. Пг., 1923.

32. Пашин С.С. Червонорусские акты XIV-XV вв. и грамоты князя Льва Даниловича. Тюмень, 1996.

33. Петров А.В. К вопросу о внутриполитической борьбе в Великом Новгороде XII - начала XIII вв. // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1985.

34. Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. Т.1. Б.м., 1933.

35. Покровский С.А. Общественный строй Древнерусского государства // Труды Всесоюзного заочного юридического института. Т.14. М., 1970.

36. Полное собрание русских летописей. Т.1. М., 1962.

37. Профессор Московского университета С.В. Юшков (к 60-летию со дня рождения) // Вестник МГУ. 1988. Сер. 12. № 5.

38. Пузанов В.В. Княжеское и государственное хозяйство на Руси X-XII вв. в отечественной историографии XVIII - начала XX в. Ижевск, 1995.

39. Пьянков А.П. Происхождение общественного и государственного строя Древней Руси. Минск, 1980.

40. Рапов О.М. К вопросу о земельной ренте в Древней Руси в домонгольский период // Вестник МГУ. 1968. №1.

41. С.В. Юшков. Библиографический указатель трудов к 60-летию со дня рождения и 35-летию научно-педагогической и общественной деятельности. М., 1948.

42. С.В. Юшков. М., 1989.

43. Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в древней Руси. Л., 1983.

44. Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.). Т.1. М.,1988.

45. Смирнов И.И. Очерки социально-экономических отношений Руси XII-XIII веков. М.;Л., 1963.

46. Советская историография Киевской Руси. Л., 1978.

47. Становление и развитие раннеклассовых обществ. Л., 1986.

48. Тер-Акопян Н.Б. Развитие взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса на азиатский способ производства и "земледельческую общину" // Народы Азии и Африки. 1965. № 2,3.

49. Тер-Акопян Н.Б. К. Маркс и Ф. Энгельс о характере первичной общественной формации // Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1968.

50. Толочко А.П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев, 1992.

51. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.

52. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974.

53. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980.

54. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990

55. Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян. СПб., 1996.

56. Черепнин Л.В. Из истории формирования класса феодально-зависимого крестьянства на Руси // Исторические записки. Т.56. М., 1956.

57. Черепнин Л.В. Основные этапы развития феодальной собственности на Руси (до конца XVII века) // Вопросы истории. 1953. № 4.

58. Шкредов В.П. Метод исследования собственности в "Капитале" К. Маркса. М., 1976.

59. Штамм С.И. Советские юристы - ученые и педагоги (С.В. Юшков, 1888 - 1952) // Советское государство и право. 1979. № 4.

60. Энциклопедия государства и права. Т.1. М., 1925.

61. Энциклопедия государства и права. Т.3. М., 1927.

62. Юшков С.В. Киевское государство (К вопросу о социальной структуре Киевской Руси) // Преподавание истории в школе. 1946. №6.

63. Юшков С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949.

64. Юшков С.В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939.

65. Юшков С.В. Учебное пособие по истории государства и права в СССР. Вып. 1-2. М., 1944.

66. Юшков С.В. Феодальные отношения в Киевской Руси // Ученые записки Саратовского государственного университета. Т.3. Вып. 4. 1925.

67. Юшков С.В. Феодальные отношения и Киевская Русь. Саратов, 1925.

68. Юшков С.В. Эволюция дани в феодальную ренту в Киевском государстве в X-XI веках // Историк-марксист. 1936. №6.

69. Szazadok. 1982. № 5. 1098-1101.

Далее читайте:

Александр Журавель (авторская страница). 

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС