Юрий Цинговатов

2011 г.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Юрий Цинговатов

Из дневников белогвардейского офицера

(Записки Н.А. Раевского)

Николай Алексеевич Раевский.

Знакомство с творчеством замечательного пушкиниста  Николая Алексеевича Раевского (1894 – 1988) наши читатели начали в обратном порядке – от поздних произведений к ранним. И дело здесь не в политических пристрастиях автора, который до прохождения гулаговского «чистилища» был активным участником Белого движения и не раз зарекался «живым в руки большевикам не попадаться». Просто его писательский архив долгие годы считался утраченным, пока волею судьбы не был обнаружен в Праге, где Раевский жил в эмиграции с 1924 по 1945 годы.  Здесь он написал свои повести, посвященные Белому движению, сделал первые шаги в пушкинистике, собрав о поэте уникальный материал, составивший основу его книг «Если заговорят портреты» и «Портреты заговорили», принесших ему всенародное признание. 

Все годы своей эмиграции Раевский вел весьма скромную жизнь, на которую зарабатывал частными уроками и службой помощника библиотекаря во Французском культурном центре в Праге (Институт Эрнеста Дени).

Несмотря на лестные отзывы коллег по писательскому цеху, например, Владимира Набокова его повести не печатали, а пушкинские исследования в лучшем случае звучали лишь в виде лекционных выступлений. В итоге, все свои сочинения он за гроши вынужден был продать в Русский заграничный архив в Праге”.

 Недавно часть из этих работ под названием «Неизвестный Раевский» вышла в издательстве «Русский раритет» (Москва, 2010, составитель О.Карпухин).

Совсем другая судьба была уготована дневникам Раевского, которые он вел на протяжении всей своей эмигрантской жизни. Их открытию мы обязаны  литературоведу, профессору Карлова университета в Праге, нашему соотечественнику – Владимиру Ивановичу Крестовскому.  Он родился перед войной в эмигрантской семье в Чехословакии, окончил русскую гимназию, получил высшее образование, защитил диссертацию. Стал горячим сторонником развития чешско-русских литературно-культурных связей, знатоком русского литературного зарубежья. В последние годы в центре его научных интересов исследование биографии и творчества Н.А.Раевского, которого он помнит еще со своих гимназических лет.

     «В начале 1945 года, - рассказывает Владимир Иванович, - когда советско-германский фронт уже находился на территории Словакии, Раевский собрал свой литературный архив и запечатал его в два пакета. Один пакет он отдал на сохранение своему доброму знакомому доценту Карлова университета Петеру Кафке, а другой - пражскому адвокату Курцвайлу.

     В 80-е годы Раевский приезжал в Прагу в надежде разыскать свой архив. Но, тщетно. Профессор Кафка к тому времени уже скончался, а следы переданных ему материалов затерялись.  Курцвайл, хотя еще был жив, но так и не смог вспомнить, куда он спрятал пакет.

      Позднее, уже после отъезда расстроенного Раевского, мне позвонила дочь Курцвайла, с которой я был знаком. Она сообщила, что со своим мужем-французом готовится переехать во Францию и, перебирая старые вещи, наткнулась в подвале дома на запечатанный сургучом пакет, «какого-то» Раевского. Она интересовалась, не знаю ли я этого человека. Тогда я не сразу понял, что речь идет о Раевском-пушкинисте. В памяти всплыли эпизоды из жизни русской гимназии в Праге. Среди взрослых завсегдатаев школьных новогодних ёлок был и Раевский.  За полноту гимназисты прозвали его «пупочка».  Я сказал моей знакомой, что, кажется, знаю этого человека. Вскоре пакет лежал на моем столе. Он был уже распечатан. Внутри оказалось несколько общих тетрадей с рукописями, записные книжки, карманного формата, наброски, фотографии.

     Два года я работал над этими материалами, расшифровывал их, перепечатывал, словом, готовил - к печати. О найденном архиве я сообщил российским коллегам, но в начале бурных и переломных девяностых годов, интерес к ним в Москве не проявили. Дело тогда ограничилось публикацией моей статьи  о сделанном открытии в «Литературной газете» («№ 10, 9.3.1994 г.). Позднее, когда началась подготовка к 200-летию Пушкина, я передал архив Раевского, созданному тогда в Праге «Пушкинскому фонду».

К письму Владимир Иванович приложил выдержки из упомянутых дневников Раевского, собственные комментарии к ним и любезно разрешил их публиковать.

 Дневники охватывают период с  1921 по конец 1944 года. Иногда это подробные ежедневные записи, подчас, краткие беглые заметки. Местами дневник прерывается, но спустя некоторое время возобновляется. Причины этих перерывов нам не известны, автор их не объясняет. Рискну высказать предположение. Раевский неоднократно в записях упоминает о намерении завести «второй дневник», куда записывать «серьезные впечатления», «политические оценки».  Нельзя исключать, что он исполнил свою задумку и завел второй дневник, который оказался в ненайденном до сих пор пакете с его архивом. Но это пока только предположение.

Тема дневников – летопись жизни русского эмигранта. В них повседневный быт и заботы, переживания об оставшихся в России родителях, с которыми утрачена связь. Много места занимают описания природы. Мастер фрагментарного письма, Раевский в некоторых записях предстает автором изящных новелл. Он доверяет дневникам собственные романтические увлечения. Подробно описывает знакомство и отношения с юной поэтессой красавицей Ольгой Крейчи, ученицей русской гимназии, ставшей музой писателя в последние годы его эмигрантской жизни. Сегодня это наиболее ценный источник сведений об этой трагической рано ушедшей из жизни одаренной личности. Ее стихи многие неизменно оценивали, как освященные высоким талантом.

В предлагаемых выдержках из дневников охватывается период войны в Европе с 1939 по конец 1944 г. В записях откровенные чувства человека знающего, что такое война. В них страх за знакомых и близких людей, за свою судьбу, за культуру, за будущее цивилизации. Он не сочувствует разгромленной Польше, сожалеет о поверженной Франции,  не скрывает преклонения перед победоносной «наполеоновской» стратегией третьего рейха. Он вспоминает горечь русских поражений во время первой мировой войны и, сравнивая их с бездарным отступлением союзников, с их постоянными провалами, пишет: «У союзников сейчас гораздо меньше возможностей остановить наступающую армию, чем 26 лет тому назад. России – матушки  нет, и никто не бросит корпусов на запад. Авиация французов и англичан слабее немецкой и с каждым днем слабеет. Битва в воздухе не удается».

Автор тонко подмечает многие детали чешского быта военного времени. Он пишет о довольно беззаботной жизни чешской публики, которая почти не замечает, что совсем близко грохочет война, гибнут люди, тысячи беженцев пытаются укрыться от обрушившихся на них бедствий. В этой связи необходимо пояснение. В течение всей войны протекторат Богемии и Моравии был кузнецей вооружения для третьего рейха, бесперебойно поставлявшей вермахту танки, самолеты, стрелковое оружие, боеприпасы. Немецкие власти поддерживали здесь высокие нормы снабжения населения продуктами питания, товарами повседневного спроса. В протекторате эти показатели были существенно лучше, чем в исконной Германии. Случаи нарушения «нового порядка» пресекались жестокими карательными акциями, как было с селениями Лидице и Лежаки, стертыми с лица земли.  

Раевский в своих записях подчеркивает, что протекторату удалось избежать войны и это позволяет из Праги наблюдать боевые действия, как с «исторического балкона». Такая отстраненность не мешает ему с осуждением писать о протестных акциях пражской молодежи осенью 1939 г., когда была учинена кровавая расправа над студентами. За рамками его взгляда с «балкона» остается и многое из гитлеровского «нового порядка», например, создание в июне 1940 г. в крепости Терезин (недалеко от Праги) «образцово-показательного» гетто для чешских евреев и их соплеменников из близлежащих стран. Из гетто был только один путь - в лагеря смерти. В самом этом «культурном центре» за годы войны погибло около 33 тыс. евреев.

В дневнике есть осторожная запись от 22 июня 1941 г. Автор чувствует, что начало войны с СССР чревато и для него неприятными последствиями. Ждать их пришлось не долго. На следующий день его арестовало гестапо. Раевский провел в застенках 54 дня, но был выпущен на свободу. В дневниках нет упоминаний причин его заключения и предъявленных ему обвинений. Ничего. Только не скрываемая радость, по поводу освобождения. Но, вероятно, вследствие проведенных в гестапо «профилактических» бесед, из дневника почти исчезают военно-политические оценки войны, которые раньше  были, чуть ли не главной темой его записок. Лишь эпизодически упоминается положение на Восточном и других фронтах. В целом записи о войне в России очень скупы.

Надо пояснить, что как и большинство эмигрантов, особенно бывших военных, Раевский стоял на прогерманских позициях и видел в гитлеровской агрессии продолжение белогвардейского движения за «освобождение России». Таковы были его убеждения того периода, которые не поколебали даже убедительные победы Красной Армии.

     Предлагаемые записи Раевского - это взгляд «с другой стороны». Он существенно отличается от нашего традиционного освещения тогдашних событий, но, думается, по-своему дополняет общую картину войны. И еще одно. Крах западных демократий в течение нескольких недель под ударами гитлеровской военной машины, позволяет более объективно воспринимать причины трагического отступления Красной Армии в 1941 г.

 В дневнике имеются записи на французском, немецком и чешском языках. В скобках дан их перевод, сделанный В.И.Крестовским. В конце записок даны примечания.  

Ю.Цинговатов

1939 год

25 августа.

«Я пишу свою книгу о Пушкине на войне. Кончил вчера I-й том, а мир опять сходит с ума. Собственно, время смазывать моторы и чистить зонтик, но на этот раз французы и англичане упорнее. Поляки потеряли голову, хотя и храбрятся. В случае войны их положение совершенно безнадёжно (и поделом…)

Мне грозит вылететь в воздух.  Самое большое - дадут жалованье за два месяца и катись, мальчик, куда хочешь. В прошлом году я очень чувствовал великую драму. В этом сам удивляюсь, как всё меня мало волнует. Может быть от того, что изолировался в деревне, провожу время между моей книгой и купанием только два дня, как начал слушать радио и «отравляться».

Внутренне уверен, что войны не будет, но как ее на этот раз избегнуть, не знаю, не вижу. Будет жалко, если Франция и Англия, бросив чехов в прошлом году, в этом, вдруг, примутся разбивать голову (за) поляков.

Жалко, что не написал Ирине и Гофману в Париж. Завтра уже, пожалуй, будет поздно. Что я буду делать в случае войны – не знаю, но все-таки надеюсь, что стреляться или травиться не придется.

После всего, что произошло, мы (т.е. русские эмигранты) можем быть только нейтральными».

27 августа.

«Все, как по расписанию. Вчера был прекрасный, жаркий день. Я много купался и лазил по горам. Зашел на кладбище в Horních Mokropsů (местечко под Прагой). Прекрасные памятники с цветами. Богатые крестьяне похоронены пышнее, чем знаменитости на Pèr La Сhaise. Ходил по дорожкам и думал о том, что опять угрожает свету. Откровенно говоря, я бы очень хотел, вместе с моими материалами о Пушкине, отправиться куда-нибудь на Гавайские острова. При теперешней группировке сил нам решительно нечего ожидать от войны.

Начинаю сильно ощущать неприятное чувство, от перспективы вылететь в воздух (впервые на мостовую). Придется предложить свои библиотечные познания тому, кто возьмет… Книги всегда останутся книгами. Выход все же почетный и надо будет над ним подумать.

Сегодня просыпаюсь от голоса хозяйки „lidi říkají že je vyhlášená mobilizace…“ (говорят, что объявили мобилизацию). Такой же вздор, как и „zrušení protektorátu“ (отмена протектората) вчера. Агентство  „JPŘ“ (jedna paní říkala = одна баба сказала), работает вовсю.

Вчера вечером смотрел у реки веселую загорелую публику. На коричневых спинах блестят капельки. Блестит река. Дубки на скале стоят темными рядами. Вспомнил, как на десять дней я прорвался в жизнерадостный шумный мирок, в котором моментами у меня появилась давно забытая радость жизни. Все лето писал и писал о Пушкине. И сейчас, прежде чем идти купаться, еще пишу. Сие действует успокоительно, как и вообще жизнь в деревне. Но, с неврастенией я все-таки и в этом году еще не справился».

«28 августа.

Je suis dégoûé, dégoûté, dégoûté…(я страшно, страшно разочарован…). Это  твердил сегодня в Institut-е сидя с Сахаром, который меня несколькими годами старше. Он говорит: «Не повезло нашему поколению – все время история, а для биографии нет места». Предлагаю новый лозунг – довольно истории, даешь биографию!

День чудный, жаркий и пропавший совершенно – провел его в Праге. Там спокойнее и веселее, чем в деревне. Город даже привилегированный по сравнению с другими столицами. Гулял вечером вдоль железной дороги. Против обыкновения  теплый вечер, тишина, полная медно-красная луна. Мысли о том, что люди глупы и, что мир в некоторых отношениях не двинулся с места. С внешней стороны положение, как будто безнадежно. Интуиция говорит, что войны не будет. Англичане, по-моему, не выдержат и пойдут на попятную».

«29 и 30 и 31 (августа) также прошли и эти дни. Я съездил в Прагу за деньгами и потерял прекрасный день, которого мне очень жаль. В остальном выдержал характер. Возвращаться раньше времени не хотелось. Купался вовсю. Плавал «на тот берег», лазил по скалам. 30 ходил на Скалку. Остался собой доволен – после тех 20 с хвостиком километров не было никакой усталости. Теплынь, горячее солнце, в лесу никого. Встретил 4 – 6 человек. Сидел и лежал голый – очень это хорошо и жаль, что здесь удается редко. Трава по-осеннему сожжена. Кое-где желтые цветы. Смолистый, бьющий в нос запах. Хорошо, хорошо и не хочется думать о том, что приближается.

31 ходил в Dobřichovice (название н/п). Спрыснул небольшой дождик. Потом опять солнце и плавание. Вечером «отравление» у радиоприемника. Часов в 11 начали читать 16 пунктов «условий». Мы попали на середину и я думал, что это соглашение и сразу стало легко и спокойно, но оказалось, что нет. Хорошо выкупался в тумане и 1 сентября. Очень спокойно и без толчеи приехал. Дальше начался не кошмар, но нечто неправдоподобное и совсем не так, как думалось. Мы здесь на задворках мира… Наблюдаем события с «балкона».

 3 сентября 1939 г.

«Мир всё-таки сходит с ума. Больше ничего не скажешь. День жаркий, тихий, чудесный. Совсем как 25 лет тому назад.

Евграфов вошел после обеда в канцелярию:

 - Англия объявила войну Германии.

Молчание и серьёзные разговоры. Генерал Кирей попросил меня проверить. Я вернулся и сказал:

- Существенная поправка, война не объявлена…

Не объявлена, но ультиматум Англии отвергнут. Выхода больше нет. Дальше формальности (пишу это в 17 ч.). В этой войне не будет победителей. Вот что меня ужасает. Какой-то новый мир будет на развалинах старого, но мне было уже жутко в мире послевоенном…

8 ч. Вечера.

Готово. Англия действительно объявила войну. Я узнал об этом около 6, купив экстренный выпуск Prager Abend. Два предыдущих дня история мало чувствовалась. Сегодня - да. Сегодня, как и вчера, на Вацлавской площади толпы весьма жизнерадостно настроенной публики. Приглушенный облаками лунный свет, светлячки автомобилей. Темнота, как на гравюрах. Папиросные огоньки. Шутки и смех. Чешские дурни довольны.

У меня - не только вылет в трубу: (актив - 2500, пассив - 5000 крон), но и большая душевная депрессия. Хотелось бы заниматься зоологией где-нибудь».

4 сентября.

«Все еще живу как в тумане и не верю в реальность происходящего. Впрочем, мировая война все еще не началась. Похоже на то, что англичане, а особенно французы  объявили войну для проформы, но останутся в своих укреплениях. Тем временем поляки будут разбиты, а затем можно и поговорить по-хорошему…. Очень фантастичен лунный вечер без освещения. Лунная гравюра – картины средневекового города при луне».

6 сентября.

«Может быть это глупость, но мне кажется, что война на западе - проформа. Польша погибает, а англичане и французы пока ничего не делают. Посмотрим, что будет дальше. Авиационную войну, если хотели помогать, надо было начать сейчас же….

В Праге война чувствуется  только по вечерам. Целый день весьма мирный и очень жизнерадостный город. Вчера с большим успехом прошла премьера  „Prodana nevěsta“ в „Prozatimním“ (название театра). Наивность чехов превосходит всякое вероятие».

7 сентября.

«Польша доблестно погибает. Не сочувствую, но нельзя не отдать должное. «Дерутся для истории», как сказал сегодня А.А. После обеда долго сидел в канцелярии. Генералы объясняли положение по большой карте. Они считают, что в Польше  полная катастрофа. Варшава падет и, что хуже, Познаньская армия, вероятно, будет окружена. Генерал Кирей считает, что Россия (настоящая) может на успехе много выиграть, так как вернет часть своих провинций. В историческом аспекте, мол, теперешние хозяева России только эпизод, а потому… Генерал искренен, но мне ход его мыслей весьма не нравится.

Мы продолжаем работать в библиотеке. Весьма оригинальное положение. Я считаю уже, что оно не случайно. Франция и Англия (особенно первая), объявив войну, не начинают военных действий. Ново. Приветствую такое положение вещей, но как Англия из него выкарабкается. Франции будет легче, так как она не наговорила глупостей.

Делается история, большая история, которую будут учить гимназисты, а у нас здесь исторический «балкон». Вечера, жаркие, душные, действующие на нервы и без того у всех взбудораженные».

9 сентября.

«События идут чудовищным темпом. Иначе не скажешь. Вчера вечером, около 8 ½ прихожу в «Огонек» (1). Маркер заявляет – Варшава взята! Я не хотел верить. Город затемнен, как всегда. А кафе, где было так оживленно и радостно, в воскресенье отдельные хмурые фигуры… Весьма разочарован.

Сегодня слушал речь Геринга в “Огоньке”. Польская армия окружена. Танненберг, какого не было в истории. Побежал сообщить Кирею – он предсказал совершенно точно – главное сражение будет выиграно через 2 недели. Так говорит и фельдмаршал (окончательная ликвидация). Дальше «формальности». Даже оторопь берет. Первые дни было обыкновенное хорошее наступление великой войны, а теперь какой-то фантастический роман с танками. По-моему, это вообще конец этой несостоявшейся и для западных держав изрядно скандальной войны».

11 сентября.

«Es kommt nur einmal…(Такое случается только однажды). На польском фронте, видимо, на самом деле Танненберг (2) в огромных размерах. Посмотрим, сколько будет пленных. Каждый день после обеда генерал Кирей объясняет нам по карте положение вещей. Человек осторожный, сдержанный и с необыкновенно трезвым умом. Таким он был и во время Великой Войны. Насчет Западного фронта он весьма сдержан. Увидим, посмотрим.

Я не могу отделаться от впечатления, что французы нам, несмотря на отдельные поиски разведчиков и полеты аэропланов, только обозначают войну. Иначе им надо было всеми силами авиации напасть на Западную Германию. Что означают громкие речи англичан, решительно не понимаю. Пожалуй, Чемберлену придется уйти в отставку – с ним не захотят разговаривать. Немногочисленные здешние французы (вернее француженки) весьма сконфужены ходом дел.

       Возобновляю работу над Пушкиным. Пора.

Вчера сделал прекрасную полуголую прогулку – Horní Mokropsy – Vonoklasy – Карлштейн – Srbsko. Смотрел на чешскую молодежь, гуляющую и играющую, и подумал о том, что матери должны быть в глубине души рады. Умирать им не приходится».

16 сентября.

«Если эта война «всерьез», здраво говоря, придется стреляться или травиться, вообще уходить. Все пойдет к черту, и победят большевики. Но я все еще надеюсь, что на Западе это не всерьез…».

17 сентября.

«Ну и времечко, черт бы его драл. Прихожу сегодня в ресторан, сажусь. Оленин, как обычно, по-французски: - Eh bien, qu’est-ce que vous en dites? (Ну. Что скажете?)

Я не знал в чем дело. Узнал – ахнул. Хотя и ожидал, что так будет, все-таки не верилось, что так близко. Бедные русские крестьяне. Надо надеяться, что их пустят на Запад. Югославия признала Советы. Мое впечатление, что мы, пока что проигрываем по всей линии, всерьез и надолго. Меня считают пессимистом. Прорываются даже такие мысли, что большевики, мол, временные, а главное, что русские области будут у будущей России. Пока что слишком много будущего времени. Генерал Кирей считает, что теперь там две беженских волны. Десятки тысяч евреев – к большевикам, десятки тысяч русских – на Запад.

Мы сидим на исторической «галерке» и ничего делать не можем. Апатия последних дней у меня не проходит. Сегодня даже оделся с трудом. Лежал на кушетке и читал философию, как когда-то в Лубнах. Очень бы хотелось на остров Таити.

Но думаю, что англичане и французы, если не потеряли голову, должны немедленно заключить мир, пока не поздно. Забавнее всего, что формально им предварительно придется объявить войну Советам.

Вечер провел у Черниковых. Проводил и сестер в театр по оживленным, густо военным и уже освещенным улицам. Говорили о том, что совершаются события, о которых будут рассказывать в школах 500 лет, но их не чувствуется здесь. Мы на исторической галерке».

24 сентября.

«В самом деле, зачем я не на Таити. Война, впрочем, пока мало чувствуется. Зачем только карточки, и вообще скучно. Франция, по-моему, как говорят чехи, ve slepé uličce“ (в тупике).

4 октября.

«Лезут в голову стихи Северянина: «Мы торжествуем марсельезно…» Ну, хоть не марсельезно, но все-таки торжествуем. Вчера сократили совершенно „zatemnění“ (светомаскировку). Уличное освещение, правда, ограничено, но на тротуарах толпы гуляющего народа. Сегодня было небольшое шествие победителей, возвращающихся на автомобилях  прямо из Польши. Высокие, здоровые молодцы симпатичного вида. Немецкая публика кричала „Sieg heil“, чешская воздерживалась. Солидные чехи хотят мира, молодежь – жить. Я думаю, что все-таки мир будет заключен. В случае продолжения, положение Франции было бы почти безнадежным. Ей пришлось бы выдержать удар тройных сил противника. Может не помочь и линия Мажино. Слишком ясно, в конце концов, выиграл бы некто со звездой…».

8 октября.

«Три дня тому назад Кирей поставил у нас в канцелярии вопрос – сколько времени может продержаться Франция, если Испания активно выступит на стороне Германии? Произвел опрос по старшинству, начиная с младших. Алексей Александрович и я сказали – полгода, Харжевский – месяц. Кирей присоединился к его мнению. Он считает, что за несколько дней весь тыл французов будет  разрушен. По мнению Кирея, Франция должна будет капитулировать в замаскированной форме».

10 октября.

«Надоело мне все невероятно. Завтра, говорят, опять затемнение. Сделал точные вычисления – без дефицита могу прожить до 1 января, а дальше что-то нужно делать».

18 октября.

Мне искренне жаль Францию. Жаль, что она не заключила мира. По-моему, на нее надвигается катастрофа. Во всяком случае, удар будет ужасающей силы».

 21 октября.

 Если бы не карточки и не ложные слухи, война бы не чувствовалась. Вопреки обязательному для добрых чехов пессимизму, всего, собственно говоря, вдоволь. Витрины полны товарами.

Видел сегодня фильм „Ohnivé léto“ («Огненное лето»). Очень среднее сочинение, диалоги местами пошлы до крайности, но снято прекрасно и, главное, там милая Lužnica и памятная по 1937 и 38 годам Židová struha. Чудесное место – полная иллюзия совершенно дикой природы, а деревни в 1 – 2 верстах. Но какие разные люди, мы и чехи… Вот здесь же разыгрывались наши романы и совсем все было иначе. У чехов проще, «телеснее», грубее и здоровее. Сколько раз меня поражали в университете  «коннозаводческие» разговоры моих молодых товарищей о своих невестах и полуневестах. На полотне разговоры сентиментальнее, но все похоже не наше. Кстати сказать, режиссер заставил своих героинь частенько купаться голенькими. На самом деле этого в Луженце (и вообще в Чехии) не увидишь. У каждой деревенской девчонки plavky (купальник). Барышни наши отваживались купаться au naturel в этой самой Židové struze, но там обычно решительно никого нет. А когда я раз так выкупался в пустынном месте, и компания мальчишек лет 10 – 12 ахнула и возмущалась».

28 октября (годовщина независимости Чехословакии. ЮЦ).

«Чехи делают глупости. Больше ничего не скажешь. Демонстрировали главным образом гимназисты и студенты. Местами мотивы только национальные, местами явно коммунистическая агитка с поднятыми кулаками и соответственными выкриками. Цоканье копыт, крики, пение, временами тяжелые мерные шаги, грохот барабанов и звуки пищалок. Вечером, около 9, слышалась в районе Карловой площади другая дробь.

Совсем мне это не нравится. Коммунисты должны потирать руки».

1940 год

9 апреля.

«Ничего не записывал с начала года, а теперь надо будет вновь начать. По обычаю новости узнаю в «Огоньке». Так и сегодня. Пришел обедать – оказывается двумя государствами в Европе меньше. Технически говоря, здорово проделано… Союзники могут спеть как оффенбаховские жандармы: «Всегда опаздывают, как рыжий в цирке».

Плохо то, что на мирную ликвидацию войны теперь надежд мало. Я продолжаю думать, что с антибольшевистской точки зрения, самое выгодное – ни победителей – ни побежденных (поскольку дело идет о Западе – поляки кончены и печалиться о них у нас нет оснований).

День весенне-холодный. Радиостанции гремят весьма бодрыми маршами. Очень меня интересует – предполагали союзники возможность такого оборота или нет? Если да, то у них должны быть наготове десантные войска для высадки в Северную Норвегию. Иначе, дня через четыре будет безнадежно поздно – моторизированные части дойдут до Ледовитого океана. Наши, впрочем, считают, что в открытом поле англичане все равно  были бы разбиты. Поживем – увидим. Во всяком случае будет что читать в газетах. а то скучно было».

14 апреля.

«Уже несколько дней я в шутку предлагаю первому, второму и т.д. лордам Адмиралтейства, равно как первому, второму и т.д. морским лордам собраться где-нибудь в гостиной, выпить на прощание сода-виски и открыть кран газопровода… Большего скандала для англичан, чем завоевание Норвегии под самым носом, нельзя себе представить. Ведь уже 8-го из Копенгагена телеграфировали, что немецкая эскадра примерно в 100 вымпелов направляется к берегам Норвегии. Где же были соответствующие, столь знаменитые органы, и что вообще это значит? По-видимому, английский флот очень опасается немецкой авиации, которая сильно кусается».

18 апреля.

«Не так это все хорошо, как кажется. Madamme (начальница Раевского) сочла нужным намылить мне голову за то, что я в библиотеке говорю с русскими по-русски. Мне хотелось ответить резко, но пришлось не отвечать… Половина моего ежемесячного дохода в ее руках… На душе весьма гадко. Давно не было такого гадостного состояния. Уехал бы охотно на острова, где растет трын-трава, или еще подальше».

23 апреля.

«Погода такая же страшная как война. В предыдущее воскресенье утром было четыре градуса мороза, ледяной ветер и совершенно мертвая природа. Третьего дня +38°С на солнце, жарища, совершенно ослепительный солнечный блеск, толпы полуголой молодежи, вообще скорее лето, чем весна.

Еще только - только начинают  распускаться почки (весна запоздала на месяц), мертвая трава, почти мертвые поля и знойное лето. Ветра нет, солнце как в Греции. Толпы чешской молодежи, самого что ни есть мобилизационного возраста. Весело-грешные, возбужденные солнцем и близостью девушек, полураздетые. В лесу «вылет» (экскурсия) семейного характера – бабушка совсем одетая, мать полураздетая, на дочерях штанишки и платки на груди, их  mládenci в трусиках. Лежат рядышком и блаженствуют. Vzduch zdarma (воздух даром) и солнце для всех. Тела большею частью  еще по-зимнему бледные. некоторые красные, как раки, кой у кого неизвестно где приобретенный бронзовый загар».

27 апреля 1940 г.

«Что вижу, то и записываю. Третьего дня гимназия (русская), в которой учится Слава Шеттнер, устроила бал в «Люцерне» (концертный зал в Праге). Я видел съезд. Молодежь валом валила. Слава утверждал, что около 400 человек. „Předtančící páry“ (открывающие бал пары), дамы, вернее slečny (барышни), платили 100 крон и было их множество. Веселились до 3 ч. ночи. Впоследствии будут совсем иначе рассказывать об этом времени, но nemůžu si pomoci (весьма сожалею) – живая жизнь, не патриотические прописи.

Сегодня уже цветут во всю вишни и начинают груши. Сразу самое чудное время весны. Надо торопиться, не упустить посмотреть на эти вечные вишни (цветут как при Агамемноне). Увижу ли их через год. Завтра русская Пасха. На заутреню по обычаю пойду. Вспомню о мамочке. Завтра все-таки куда-нибудь да пойду».

1 мая 1940 г.

«Отвратная погода, отвратное настроение. Но надо сказать правду самому себе – читаю о победах немцев в Норвегии и принимаюсь снова за запущенного Пушкина. Вероятность уцелеть увеличивается. Хотим мы этого или не хотим, но это так. Сегодня в «Огоньке» один из наших формулировал так: поражение Германии, означает, что завтра половина из нас не будет в живых».

6 мая.

«Погода все отвратительнее и гаже. Дождь, ветер, холод. Зря цветут вишни и груши. Скоро начнут яблони и конец. Чувствую себя так, точно меня обокрали.

Прочел вчера о гибели английского броненосца, взорванного аэробомбой, о потоплении других судов и впервые подумал о том, что Германия может начисто выиграть войну, заставить Англию капитулировать. В возможность военной победы союзников я не верил  с момента разгрома Польши. Думал, что война на Западе кончится вничью – почетным для Германии и для всех миром. Сейчас, похоже, на то, что мир для союзников, особенно для Англии, будет непочетный. По-видимому, мы, бывшие военные (да и настоящие), недооценили значения авиации. Я.И. в свое время доказывал в своих статьях, что аэробомбы не могут топить линейных кораблей, а они их топят…

Был с Шахматовой в кафе «Байкал». Много и уютно говорили, между прочим, о невоспитанности молодежи. Извольте видеть, сближение с «потусторонней» (т.е. советской) молодежью. А на той стороне полудикие парни учатся завязывать галстуки и всячески стараются походить на людей. Словом, здешние делают глупости и сами себя портят. Наша миссия пока что именно здесь (т.е. на 5/6 земного шара). Нужно уметь подойти к людям и говорить понятным им языком – в буквальном смысле слова».

10 мая.

Вчера очень поздно, около полуночи, гулял по Семинарскому саду (Seminářská zahrada). Любовался огнями Праги (точно вышивка улиц, а дома затемнены) через ветви зацветающих яблонь. Сад серебряный и пустой. Сегодня огней уже не будет. Надолго или нет.

Вчера получил разрешение от немцев заниматься в Университетской и Славянской библиотеке. Были чрезвычайно вежливы и внимательны».

15 мая.

«Слушаю радио, читаю газеты, пытаюсь осмыслить то, что происходит, но мозгов не хватает. Какой-то фантастический роман или кинолента с ускоренным движением. Жуть берет. Мы все привыкли думать о войне применительно к формам Великой войны с поправкой на авиацию. Но формы получаются невиданные, и от них оторопь берет. В субботу (11/V) Войцеховский (3) сказал, что, по его мнению, Голландия кончится быстро, с Бельгией будет труднее, но она тоже кончится. Кроме того, он считает, что в открытом поле французская армия слабее немецкой.

В субботу же я уехал из Праги подлечить неврастению, четыре дня бродил по горам и долинам, только урывками узнавал то, что происходит. Прошел 80 километров. Помогло. Вчера спал как  труп. Ахнул, когда узнал о падении Льежа  с каким-то сверхъестественным вмешательством аэропланов. Плохой прогноз для французов.

Долина Коцаба, где сейчас нет почти людей, чудесна. Пять часов шел вчера среди весенней зелени. Совсем как у Corat. Только он, кажется, черемухи не рисовал. А по Kocabe ее масса. Большие, белые,  душистые деревья, желтоватая еще листва дубов, нежно-зеленые мазки берез на темном строе елей. Даже мелкий дождик не очень портил.

Сегодняшнее утро нудное и холодное,  и дождливое. В Праге первое что прочел – капитуляция Голландии. В первый раз определилась мысль – союзники проигрывают войну. Днем за нашим столом шел спор – лежит ли Седан впереди оборонительной линии или составляет ее часть. Я подошел к аппарату (радиоприемник) и первый услышал немецкое сообщение о том, что в районе Седана северное продолжение линии Мажино прорвано (4)…

Оторопь берет. Ничего больше не скажешь. Харшевский считает, что у германцев не только численный, технический, но и моральный перевес. Множество отчаянной смелости, соответственно воспитанных молодых людей, в то время как французы систематически приучали своих к мысли о том, что войны, собственно, не будет. Обойдется…

В.В.  мне сказал – катастрофы (для французов) еще нет, но со вчерашнего дня она начинает обозначаться. Каликин, человек очень верующий, и мистически настроенный, уверен, что Бог карает Англию и Францию за предательство России.

Мой ученик, славный молодой немец лет 17, сегодня никак не мог сосредоточиться. Юноша против обыкновения, не понимал самых простых вещей. Очень естественно – и у меня, постороннего человека в 45 лет, ум за разум заходит.

А в парке в Dobřiši третьего дня было хорошо. Совсем не так нарядно, как летом.  Есть рухнувшие от неожиданного снега деревья (ольхи изломаны ужасно, особенно молодые), клумбы пусты. людей нет, но прекрасны дубы и птичье царство блаженствует.

Думаю, что остатки Бельгии не продержатся недели. Дальше bataile de France (сражение за Францию), очень упорное и, вероятно, долгое, но у союзников сейчас гораздо меньше возможностей остановить наступающую армию, чем 26 лет тому назад. России – матушки  нет, и никто не бросит корпусов на запад. Авиация французов и англичан слабее немецкой и с каждым днем слабеет. Битва в воздухе не удается.

Вывод – как можно скорее согласиться на мир, если немцы его предложат. Иначе может быть близкая и полная катастрофа“.

17 мая.

«Катастрофа у французов, возможность которой предполагал генерал Чернавин третьего дня, сегодня, по-видимому, стала фактом. Вчера я думал, что неудача у Седана (какое символическое название.…) чисто местная, так сказать проба пера без больших последствий. Утром сегодня официального сообщения не было. Днем тоже. Побранился несколько раз с M-me. Я вполне понимаю ее нервность, но не могу людям весьма симпатичным зажимать рот. Она, кажется, поняла, что так все-таки, нельзя, и мы заговорили о другом. Вышли на улицу, я проводил ее до трамвая и вернулся на тротуар, купил  газету: MAGINOTOVA LINIE V ŠIŘCE 100 km PROLOMENA – Mezi  Maubeuge a Carignanen (линия Мажино прорвана на протяжении 100 км) Официальные сообщения точны. Это катастрофа. Конечно, французы будут упорно защищаться, но я теперь больше чем сомневаюсь, что им удастся повторить битву на Марне.

Прага имеет самый обычный вид. Только по  вечерам нет света, и посему много поцелуев по всем темным углам и, должно быть, не только поцелуев.

А возвращаясь к серьезному и трагическому, я все-таки не мог понять, как это делается. Ураган, от которого сосны ломаются как спички и все идет к черту… Искренне жалею французов, которых Англия, во-первых, и евреи, во-вторых, (это трудно отрицать), втянули в свою войну.

23 часа 17 мая.

Час тому назад радио  сообщило о взятии Брюсселя… Наш pan vrchní (метрдотель) по этому поводу сказал:

-Чем кончится война – не знаю, но Париж возьмут.

Улицы очень красивы. Лунный свет. Черные силуэты домов. Аэропланные огни – рубины и изумруды в воздухе.

Pauvre France est foutue….. il faut qu’ils fassent la paix (Бедная Франция потеряна ей конец…необходимо заключить мир).

18 мая.

Опять холодный, дождливый день. Это совершенно несносно. Сильно давит на нервы. Интересных разговоров сегодня, хотя и суббота,  не было. Наши спецы теперь очень сдержанны, что касается предсказаний. Я тоже многим говорил – je ne prophétise pas, j’analyse….(я не предвещаю, а анализирую). Но в порядке анализа, дело союзников скверно. Только что сообщили о падении Антверпена. Значит и линия Шельдея не удержалась. Больше, как будто, в Бельгии зацепиться не за что. Теперь германцы смогут всеми силами начать la bataille de France (сражение за Францию). Прогноз для союзников, во всяком случае, нехороший, так как авиация их явно слабее, и потери столь же явно больше».

19 мая

«Все прежнее. Холод, дождь, холод, дождь. Несколько утихшая неврастения. Беготня к радио. Газеты с кричащими заголовками. Дни, которые переворачивают мир, а здесь серо, скучно, спокойно. Чехи повесили нос.

Изумление и изумление. Думал, что германцы подождут с наступлением на Францию до ликвидации остающихся частей Бельгии, но они и не думают ждать. Наш буфетчик, не особо мудреный казак, сказал мне, что занят город с каким-то мудреным двойным названием. Мне пришло в голову – не St.Quantaine- ли? Так и оказалось… Сто двадцать километров до Парижа по прямой линии. Воображаю, что там теперь делается.  Чувствуется беспомощность союзников, несмотря на очень большие их силы. Генерал Кирей сказал, что, по его мнению, положение французов безнадёжно и Париж будет взят. До сих пор генерал был весьма сдержан.

Надо мне обдумать, как держать себя с M-me на тот случай, если катастрофа разразится. Ей, должно быть, очень тяжело, но последнее время она довольно-таки резка со мной. Все дело в том, что я смотрю на вещи своими глазами.

Видел сегодня Галочку. Сказал ей, что положение французов трагическое. Эффект неожиданный – она подпрыгнула от радости и по-балетному завертелась на одной ноге. Сердечко ее в одном из танков – в этом все и дело. Пришлось сказать, что танки все-таки в большей безопасности, чем пехота. Так говорил Zaratustra. Хоть бы погода прояснилась.

Французы, вероятно, потеряют Эльзас-Лотарингию, Камерун и Того. Англичанам придется отдать остальные колонии, отобранные у немцев по Версальскому миру. Voilà aù on est maintenant…(Посмотрим, как обстоят дела сейчас…). Дешевле не обойдется. Если дальше так пойдет, то Париж может пасть к 1 июня. П.Ф. сказал мне:

- Смотрите, как бы не раньше…».

21 июня.

«Катастрофа…  Вчера я думал, что марш затормозился благодаря контратакам.  За весь день ничего особенного не было сообщено. Ждали с нетерпением двух часов. Удар колокола – сигнал времени, фанфары и сразу диктор, не волнуясь, начал читать сообщение. Услышал, что командующий 7-ой французской армией взят в плен. Я был сильно взволнован и не запомнил сначала занятых пунктов. Второе, медленное чтение – Arras…..Amiens….Ableville…..Вся английская армия и все, что к северу от Солимы, отрезано. Смертный приговор Франции, бедной Франции… Придется перестраивать жизнь. Война проиграна. Вот мои первые впечатления.

Pavre chère, vieille France…(Бедная, милая старая Франция). Спутались бедняги с англичанами… Теперь совершенно ясно, что Париж на днях падет. Еще мое убеждение – если армии, отрезанные к северу от Солемы, не сумеют прорваться обратно, война безнадежно проиграна. Маневр немцев совершенно удивительный по блеску и смелости. Нельзя не восхищаться.

И если Франции суждено проиграть, остается пожелать, чтобы это долго не тянулось. Иначе французские большевики обязательно воспользуются положением.

Пойду опять слушать немецкое радио. Погода исправляется. Появилось солнце, и впервые в этом месяце стало немного теплее.

      Где-то, в этом гремящем урагане, затерся дорогой мне человек, лейтенант запаса Pasquier. Может быть, уже давно нет в живых. Неужели тогда, на Вильсоновском вокзале (в Праге), в начале лета, был последний разговор. Я благодарил его за науку. Je n’oublierai jamais nos cams (Я никогда не забуду своих друзей) . Он немножко сконфузился. Не поцеловались, хотя мне хотелось. Но я не свой – это всегда чувствовалось. Словом, просто хорошо простились и, может быть, навсегда. В моем словесном образовании, я чувствую, очень многое от Pasquier“.

22 мая.

«Первый ясный и теплый день в этом месяце. На солнце тридцать градусов. Прежняя гонка за новостями. В два часа трижды фанфары, и затем старательный диктор читает сообщение. Сегодня мало конкретного. Окруженные французы упорно защищаются и пытаются прорваться. Бедная М., конечно, сама не своя. Англичане, по-видимому, отступают. Может получиться огромных размеров Новороссийск. Собственно, выходов три: 1) прорваться через линию Солемы, 2) эвакуироваться, 3) сдаться. Вероятнее всего эвакуация, но уйдут только люди (да и то не все), а материальная часть миллионной армии будет брошена. Делаются приготовления для взятия Парижа. Так, по крайней мере, мне сказали люди осведомленные. Называют даже число – 26, но, конечно, выдумка. Предсказать число нельзя, но что Париж открыт и его не удержать, это ясно.

Мои цветы напились воды и весело подняли желтые и красные головки. В библиотеке пустыня. Нас считают, так сказать, зачумленными».

23 мая.

«У меня прескверное настроение по личным, совершенно неважным причинам. Не могу сладить с неврастенией. Все на мертвой точке, хотя я очень надеялся на эту весну. Жизнь до тошноты регулярная. Утром Славянская библиотека, обед, радио, уроки, наша библиотека, уроки, ресторан, радио, спать. «Хочется ласки, хочется сказки» – несмотря на седеющие виски и не выходит ничего. Сегодня глупо прошляпил.

Я думаю, что одна из главных причин провалов союзников – их дурацкая пропаганда, которую можно сравнить только с отечественным нашим Освагом (5). Нельзя безнаказанно втирать очки публике – в конце концов вотрешь самому себе. Так с ними, видно, и случилось. Я еще понимаю, что они совершенно не знали покойной Чехословакии, но они не знали и того, что у них делалось под носом. Жили в воображенном мире, в оранжерее, а теперь в ней сразу перебили все стекла и стало холодно…

Сегодня официальное сообщение мало конкретно, но события не остановились, и катастрофа явно приближается. Думаю во Франции от английской, не очень благородной ретирады должно создаться движение в пользу сепаратного мира. Вероятно, уже создалось, так как выиграть войну явно невозможно».

24 мая.

«Хотел посмотреть сегодня на лунную Прагу – говорят замечательно красиво. Путешествие в средние века. Не везет – утром жарища,  после полудня дождь. Неизвестно, что будет вечером. Я все хочу предпринять путешествие au bout de la nuit (на рассвете) и остановлюсь в последний момент. Но «путешествие» когда-то будет предпринято. Напряжение у всех почти как-то ослабло. За последние две недели граница между возможным и невозможным очень потускнела. Недурно сказала молоденькая Таня Бем – если мне скажут, что парашютисты на крышке Notr Dame , то я не удивлюсь… Сегодняшнее сообщение ничего особенного не содержит. У нас думают, что «особенное», т.е. катастрофа окруженных армий, наступит не раньше чем через 4 – 5 дней. Вырваться они, видимо, не могут. Такого Танненберга в истории еще не было. Кто бы поверил три недели тому назад, что англичане будут улепетывать из Франции.

Я по-прежнему думаю каждый день о многих, которые там, на полях. И веселого ударника, который недавно прощался с нами, причем баронесса N…расплакалась, может быть, уже нет в живых. И лейтенант запаса Pasquier может быть зарыт…. Об этих днях будут писать и через тысячу лет. В протекторате жить - благодать. По-моему, пора собирать на памятник Hache (президент Гаха). Он его заслужил».

 25 мая 1940.

14 ч.30 м. Только что читал нашему синклиту официальное немецкое сообщение. На севере развязка приближается. Baulogne пала, Calais окружено. Катастрофа неизбежна – теперь уже ясно, что все идет как при Танненберге, но в огромных размерах. Мне припоминаются слова Fichella – Sans la Russiе nous sommes foutus» (без России мы пропали)».

28 мая 1940.

«Три дня ничего не записывал. 25 и 26 провел в Мокропсах. «Невольно к этим грустным берегам…» Грелся, купался. Цвела сирень, доцветали яблони. Толпы оголенной, жизнерадостной молодежи (чешской, конечно). Любовался с «Чертовых скал» далями, подернутыми парной дымкой. У женщин еще краснеющие от солнца тела. В этом году трусики и нашлепки на грудь весьма уменьшенные – военная экономия. В городе цветные «батевские» туфли на деревянных подошвах весело постукивают по тротуарам.

О войне думал меньше, чем в прошлые дни. Идет величайшее сражение в истории, тысяч сто выбивает из строя в день (ту и другую сторону считая), но первое ошеломляющее впечатление прошло. Даже падение Булони и окружения Кале не ошеломляло. Привыкли. И у нас, в библиотеке, опять полно посетителей.

В воскресенье в доме напротив появилась модель Ренуара. Молодая, загорелая, здорово-грузная женщина. Пришла, зажгла электричество, не думая о том, что кисея на окне становится прозрачной. Сняла с себя все, уселась читать. Не виноват я, что не видеть невозможно.

Почему-то вспомнилось – «Веселый ветер, веселый ветер…». Впечатления и мысли весьма невеселые. И когда утром я лежу в кровати, а горничная приносит кофе, меня порой охватывает радостно-дезертирское чувство. И стыдно за относительное благополучие, и радостно, что могу смотреть на цветущую сирень, а при случае и на модель Ренуара.

Но сегодня опять военная горячка. Два последних дня сообщения были мало конкретные, но чувствовалось, что решение приближается. Я думал не раз о уютных пляжах на Ламанше с уютными, благополучными названиями. Эта война у меня навсегда будет связана с «Огоньком», темно-желтым лакированным радиоаппаратом, усердным оркестром, старательно играющим „Erica“ и „Wir fahren gegen Engelland“ («Мы идем против Англии» – немецкая военная песня). Все новости узнаю там. Так и сегодня. Пришел минут 20 первого. Наш pan vrchní (метрдотель) мне объявляет – передача уже кончилась.

Но, ведь, в двенадцать ничего нового не бывает?

Экстренное сообщение - Бельгия капитулировала. Король приказал прекратить сопротивление.

Мне все за столом признались, что никто этого не предполагал. Новость действительно оглушительная,  решительная, сокрушительная. Я полушутя, полусерьезно спросил:

- А президент еще не приказал прекратить сопротивление?

Если отрезанная армия не прорвется обратно, война проиграна. Армия не прорвалась, положение французов и англичан безнадежно, война проиграна. По понятиям доброго старого времени французы должны были бы начать мирные переговоры. Они их не начнут, так как время недоброе, войну ведут нации и душевного равновесия у них меньше, чем у королей, спокойно проигрывавших войны. Англичане усиленно молятся Богу. Дело, конечно, хорошее, но формировать вовремя армию было бы лучше. Мы уже гадали сегодня о возможных условиях мира. Они будут, несомненно, очень тяжелые. «Око за око, зуб за зуб…»

Во всяком случае, в мировой истории начинается новый период. Принесет ли он пользу России, увидим. Хотелось бы, чтобы принес.

Интересно, что, собственно говоря, немцам удалось воскресить военное искусство и их стратегия чисто наполеоновская. Маневр императора под Ульмом, но только в планетарных размерах. Наши в один голос говорят:

-Двадцать пять лет нам тыкали в нос Танненбергом. Это, мол, только у русских. Теперь перестанут.

У чехов носы длинные, головы повешены. Конец иллюзиям и вранью. Немцы держат себя достойно, скромно, и пока еще никак не отпраздновали свои удивительные победы».

29 мая.

По прежнему, жарко и тревожно. Сегодня уже не фанфары только, а целый оркестр и перед трубными звуками рокот барабанов. Последняя фаза Танненберга. Там должен твориться сплошной ужас. По немецким газетам судя, безнадежно окруженные армии мечутся в огненном котле. Должно быть, тысячи аэропланов летают над обреченными войсками.

30 мая.

«Опять дождь целый день, но тепло. Сегодня, как и вчера, должна быть ужасная ночь на Западе, там где окружение. Ни зги не видно, только орудийные вспышки и взрывы, отчаянная усталость, безнадежность… Очень ясно себе представлял. И беженцы, несчастные беженцы, которым негде повернуться. Надо же было, бросать им свои дома… Может быть, где-нибудь в лесу лежит живой или мертвый лейтенант Pasquier. Madame, должно быть, ночами стоит у своего pris-Dieu. А может быть, милый мой Pasquier благополучно сидит в Париже в какой-нибудь литературной канцелярии и по вечерам сидит в papotte. Все возможно.

У англичан получился Новороссийск и даже хуже. На наши корабли все-таки не валились бомбы. Верующие русские часто говорят на тему – Мне отмщение и Аз воздам…

Генерал Кирей обладает почти  даром предвидения. Накануне прорыва к Сомму и дальше к морю, шутя предложил одному из нас изображать Чемберлена, а на себя взял роль  Айрнсайда.  В виде предположения показал пальцем, как германцы прорвутся к морю (как раз там, где они и прорвались). Потом изобразил, как штатская власть будет требовать эвакуации, а военная будет стремиться все-таки  остаться во Франции и отходить вместе с французами. Вчера не без злорадства (он терпеть не может англичан) сказал, что их загонят в море и солдаты будут входить в воду по пояс, а оттуда с трудом влезать в лодки. Сегодня после фанфар и барабанов диктор описал именно эту картину. Кирей предсказывает, что англо-французы будут ликвидированы к субботе. Я шутя сказал – в распоряжении Вашего Превосходительства еще 48 часов.

Вероятно, он прав. У него замечательная военная интуиция. По части политики зато слаб. Владимир Григорьевич находит, что самый грозный признак для союзников – невозможность сделать что-то на Юге (на южном фронте). Это доказывает их беспомощность. Если верно, что окружена и уничтожена как раз ударная группа, тогда понятно, что остается только цепляться за местность.

Что день грядущий (нам) готовит/ Его мой взор напрасно ловит/ В глубокой тьме таится он/ … Землячество производит сбор на немецкий Красный Крест. Надо будет дать».

4 июня.

«Человек ко всему привыкает – к потрясающим событиям тоже. Перестают потрясать. Вчера услышал, что взято 330000 пленных. Это больше шести корпусов. Приблизительно в четыре раза больше нашего Сольдау-Танненберга, а впечатление такое, точно это в порядке вещей. У очень многих русских злорадное (и понятное, надо сказать) чувство. Вот что значит, нет Великой России, вот что значит, в свое время предать Россию. Дождались.

Войцеховский подсмеивается над англичанами. Я ему рассказал, что они имеют наглость называть сражение во Фландрии самым блистательным отступлением в мировой истории.

Генерал: - А когда они сдадут Лондон, то объявят, что это самая блестящая капитуляция в мировой истории.

Кирей считает, что дело французов проиграно и перед Парижем им не удержаться. Я лично думаю, что помимо Парижа и, может быть, одновременно с ним германцы бросят моторизированные части куда-нибудь в разрез между Нанси и Парижем (например на Бар-ле-Дюк). Если этот маневр удастся, Лотарингия будет почти отрезана и удержать линию Мажино почти до Рейна станет невозможно. Очень меня интересует, как разыграются дальнейшие события. Надо сказать, что новым является только средства, а по существу последние блестящие операции германцев, это возвращение к стратеги Наполеона. Германские генералы воскрешают военное искусство прошедшее, собственно говоря, в Мировую войну.

- Последний анекдот:  Слышали, Чемберлен расстрелян.

     - Да, что вы…

- Факт, шел с зонтиком, а его приняли за парашютиста и готово.

В Дюнкерке (6) идет уличный бой. Очевидно, дня через два все будет кончено.

23 ч. 45 м. Все кончено. Дюнкерк взят, 40 000 пленных. Только что было торжественное сообщение, подводящее итоги. Немцы взяли около 1.200.000 пленных, вооружение и снаряжение 75-80 дивизий, сбили около 1800 аэропланов, уничтожили на земле еще около 1600. Самое изумительное, что потеряли они убитыми, ранеными и пропавшими без вести немногим больше 60000. Это полная неожиданность. Я, как и другие, считал, что они должны были потерять в десятеро больше. Очевидно, сражения разыгрываются совершенно иначе, чем в Мировую Войну. Сравнения никуда не годятся,  а мы невольно мыслим так, как 25 лет тому назад. Опять думаю о том, что положение Франции, по существу, безнадежно – надо заключать мир. Следующая операция приведет к взятию Парижа и оставления почти всей, или всей линии Мажино, так как ее иначе отрежут. Союзники явно беспомощны. Не могут ничего сделать и явно рассчитывают, на чье-то вмешательство. Однако, эта операция – такой урок, что вмешиваться никто не будет.

Сделал две записи в «Огоньке»: 23 ч. 20м. Сейчас вся Европа волнуется у аппаратов. В течение часа каждые десять минут повторяется анонс Ставки о предстоящем важном военном сообщении. Всем предлагается приглашать соседей, у которых нет аппаратов. Что-то будет? Выступление Италии? Взятие Парижа моторизированными частями? Что же еще… Фантастичность времени особенно чувствуется в этот ресторанный вечер.

23 ч. 26 м. Марши и песни продолжаются. Общее напряжение. Кухонный персонал столпился в дверях.

Когда после обычного грохота барабанов и фанфар диктор начал читать общую сводку, наступило даже некоторое разочарование. Поразили только крайне малые потери.

7 июня.

«Генерал Чернявин тоже считает, что у французов нет никаких надежд. Фактически война проиграна. В общесоюзном масштабе Танненберг в десять раз больше нашего. По крайней мере перестанут нам тыкать в нос – такое, мол, только у русских может случиться. Генерал считает, что дальнейшее наступление, только что начатое, это  «нож, входящий в масло».

Лишний раз убеждаюсь в том, что все мы, бывшие военные, привыкли мыслить в формах прошедшей войны. Мне казалось, что продолжение возможно (даже при блестящей немецкой организованности) не раньше, чем недели через две. Подтянуть тылы, организовать транспорт и т.д. Но на самом деле операции начинаются незамедлительно одна за другой и это совершенно удивительно.

Погода стоит жаркая и душная. Не испортится ли завтра, по случаю субботы?

Франция не погибнет – за ней пятнадцать веков истории. Да и германцы не собираются её губить. О доблести французского солдата говорят с большим уважением. Но режим французский погибнет, несомненно. Этой катастрофы ему не выдержать. Бесконечная болтовня и шахматная игра в парламенте продолжаться не могут.

В Париже уже строят баррикады.  Неужели у французских политиков не хватает ума и совести не защищать Парижа, когда германцы подойдут вплотную? Удержать ведь все равно не удержат, но могут обратить в развалины то, что неповторимо и дорого всему человечеству.

Сейчас пришла убирать комнату красивая голоногая девушка в стареньком платье, надетом явно на голое тело. Тревожно, жарко, душно и у старого капитана воображение разыгрывается. C’est la vi…

Не думаю, чтобы Париж продержался больше 10-12 дней. Безумие, безумие  - его защищать.

Лувр и Национальная Библиотека должны быть выше самолюбия господина Рейно и других господ.

Но все это там, далеко, во Франции. А здесь, собственно, войны нет. Тротуары полны оживленной, очень хорошо одетой, прилично, вполне прилично кормленной толпой. Стучат деревянными нарядными туфлями голоногие, загорелые женщины. А те, у которых чулки, как-то церемоннее, но тоже все весьма благополучны. Вчера на экране видел апокалипсис. Плюют снаряды жерла всех калибров, катятся танки, в нескольких шагах от оператора вздымается снарядный фонтан. Но все это никакого отношения  не имеет к тому, что делается в Праге».

9 июня.

«Два дня в Мокропсах и на экскурсиях вокруг. Был на традиционной Скалке и остался собой доволен. Двадцать пять верст по горам в жарищу, вернулся свежий и пошел купаться. Три месяца тому назад с трудом поднимался на лестницу в Институте. Так что сие не есть важно, и на сей раз я еще в тираж не вышел.

От радио впечатление такое, что во Франции началась агония. Aisne перейдена к западу и к востоку от Суассана. До Парижа осталось километров 80. Сейчас на небе молодой месяц. Думаю, что  la ville – lunière падет раньше, чем настанет полнолуние.

Из Праги в это жаркое воскресенье форменное переселение народов. В поездах и в трамваях толкучка до предела, вереница велосипедистов, заменившие вереницы автомобилей. В лесах, на берегах рек, всюду – прогулочно и купально раздетые люди. Разница, впрочем, небольшая. Одни загорели уже, другие обгорают. Времена «divоkých trempů» (диких пешеходных туристов) давно прошли, все довольны по-семейному, но объятий и поцелуев достаточно для оживления природы. Вовсю цветут акации. Ничто не напоминает войну.

А я, черт возьми, на прежней нудной точке».

10 июня.

«Опять день навсегда исторический. Как и месяц тому назад начался самым обыкновенным образом. Сегодня утром в Славянской библиотеке делал выписки из артиллерийского наставления 1853 года и журналов 1828-1830 (все для моего эрзерумского Пушкина). Затем обед, в 2 часа я, как обычно, записал у аппарата сообщение германской Ставки – на этот раз о Нарвике. Перед этим нам всегдашний архангел „pan vrchní“ (метрдотель) сказал, что один из инженеров Шкодовых заводов только что справлялся по телефону, действительно ли Италия объявила войну. Отнеслись скептически. Часов в шесть вечера говорили с нашим секретарем, выступит ли Италия, или нет. Сошлись на том, что выступит, но тогда, когда Франция будет разбита a plat ventre. В семь и несколько минут поднимаясь у себя дома по лестнице услышал итальянскую речь и скандированные взрывы восторга. Сразу подумал – duce (дуче) вышел на балкон. Вышел на улицу. Из всех окон отрывистый голос и скандированный восторг. Слов не разобрать, но ясно и так. Встретил Асева и молодого Умрихина. Говорят, война объявлена. В «Огоньке» скандированный восторг продолжается, голос уже умолк. По совести сказать, никто не понял, что говорилось, но все поняли – война. Марши в большом количестве, краткое чешское сообщение, немецкий перевод речи, декларация германского правительства, телеграммы вождей и старого короля. Опять марши. Ушел под звуки «Слава, слава бессмертная…» из «Фауста». Передавали все станции империи, протектората, генерал-губернаторства, Люксембурга и Бельгии.

Итак, выход на балкон состоялся. Первое впечатление – coup de yrâc Франции. Не знаю, каков будет новый мир, и найдется ли мне в нем место. Но старый, привычный мир кончается. Я пишу это в сумерки, уже при лампе. Во дворе только что были новые взрывы восторгов и «Djorinezza», которую я, надо сказать, слушаю всегда охотно. – Да здравствует молодость, да здравствует весна…

Вспоминаю наш давнишний разговор с Киреем. Сколько времени продержится Франция, если Италия вступит. Генерал утверждал – месяц. Часто уже он был прав.

Мне искренне жаль наших (эмигрантов), погибших во Франции. Мобилизовали, как негров, потому что вступиться некому. Вышел около половины девятого – Polední list II. vydání (второй полуденный выпуск) ITALIE VYPOVĚDĚLA VÁLKU ANGLII a FRANCII» (Италия объвила войну Англии и Франции)

12 июня.

«Горячие, душные дни. Даже ночи теплые. Нарастающий месяц. Бледно лунные улицы. Во Франции агония. Только что слушали радио (14 ч. 30 м.). Впечатление полной безнадежности для французов. Официально подтвержден выход немцев на нижнюю Сену и взятие Руана. На Уазе они в 20 км от Парижа, перед самыми укреплениями. Взят и Реймс, и много других пунктов. Французы не могут удержаться и в Шампани. Словом, конец, конец… Вчера принес Madame экзотических кувшинок. Была тронута и переменила тон. Много флагов на улицах – уже почти неделю. Колокола больше не звонят, но скоро снова зазвонят. Я надеюсь только, что французы справятся со своей гордостью и отдадут Париж без боя. Иначе это будет ужасно. Я уверен, что без крайней нужды немцы не захотят его разрушить.

Я весь на точке замерзания. Не отмерзнуть ли сегодня вечером?»      

14 июня.

«7. 30 м. Пробежал газету и от сердца отлегло. Французы, кажется, решили объявить Париж открытым городом и не драться на улицах, как сначала предполагалось. Эти два дня я все время думал о Лувре. Третьего дня пришло в голову, что Рейно, собственно говоря, присудит к смерти Венеру Милосскую. Вчера была прекрасная лунная ночь. На улицах гуляние. Месяц уже на половину. До полуночи Париж не дотянет. Вчера смотрел на силуэты здешних башен и думал о Самофракийской победе, Венере, фресках Ботичелли, зале танагрских статуэток. Просто не верилось, что мир может всего этого лишиться. Как ни горько французам, но все-таки подвергать Париж разгрому было бы мелким варварством, мелким, потому что бесцельным. У них слишком большая история, чтобы позировать перед историей, как поляки в Варшаве.

Слава Богу, если разум взял верх над озлоблением и фанатизмом. Многая лета Лувру и Национальной Библиотеке!! А теперь пойду в здешнюю.

                            14 ч. 30 м.

В который раз приходится повторять – день навсегда исторический. Пришел обедать около часу. Мартынов (наш pan vrchní) предупредил, что обещано в скором времени wichtige Sondermeldung (важное экстренное сообщение).

Барабаны и фанфары раздались в 13 ч. 10 м. Сообщение короткое. Вследствие крушения французского фронта между  Maermedy и каналом (не понял La Mаnche или Aisne-Oise) французское командование решило не защищать Париж и объявить его открытым городом. Наши войска входят в столицу Франции. Комментарии. Гимн. Все.

У нас сообщение большого волнения не произвело. Ждали. Только А.К. сказал вслух мою мысль:

- Ну, слава Богу…

Слава Богу, что город уцелел, слава Богу, что Париж будет существовать. Больше я ничего не могу сказать. Раз было неизбежно, хорошо, что так.

Улицы, как все последние дни, полны флагов. Жарко, солнечно, надвигается гроза.

Думаю, что Франция заключит сепаратный мир. Это был бы единственно разумный выход. Все равно, недель через шесть, немцы дойдут до Пиренеев, а люди будут гибнуть даром.

14 ч. 30 м.

Вышли экстренные издания Telegraf-a, Express-a и немецких газет. На улицах оживление, но ничего особенного. Читают молча. У некоторых чехов строгие, серьезные лица. Явный конец всех иллюзий. Я, вопреки тому, что некоторые считают, думаю, что французы быстро заключат мир, чтобы спасти от войны большую часть страны. Все равно выиграть ее абсолютно невозможно.

Я так был настроен на необычное, что день падения Парижа кажется чересчур обычным.

 (К странице приклеена вырезка из газеты: Vítězná německá armáda vstupuje do Peříže – Úplné zhroucení celé francouzké fronty mezi Kanálem a Maginotovou linií -  Победоносная немецкая армия вступает в Париж. Полный крах всего французского фронта между Каналом и линией Мажино).

Я по-прежнему стою на своем. Война проиграна – надо заключать мир. Кажется, я уже раз записал где-то – королям легче было проигрывать войну. У демократических властителей не хватает авторитета и решимости. Хорошо еще, что хватило для сдачи Парижа. Я был эти дни сам не свой. Знаю женщин, которые плакали, думая о предстоящим разрушении. Еще раз хорошо, что чудесный город спасен. Германцы сумеют его уберечь. Madame тоже со мной согласилась, что раз взятие было неизбежно, лучше так. И, наверное, то же самое думают разумные люди по всей земле.

Думал, что германский обходный удар будет направлен на Bar-le Duc. Немного – километров на 30 – 40 ошибся. Это  был бы опять блестящий маневр – ликвидация всей оставшейся оборонительной системы Франции».

17 июня.

«Не все новости узнаю от pána vrchního (метрдотеля). Когда пришел обедать из библиотеки (как раз сегодня нашел там драгоценные для меня записки Радожинского), Madame Горянчанинова сообщила мне, что только что было радио. Немецкие моторизированные части на ю.в. от Дижона достигли швейцарской границы. Круг вокруг линии Мажино, крепостей и всего, что там было, замкнулся. Я сам себе правильно предсказал эту операцию. А в 2 ½ узнали о взятии Оранжа и о глубоком проникновении германцев в Эльзас.

Говоря по чести – Osud Francie je zpečetěn (Судьба Франции решена). Части, видимо, охвачены отчаянием и потеряли боеспособность. Иначе не понять, почему Верден пал в два дня и почему вчера 39 бомбовозов взято на земле. Бедный старый Петен не сумел вовремя умереть. Рейно ушел и, должно быть, старику придется взять на себя позор капитуляции. Генерал Кирей поставил 1 июля как крайний срок ликвидации Франции, но, по-видимому, дело кончится быстрее.

Вчера и третьего дня провел в Мокропсах. Сходил к Чертовым скалам, купался. Любовался в садике Фоснера самыми чудными пионами, которые я когда-либо видел. Бледно-розовые чудесные огромные кусты.

(Газетная вырезка: Nové obklíčení francouzké armády. Rychlé oddíly říšské branné moci dosáhly dnes švýcarské hranice. Uzavřený kruh kolem Maginotový linie /Pondělí 17.června/. Новое окружение французской армии. Передовые подразделения германских вооруженных сил дошли сегодня до швейцарской границы. Кольцо вокруг линии Мажино замкнулось.  Понедельник 17 июня).

Ночь с 17 на 18  (0 ч. 30 м.)

Лунная, ясная, навсегда памятная ночь. Франция выходит из строя. Конец империи, конец Франции, какой я ее знал с детства. Маршал Петен уже запросил об условиях. Они будут не легче чем те, которые подписали теперешние победители в коммивояжерском вагоне 22 года тому назад. Возвращается ветер на круги своя…

Месяц теперь полный, чуть-чуть не хватает живого краешка. Как раз до перемирия. Что будет делать Англия? Война, конечно, проиграна и для неё, но англичане будут пробовать сопротивляться на своем острове. И ничего из этого не выйдет, потому что остров перестанет быть островом.

Узнал сегодня прямо из вечернего AZ (название газеты) В 18 ч. 15 м. спустился тайком из  библиотеки на улицу за газетой. Долго не мог  найти продавца. У одного читающего заметил, что слова „Maginotová linie odříznutá“ (линия Мажино отрезана) в нижней половине листа, а над ними еще что-то. Сразу мелькнула мысль – не капитуляция ли? У другого - видел историческую (как все теперь) надпись -„Francie kapituluje“ (Франция капитулирует). Madame должно быть уже знала. На ней лица не было, но держалась. Завтра опять нужно что-то сказать, и опять не знаю что.

(В дневник вклеена вырезка из вечернего выпуска газеты A.Z. – 17/VI/40 – Francie kapituluje. Maršálek Pétain to oznamil rozhlasem národu – Schůzka Vůdce říšského kancléře s Benitem Musolinim o stanovení podmínek…- Франция капитулирует. Маршал Петен объявил это народу по-радио – Встреча фюрера - рейхсканцлера с Бенито Муссолини об установлении условий).

Итак, фактически, германо-французская война продолжалась 37 дней. Первых восьми месяцев считать нельзя, войны не было. Французы, должно быть, горько жалеют, что вовремя не заключили мира».

18 июня.

«Вчера провел вечер у Н.А. Цурикова. Говорили о многих предметах, а затем я прочел отрывки из моей пушкинско-эрзерумской работы (характеристика Муравьева, князя Б.Н.Голицына и Раевского). Н.А. очень понравилось – и по форме, и по содержанию. Говорит, мол, блестяще. Это меня радует, так как он человек очень понимающий. Бодрее буду продолжать. Сейчас это волей-неволей, главное содержание жизни. Madame Z. принесла сегодня громадные розовые пионы. Этим дело и обошлось. По существу, к счастью, не говорили. Она держится молодцом“

24 июня. 22 ч. 30 м.

«Жаркий вечер. Только что во дворе громко и непонятно пробубнили что-то по радио. Сообщение короткое, а после него гимн и песнь Хорста Весселя. Должно быть, перемирие вступило  в силу. Французская империя кончилась.

О том, что перемирие подписано, узнал в субботу, 22, когда сидели у Николая Александровича Цурикова. Спорили о причинах неудачи белого движения. Я упорно настаивал на том, что главное – политическая безграмотность белых – от нее все нелепства. Сочувствия не встретил. Н.А. доказывал, что белое движение, мол, вообще не политическая борьба, а борьба за правду и право. Я в таких случаях теряюсь. Не хватало еще мощей и угодников. Там я уже решительно чувствую себя потерянным.

Вошла Нина Алексеевна и сообщила, что французы подписали, но перемирие войдет в силу только, когда подпишут с итальянцами. Под этим знаком и, живем последних 48 часов. Англичане мудрят и ведут себя по отношению к старому Петену и вообще к французам по-свински. Уже и правительства не признают. Вот это, называется, здорово. Вся великая драма продолжалась 44 дня. Самое удивительное, что все было заранее в книгах написано. Оставалось читать».

26 июня.

«Третьего дня так и было, как предполагал. В «Огоньке» узнал, что перемирие вступило в силу в 1 ч. 35 м. ночи. Хотелось своими ушами услышать конец войны с Францией. А.Н. посоветовал пойти в Balkan-grill. Там почти исключительно немецкая публика и радио, наверное, будет. Пошел. Довольно нарядная винарня (винный погребок), хотя офицеров все-таки не видел. Все больше унтер-офицеры и ударники. Я, кажется, был единственным посторонним. Лакей, прежде чем подать карточку, поднял руку. Зала довольно нарядная  и цены подороже, чем в обыкновенных винарнях. Запомнились люстры с лампочками над коричнево-красными абажурами и гирлянды   искусственного винограда по аркам. Публики много – военной и штатской. Сдержанное веселье. Очень хорошие скрипачи ходят от столика к столику и наигрывают písničky a Lieder. Местами компании поют хором. Думал, веселье помешает нам сидеть и слушать радио, но очень ошибся. В 1ч. 25 м. зажгли радио. Марши. В 1 ч. 30 м. диктор начал перечислять станции, которые передают. Сразу совершенная тишина. Вот моя запись, сделанная на месте в ресторане:

«25 VI 40. 1 ч. 30 м. Balkan-grill. Hier sind alle deutschen Sender angeschlossen die Lender des Protektorats Böhmen und Mähren- der General gauvernement, Holland, Luxemburg, Dänemark, Brüssel, Strassburg und Paris…- работают  все немецкие радиостанции, включая Протекторат Богемии и Моравии, Генеральное губернаторство, Голландию, Люксенбург, Данию, Брюссель, Страссбург и Париж…)    аплодисменты, восторженные возгласы.

1 ч. 35 м. Барабаны, фанфары. Тишина. Отбой.

Краткая речь – победа, которая превышает нашу фантазию. Торжественные колокола. Великолепно. Все на вытяжку. В баре чувствуется история. Затем хорал с органом. Официальные лица частью сидят. Гимн. Поют Хорста Веселя (7). Опять на вытяжку. Поют хором. Конец. Все сели, но говорят  вполголоса».

Отбой был сыгран очень красиво. Торжественно начала труба вблизи, подхватила другая подальше, третья, четвертая… Полное впечатление поля, на котором вдоль по фронту передается сигнал – прекратить огонь… Но еще торжественнее звучали удары огромного, гудящего колокола – не знаю откуда они передавались. В баре, где только что веселящиеся люди пели песни, абсолютная тишина, торжественные напряженные лица и гулко бьёт колокол истории... Der Krieg im Westen ist beendet (война на Западе закончена).

То, что я  назвал хоралом, на самом деле было - Te Deum по-немецки. Пел большой смешанный хор под аккомпанемент органа. Это впервые в официальном случае. Удивительно сдержанны и подобраны эти люди. Беспримерная, фантастическая победа, и никакой бури не было. Только при перечислении Bruxelles, Strassburg, Pаris – радостные лица, радостно-сдержанные возгласы и несколько аплодисментов. Шел по лунно-фантастической Вацлавской площади. На серебряном небе черный купол музея. Черные деревья, асфальт улицы блестят, как река. Красные огоньки. Настороженные тени девиц. Я же, думал, думал. Хотим мы или не хотим, а начинается новая эпоха. Остается принять к сведению.

Вчера встреча с Madame была тяжелая. Я думал промолчать, но не вышло. Сняла со стены карту Франции, сложила. Губы задрожали. Залилась слезами.

– Monsieur, La France n’est plus…(месье, Франции больше нет). - Что я мог ответить. Поцеловал руку.

Теперь надо купить карту Англии. Прогноз для самого себя. Через два месяца на островах все будет кончено. Англичанам, как французам, придется подписать мир. Америка будет помогать оружием, но войны не объявит. Советы, разумеется, не тронутся с места. Там, должно быть, и сейчас уже паника. Что дальше – большой вопросительный знак».

28 июня.

«Думал, что несколько дней оглушительных новостей не будет. Перестал даже слушать радио днем. Вчера опять оглушила Бессарабия и Буковина (8). Жаль наших – одно можно сказать. Там наш Долгорукий. Наверное, погибнет – по свойственному им благородству румыны эмигрантов внутрь страны не пускают.

Сегодня спросил Войцеховского, в чем он видит главные причины французского разгрома. Генерал сказал, что по его мнению:

 1) В последнее время все народы, кроме германцев, занимались «мирной жизнью» – приобретением, упрочением своего положения, дискуссиями. Кто читал хорошие книги, кто стремился к тому, чтобы купить новую обстановку. Одни немцы воспитывали нацию в германском духе.

2) Всюду есть герои, но для того, чтобы использовать силу современного оружия – авиации и танков, нужна героическая масса. Одним только немцам удалось ее создать. Оттого и стали возможными их необыкновенные успехи.

Как всегда, генерал скромно прибавил – так я думаю, может быть, ошибаюсь. Я думаю, что генерал не ошибается.

(Вырезка из газеты “Polední list“ 28. VI. 40 – Rumunsko odstoupilo Rusku severní Bukovinu a Bessarabii – Po ultimativním požadavku -Včera o 2-hod. odpolední daly se ruské oddíly na pochod - Румыния уступила России северную Буковину и Бессарабию – На основании ультимативных требований – Вчера в 2 часа после обеда русские части выступили в поход).

Еще одно замечание Сергея Николаевича:

- Когда начались события, я был в Татрах. Приехал, и знаете, что меня больше всего поразило? Как солдаты отдают честь, и какие у них глаза. Сразу почувствовал – должна быть хорошая армия“.

28 августа 1940 г.,

«Horní Mokropsy (местечко под Прагой). Много утекло воды (и много было дождей) за те два месяца, что ничего не записывал. Из военных событий на меня очень тяжелое впечатление произвело потопление   французских кораблей англичанами. Конечно, теоретически многое можно сказать по этому поводу, но непосредственное впечатление отвратительное. Войну вызвали англичане, оставили французов в решительный момент тоже англичане и в конце концов, тысяча моряков, убитых английскими снарядами… Думаю, что средний француз, не политик, ненавидит их сейчас свыше всякой меры».

1941 год

22 июня 1941 г.

«Вчера провел чудесный день в Семинарском саду. От милого соседства зелень ярко сияла разными красками, как давно не сияла. Пили кофе, читали Гумилева. Было чудесно. Она почти голодает дома. Старуха дает четыре кроны в день. Не знаю, как помочь.

Сегодня один ходил в Збраслав, много купался, жарился на солнце. Ни о чем не думал. Сходя с парохода, прочел потрясающую газету. Почувствовал, что все сдвигается с места, в том числе и моя жизнь.

Дома узнал новость, для меня совсем неприятную. Может, последний вечер на свободе… Ну, что же делать. Но я ни в чем решительно не чувствую себя виноватым. Теперь положение совершенно ясное. Или Германия победит, или мы погибнем. Да здравствует победа Германии! Нейтралитет кончился…

23 июня 10 ч. 30 м. - 16 августа 10 ч. 45 м.    

 Karlsplatz 23 – Zelle 32

Первая дата день и час ареста Раевского гестапо, а вторая  - день его освобождения. Далее - адрес тюрьмы и №  камеры, в которой он сидел. И никаких комментариев по этому поводу.

20 сентября исправлено на 18, 1941 г.

«Что-то спутано с хронологией, Н.Р. Много, много пережито и передумано… Встряска была большая. Увидел жизнь со стороны, мне до того совсем неизвестной. Когда вышел, всё самое обыкновенное казалось чудесно – хорошим.

Какое наслаждение ходить по улицам, ездить в трамвае, делать, что хочешь. Как вкусен белый хлеб и как приятно есть из тарелки.

Но чудеснее всего природа, особенно первые дни. На Карловом намести ослепительно огненно-красные цветы и удивительное, нездешнее дерево – плакучая ива. Я никогда не догадывался, что она так хороша. От 22 (августа) до 1 сентября я, почти не веря глазам своим, бродил по лесам и горам в окресностях Dobříša. Сначала с трудом и потихоньку, а в канун недели уже проделал 25 километров хорошим ходом.И люди хорошие… Мне действительно оказывали массу внимания даже те, которые обычно относились ко мне суховато. Думал, что почти что забыт – не до меня теперь. Оказалось, заботились многие, а еще больше вспоминали и жалели. Узнал, что некоторые дамы даже молились за меня».

10 октября.

«Сроки близятся. Из сегодняшних газет это ясно. Кое-какое военное чутье у меня все-таки есть. Когда был отрезан от мира,  спорил со своими соперниками о том, как разовьются события. Упорно стоял на том, что Красная Армия  будет, несмотря на все, разбита, так как солдаты храбры, оружия много, а командуют все-таки унтера против маршалов. Так оно и оказывается. Можно думать, что Москва  будет взята совсем скоро. Думаю, не позже, чем через две недели. Но что потом? Сегодня в газетах сообщение о том,  что Рузвельт принял Керенского. Этого только не хватало. «Главноуговаривающий» во всяком случае, может остаться в Америке. Но что же,  в конце концов, будет на этой стороне?

Я двадцать лет твердил о том, что для свержения большевиков нужен удар извне. Удар есть, свержения еще нет, но оно будет, будет… Кто знает, может быть через несколько месяцев, может быть через несколько дней. Но большевикам крышка… Прямо не верится, что конец так близко.

А я в огромно-исторические дни даю свои уроки, делаю долги, плачу их, читаю геологию Армении (все для Пушкина), разбираю архив Землячества…».

22 октября 1941 г.

«Один из молодых переводчиков, поехавших отсюда в Россию, погиб. Его фамилия Карафиат. Кажется, я шапочно с ним был знаком. Рассказывают, что беднягу большевики живьем сварили в котле. Мне только кажется странным, каким же образом стало известно о том, как замучили Карафиата. Говорят, попался партизанам, но откуда у них появился котел? Самое главное, что погиб. Родители уже отслужили панихиду… Если не ошибаюсь, Карафиат жил где-то почти рядом со мной, на Сокольской улице.

Отвыкли мы в Европе от таких вещей. Вомачка (тоже переводчик – студент из русских чехов) сказал мне, что, посмотрев в Ковно на трупы замученных (сняты «перчатки» и голова раздавлена особой колодкой), он три-четыре дня ходил с непривычки, как сумасшедший. Мне было очень интересно слушать его русские впечатления. Молодой человек России не помнит. С глазу на глаз сказал мне:

- Это Эфиопия, форменная  Эфиопия. Как я рад, что, наконец, опять вижу нормальные здания, нормальных людей…

Жуткие дни. Наша культура, в конце концов,  сосредоточена в двух городах. Если большевики сожгут Публичную библиотеку, Эрмитаж, Румянцевский музей, Третьяковскую галерею, много ли от неё останется… А они, в своем бешенстве, в состоянии сжечь. Опять та же мысль – несчастье в том, что мы не выиграли Гражданской войны».

1942 год

3 июля 1942.

«Роммель изумителен. Пожалуй, самый крупный полководец этой войны. Англичане – трудные противники и у них был численный перевес. Итальянцы – неважные союзники. В результате же моторизованная армия (германская) приближается к пирамидам. Храбрые спотсмены-любители (англичане) ничего не могут сделать с профессионалами, у которых и дух, и искусство удивительны.

С нетерпением жду известий с Восточного фронта».

 31 декабря 1942 г.

21 ч. 40 м. Сейчас иду встречать Новый Год – на этот раз очень скромно – «Огонёк».

Многое надо записать, но это после. Сейчас самое свежее впечатление. Я сидел в кафе «Граф» со студенткой Немецкого университета Таней Бакс. И говорил, понятно, по-русски. К нам подошел вежливый молодой человек, осведомился, на каком языке говорим и заявил (по-немецки), что в протекторате по-русски говорить запрещается. Мы заявили ему, тоже вежливо, но категорически, что это вздор. Я показал ему свой немецкий паспорт, и молодой человек растерялся. Таня вступила с ним в общение. Тогда он показал значок чешской полиции и уверял её, что запрещение действительно существует. Оставил нас, однако, в покое, и мы продолжали разговор. Откуда он это взял – никому и ничего не известно».

1943 год

2 января.

«В «Огоньке» было очень скученно и скучно. Публика сильно сборная. Выпили, всё же в «полпорции» и закусили для четвертого военного года недурно. В 1 ½,  когда возвращался, затемненные улицы были полны народа. Крики, возгласы, смех. Говорят, во всех кафе и ресторанах творилось нечто давно невиданное. Уже в 10 ½  полиция закрыла вход в большинство „podnikov“ (здесь - пивных). У чехов есть повышенное настроение. Cela daune a penser – с чего бы, казалось?»

7 июля

«На Востоке (термин, который понемногу вошел в оборот) начались сильные бои. Кажется, они вспыхнули от нетерпения обеих сторон. Так, по крайней мере, можно заключить из официального немецкого сообщения. До сих же пор, вопреки всем ожиданиям, была „okurková sezóna“ (мёртвый сезон). Кажется, пора записывать то, что можно записывать».

2 сентября 1943г.

«Вчера Оля познакомилась в Кондаковском Институте (10) с советским певцом, будто бы лучшим тенором С.С.С.Р. (11). По-моему, он родня Хлестакову. Решительно не верю в его столовую размером 20 х 30 м, да и некоторые детали его рассказа о банкете у Сталина напоминают «Вакулу». Охотно верю, что там было много «чекистов» (так он говорил по старой памяти), но чтобы мороженое вождю несли 4 охранителей – весьма даже сомневаюсь. Завтра, как будто, певец дает закрытый концерт в Городской библиотеке. Постараюсь попасть.

 Были на концерте Печковского – Кафка, Оля, Слава и я. Концерт хороший – при условии не считать П. «первым советским тенористом». Все время форсирует и гоняется за дешевкой – должно быть привычка (выступать) перед малокультурными людьми. В конце концов, не мог взять высокой ноты в «Паяцах» и извинился, сославшись на сердце. По-моему, очковтиратель или советские театры тоже очень сыграли на понижение».

1944 год

 6 июня 1944 г.

«Сегодня в 13 ч.55 м., сидя в трамвае № 21 близ остановки „U Bulhara“ увидел у соседа - немца экстренный выпуск Prager Abend с надписью „Der Beginn der Invasion“ (Начало вторжения). Записываю точно – на память об этом дне. Итак, началось… Я ошибся. Считал, что теперь «инвазии» не будет, так как Атлантический вал очень силен, операция опасна и союзники на нее в данное время не решатся. Скорее думал, что вторжение будет последним, самым последним актом. Нет, они решились и, чувствуется по немецким сообщениям, в самом деле играют va-banque. Поживем, увидим. Я чистосердечно хочу пожить, да не знаю, удастся ли. В руки большевиков попадать не намерен.

Вечер.

Посмотрим, что вообще будет завтра. В городе дисциплинированная жизнь, чехи ни гу-гу. Но газет достать невозможно.

Писал сегодня об интимных отношениях четы Пушкиных. Своевременно – а я все-таки пишу».

12 июня 1944 г.

«Завтра мне пятьдесят лет… Только Л.В.Черносвитов узнал, что мне исполнилось, горько сказал:

-                Неужели, Николай Алексеевич?- Значит, десять лет жизни, а там начинается старость…

Да, начинается, хотя я еще не чувствую осени. Но голова сильно поседела за этот последний год.

Если жива мамочка (никакой почти надежды нет), завтра будет тосковать по мне, старушка моя бедная… Где она, если не в могиле? Может быть, в самом деле, в Центральной Азии у Сани. Я теперь виню себя, что не написал в Каменец, но можно ли было писать?

Пятьдесят лет тому назад доктор принимая меня, сказал папе, что у меня, мол, голова Сергея Юльевича Витте. Предсказывал, кажется, что из меня выйдет большой человек.

Ничего, собственно говоря, не вышло. Способный дилетант – естественник, артиллерийский офицер, политический оратор, мемуарист, беллетрист, пушкинист… Всего понемногу и ничего до конца. Впрочем, наша несчастная семейная черта – не умеем сами себя организовать. Л.В.Черносвитов, менее способный человек, чем я, но у него мировое имя по части червей, а у меня, ни в чем никакого. Правда, за последнее время, не мало людей стало ко мне очень внимательно, но я в свое будущее не верил и раньше, а теперь и подавно. Какое будущее в пятьдесят лет?

Жестоко надоело быть одному, но иного выхода нет. А, все-таки, жить хочется. Здоровье, тьфу, тьфу – совсем не плохое, а на шее чувствуешь веревку (или яд во рту). Гадко, грустно. Хотел бы хоть пушкинские работы докончить, да, вероятно, не удастся и это.

Читаю долгожданные письма Dolly Fickelmont. Мне эту книгу  самолично принес князь Лобковиц. Читаю с наслаждением – как умна, тонка и духовно изящна была эта женщина. Мне лично придется изменять свой доклад, написанный в прошлом году. Подумать только, что Dolly обладала мягким податливым характером. Ничего подобного – несомненно, была волевой женщиной. В прошлые годы страстно увлекалась политикой.

     18 июня.

«Думаю, что наша культура обречена. Если после этой войны от неё кое-что останется, то в следующую - не останется ничего. Война начнется с того, что за тысячу километров полетят самодвижущиеся заряды тонн в сто весом (почему не тысячу?) и разнесут все главные города через несколько часов после объявления войны. Фантазии Жюль Верна и Уэллса начали-таки осуществляться.

13 июля.

«Итак, начинается шестой десяток. Кончится ли он?

День холодный, пасмурный, скучный. Не хотелось бы в таком тоне прожить десятилетие. Барометр, правда, поднимается…

Кончил сегодня две книги. Первый том «Саги о Форсайтах». Прекрасная, тонкая, умная вещь. Гагарин говорит – вечная вещь, которую будут читать и через 2000 лет. Ну, вряд ли. Скажем, лет через 200-300 – и то, ведь, много. Но если не говорить о вечности, книга, конечно, удивительная. Вторая книга – письма Fiquelmont (Долли Фикельмон). Я искал ее в Праге, Берлине, Кенигсберге, Париже – совсем, было, потерял надежду получить. Две недели тому назад принес милый князь Лобковиц. Большое внимание с его стороны».

14 июля.

«Вчерашний день провел хорошо. О «юбилее» знали только 2-3 ученика и Оля с мужем. В некотором подъёме поехал к Ш. Ужинали „U knižete pána“ (Lobkovická vinárna). Была бутылка хорошего вина – подарок. Получил  от них бритвенный прибор – очень нужный, так как моя бритва сломалась. Оля, Заинька милый, подарила мне свой новый портрет, Слава гребешок и супруги вместе – кованый подсвечник».

23 июля.

«Все обошлось и на этот раз. Подлинно счастливая звезда – бомба в двух метрах и, к счастью, никаких последствий. 18 июля провели вечер у Slabých. Оля, одна «веранда» – весьма приличная, двое хозяев, Слава и я. По скромному подсчету съели и выпили весьма много. У них еще запасы. Даже шампанское Ernest Inay было. Словом, ударно. Форели с аккомпаниментом венгерского вина мне особенно понравилось».

8 августа.

«Заметил сегодня, что стремительно седею. Морщин нет, физиономия моложавая (говорят даже очень), и голова от тоски ожидания белеет и белеет. Грустно».

10 августа.

«Вчерашний мотив знойного воскресного дня. Иду по Вацлавскому в темных очках. Бодро постукивают деревянные башмачки загорелых женщин. Маленькие дети больше полуголые – особенно мальчики. Много босых – раньше и дети бедняков носили «батёвки» (обувь от Бати). В общем же чехи веселы и бодры – многие по наивности. И наперегонки амплионы трубят веселые марши. Taut est bien dans notre monde sauf le bolchévisme….(В нашем мире всё хорошо, кроме большевизма…)».

15 августа.

«В воскресенье узнал, что между Ниццей и Cannes американцы напали на поезд, в котором уехала Марина фон Валь с женихом. Она получила 40 ранений, но выжила. Жених на следующий день скончался от ран».

23 августа.

« Знойно-голые, расплавленные дни и новости, новости… Близятся времена и сроки, а я с удовольствием работаю над характеристикой графини Фикельмон, которая умерла восемьдесят лет тому назад et je m’en fiche, je m’en fiche (наплевать на всё - больше ничего не остается делать)».

24 августа.

«Бои на Сене, противник ворвался в Париж. Верю и надеюсь, что и на этот раз вечный, дорогой город уцелеет. Осиротело бы человечество без него…».

3 сентября.

«Только что окончил первый переработанный доклад о Пушкине и гр. Фикельмон. Он содержит биографический очерк и характеристику графини. Кажется, хорошо. Послезавтра начну читать Оле. Поработал много и порядком устал. Без «Lettres» (писем) писать о графине было нельзя, а, ведь, писали».

12 сетября.

«Сегодня впервые слышал рокот американских  аэропланов. Очень рознятся от здешнего. Видал (второй раз за эту войну) несколько снарядных  облачков. Где-то очень далеко (не в Праге) бухали бомбы. Чехи, любопытнее всего, где можно, глазели из окон и с крыш».

15 сентября.

«Только что окончил переработку докладов о Пушкине и графине Фикельмон. Так бы хотелось, чтобы это не пропало… Работал все лето».

23 сентября.

«Только что «пережил» первый боевой налет на Прагу и отправляюсь в баню (вот связь с налетом). Стрельба была большая. Говорят, бомбардировали Гбелы, Высочаны и Саталице (районы Праги). Простая женщина, стоявшая рядом со мной у дома, говорила о летчиках с большой злобой:

-Мешают людям работать.

Публика вела себя хорошо, но серьёзнее, чем раньше. Девочка лет 15, пережившая налёт в Германии, принялась, было, плакать, но быстро перестала.

Видел небольшой осколок снаряда, подобранный на улице – первый в эту войну. Должен признаться, слушал канонаду без всякого удовольствия. Mám toho dost (мне уже это надоело) в прошлом и совершенно не желаю повторить».

24 сентября.

«Человек не животное – ко всему привыкнет. Мы еще в Праге не были под бомбами (вчера, оказывается, не бросали), но бомбы стали, так сказать, бытовым явлением. Не били, теперь будут бить. Рассказов масса, но жизнь, в общем, идёт своим порядком.

Очень сильно у меня ощущение того, что все – в том числе и собственная жизнь, идёт к чертовой бабушке…»

25 сентября.

«Всюду об одном и том же. Е.А. сказала, что в случае чего завьется, наденет хорошее бельё, примет веронал и откроет газ. У меня нет хорошего белья, да и веронала нет. Обзавестись им не мешало бы».

1 октября.

«Был вчера на именинах Веры Бобровской. Молодёжь встретила меня радостно – надеялись, что, мол, развяжу. Пытался быть веселым, но ничего не вышло. Ощущение злобы, висящей над головой, становится, порой, нестерпимым».

28 октября

«Петля на шее так сильно чувствуется (прямо физически), что иногда появляется желание её затянуть. Вешаться я не буду, но очень бы хотелось достать веронал».

7 ноября.

«Встретился с Ириной („U Pešku“). Прежних чувств не вернуть, но очень рад был её видеть – и она, говорит, тоже. Хороший, спокойный человек с крепким стержнем, но устала бесконечно. Стала антимилитаристом. Опротивело все, когда постарела вплотную. Многое ей пришлось пережить. Спрашивала, сильно ли постарела. Нет, старше своего 31 года не выглядит. Усталая, тихая.  Смотрит на вещи безнадежно – все, мол, погибнем. Доживаем последние месяцы. Невроз и расширение сердца. Жаль её. О личных обстоятельствах не говорит, но не производит впечатления ни любящей, ни влюблённой. Кажется, ничего хорошего и в этом отношении нет. Американская бомбардировка Белграда была ужасна – гораздо хуже первой. Когда вышла из погреба, от дыма и пыли в нескольких шагах ничего не было видно. Ко мне относится очень хорошо – по-дружески. Говорит, постоянно вспоминали с Ваней Гауном,  лейтенантом германской службы».

12 ноября.

«Был в Кондаковском институте и любовался только что расчищенными художником Климовым  иконами. Чудесно – напоминает итальянские примитивы в Лувре. Первый раз действительно смотрел на иконы, как на художественное произведение».

14 ноября.

«Был с Олей и Славой на концерте Волкова (12) в «Радио» Полный зал, овации. Собрание отличается от чешских тем, что публика гораздо элегантнее теперешних посетителей чешских концертов – там публика с бору по сосенке. Волков очень хорош. Первый советский певец, который мог бы петь в старом императорском театре. Видимо, вполне культурный человек, из бывших «господ». Меня очень взволновало «Письмо матери» на слова Есенина. Каждый раз берет за сердце эта вещь».

26 ноября.

«Только что кончил составлять список литературы по моим пяти докладам. В четверг прочту «Дантес и Геккерен» у Максимовой, в следующее воскресенье отвечу Новгородцевой. Обидно, что, наверное, не удастся кончить книгу – работы еще на добрых полгода … Последний из прочитанных докладов: «Семейная жизнь Пушкина» (тоже понравился, но дамы нашли, что я слишком вдаюсь в физиологию), По-моему, очень умеренно. Теперь надо приниматься за самую дуэль, а это тяжело. Я как-то не могу примириться с тем, что Пушкина убили…».

29 ноября.

«Вызов в Arbitsamt (биржа труда) это словно больной зуб, который занимает весь рот».

3 декабря.

«Послезавтра уже, вероятно, буду государственным рабом (кажется, такие имелись в Риме). Сегодня в светлой, хорошо натопленной комнате прокорректировал первый доклад. Переписала Л.А.Новгородцева (превосходно – удовольствие читать). Просто думать жутко, что может  быть скоро, очень скоро. Большевики явно идут на Австрию в обход Будапешта».

5 декабря. 7.15

«Вчера у меня определили atheroma aortae. Нехорошо, конечно, но сейчас отправлюсь в Arbeitsamt спокойно – на тяжелую работу меня, во всяком случае, не назначат».

9 декабря.

«Неделя в Arbeitsamt-те прошла, первое посещение благополучное, но дело еще далеко не кончилось. До сих пор я очень редко думал о своем здоровье. Иногда слегка побаливало сердце, а в общем же чувствовал себя хорошо. Теперь волей, неволей  придётся задуматься. Первое чувство – надо как можно содержательнее прожить то время, пока она еще не разошлась. С.Д.Гегелашвили меня утешил:

   -Не думайте о будущем, потому что в будущем для нас может быть петля. Ваша атерома не упустит дать себя знать.

Недавно мы говорили с С.Д. серьёзно насчет разных перспектив. Он сказал мне с убеждением:

- Если не останется другого выхода, мы добровольно уйдем к нашим вождям…

Мне тоже понятно, что сейчас это единственно приемлемая форма «добровольчества».

22 декабря.

«От тоски, холода и военной обыденщины задумал сегодня экзотически гротескную повесть, действие которой будет происходить на Соломоновых островах. Героиня – русская барышня-эмигрантка из хорошей, культурной семьи, которая попадает туда вместе с отцом любителем-натуралистом, поступившим на службу в качестве коллекционера Британского (или иного) музея. Живут сначала на берегу, знакомятся с природой и людьми. Затем отправляются с двумя слугами – казаками и несколькими дикарями внутри острова. Экспедиция гибнет, девушку, раздетую догола, уводят дикари, обитающие на высоком плато, где климат для европейцев переносный. Молодой вождь берет её в жены. Бывшая русская гимназистка ведет жизнь дикарки. Привыкает ходить голой, как и туземки. Привыкает и к своему мужу. Учит его по-русски. У неё родится милая шоколадная дочка. Лет через шесть вооруженная английская экспедиция проникает в горы. Неожиданно натыкаются на белую дикарку, которая свободно говорит по-английски. К большому огорчению, прежде всего надо одеться. Надевает платьице и на крошку.  Командир отряда не может допустить, чтобы европейская женщина осталась у дикарей. Её отрывают от мужа. Прощание. Странная для европейцев женщина. Огромный интерес в маленькой колонии. Всемирная сенсация. Радио «Тайна». Дочка заболевает, и через несколько дней умирает. Отчаяние матери. Оставляет письмо. В сухую лунную ночь она уходит в лес, сбрасывает платье и снова, качая мешком за плечами, уходит в даль…

Я, пожалуй, с тоски действительно напишу эту дичь, когда кончу Пушкина. Придётся заняться всерьёз Соломоновыми островами, но это хорошее лекарство от тоски. Как все это назвать, и как назвать героиню, и как написать, чтобы ироническая эротика не обратилась в порнографию…»

24/XII/44.

Через час пойду с подарками в «мою семью», как говорит Т.Н.Чернинова. Большой девочке сумка из красной оленьей кожи, маленькой – лошадка (и то, и  другое не от меня). К этому еще «ванночка», хорошая даже для мирного времени. Не наши праздники, но они все сильнее и сильнее внедряются в наш быт. Родители свободны именно в эти дни,  и где есть дети, им непонятно, почему кругом праздники, а у них нет. В большинстве семей подарки делают на католическое Рождество, а в церковь ходят на свое».

25 декабря.

«Вчера провел у Оли и Славы (супруги Шеттнеры) прекрасный вечер. Оба очень деловиты, и Оля становится отличной хозяйкой. Крохотная их гарсонера (однокомнатная квартира) выглядит трогательно. Очень много вкуса, уюта, заботливости во всех мелочах.

Накормили меня на славу. Даже как-то неудобно было поедать все эти вкусные блюда, над которыми дети столько поработали. Не спали, наконец, целую ночь. Слава сооружал украшения, Оля жарила, варила, пекла. Так увлекались, что в 7 часов утра сказала мужу:

-         Мне совсем не хочется спать…

Обыкновенно же часов в 11 уже клюет носиком. Конечно, есть в этом немножко и истории. В том же порядке она горько рыдала ночью  над первой частью «Форсайтов» несколько месяцев тому назад.

Потом еще пили вино и сливовицу у соседей – мелкий служащий частной фирмы, который всячески старался не ударить перед нами лицом в грязь. Оля с большим тактом держит себя с окружающими её бабами – дамами. Была бы прекрасной хозяйкой и в хорошей вилле, только монет ей нужно много… Экономить пока не умеет и меня смущает, что деньги явно вылетели в трубу со всем этим. Масса продуманного, трогательного внимания и лично ко мне. Отменный, ничем не испорченный вечер. Оля написала два очень хороших стихотворения. У одного только конец надо переделать.

Не проходит мысль об экзотической повести. Она должна быть «документальной». Тогда самые невероятные вещи обрастут плотью. Начинается дело в Петербурге, году в 13. Моей героине лет 15. Она гимназистка одной из самых хороших частных гимназий (например, Шаффе). Отец энтомолог  Зоологического музея Академии Наук. Человек небогатый, но вполне обеспеченный. Именьице где-нибудь в Подолии, где обычно проводят лето. Энтомологические экскурсии. Революция (о ней поменьше – надоело – мешает энтомологии). Попадает в Париж – через Константинополь, или прямо в году 19?. Знакомство с чудаком – англичанином (мой Стрикпед). Экспедиция на Соломоновы острова. Тут–то и началось… Мне еще пришло в голову – когда героиня голенькая живет со своим дикарем на скале вулкана, пролетает и в тумане разбивается английский аэроплан. Машина сгорает, но недалеко от обломков дикари находят посылку с книгами, карандашами и бумагой. Теперь можно писать».

26 декабря.

«Ты еще читаешь Блока – Ты еще глядишь в окно…» Из Словакии, кто может, бежит. Большевики от нас лишь в 300 с лишним километрах».

Прага. 31 декабря 1944 г.

 «Через три четверти часа Новый Год. Если чудом жива мамочка, жизни ей сносной и спокойной…. Не увидимся никогда – об этом больше не мечтаю, но хоть бы еще когда-нибудь письмо получить. И Сане, и Лешику, и Серёже… Братья мне сейчас почти чужие, но если бы встретились, кто знает, может быть, стали бы снова свои.

Себе желаю пережить. Больше ничего. Неохота кончать с собой в 50 лет, когда столько рукописей готово и столько планов в голове.

Не достал вина и никуда не иду, хотя есть деньги. А жаль – этот год легко может оказаться последним. Николай Клавдиевич Синдульский умирает от рака и некоторые из наших говорят: - «Может быть, он избрал благую участь».

24 часа. Салют. Колокольный звон по радио. В соседней квартире веселые крики. Револьверные выстрелы на улице – это новое. Салют продолжается. Внизу крики, а пушки продолжают медленно бухать. Посмотрим, что выйдет из этого года. Не хотелось бы смерти».

Примечания

     1. «Огонек» - русский клуб и ресторан в центре Праги.

     2. Танненберг – населенный пункт у которого 26-30 августа 1914 г. развернулось крупное сражение между русскими и германскими войсками в ходе Восточно-Прусской операции. Немцы отбили наступление Второй армии генерал Самсонова и нанесли русским войскам тяжелое поражение. С русской стороны потери составили: 40 тыс. убитыми и ранеными, 50 тыс. попали в плен в т.ч. 9 генералов. Самсонов по официальной версии застрелился. Это поражение темным пятном легло на русскую армию и породило немало язвительных замечаний в том числе со стороны союзников. Раевский считает, что в новой войне союзники терпят одно поражение за другим. Эти провалы значительно превосходят по своим масштабам поражение при Танненберге. Без России – матушки союзники не могут противостоять немцам, считает он.

     3. Войцеховский Сергей Николаевич – (1883 – 1954) офицер царской армии, участник Первой мировой войны. В августе 1917 г. направлен для прохождения службы на командных должностях в Чехословацком корпусе в России. Позднее служил в колчаковско-каппелевской армии и в Дальневосточной белой армии. Генерал-лейтенант. В эмиграции принял чехословацкое гражданство. С 1921 по 1938 гг. до присоединения Чешских и Моравских земель к третьему рейху занимал командные должности в чехословацких вооруженных силах. Накануне гитлеровской оккупации был одним из немногих, кто выступал за оказание вермахту вооруженного сопротивления. По некоторым сведениям, готовил на этой почве военный переворот. Был отстранен от службы и отправлен на пенсию. В период войны жил в Праге. После освобождения Чехословакии задержан советскими военными властями как участник Белого движения и приговорен к 10 годам исправительных лагерей. Умер в Озерлаге под Тайшетом.

     4. Линия Мажино – система французских фортификационных сооружений на границе с Германией, протяженностью 400 км. Построена в 1929 – 1934 гг. В последующий период постоянно совершенствовалась вплоть до 1940 г. В ее состав входили оборудованные по последнему слову техники 5600 долговременных оборонительных сооружений, 500 казематов, 70 бункеров, блиндажи, наблюдательные пункты, артиллерийские системы. В 1940 году германские войска стремительными ударами обошли линию через Арденнские горы. После капитуляции Франции остатки гарнизона линии Мажино сдались в плен.

     5. ОСВАГ – Осведомительное агентство - информационно-пропагандистская служба Белого движения. Учреждено в 1918 г. для пропаганды Белого движения и противодействия «красной» агитации. Занималось редакционно-издательской, театрально-постановочной и лекционной деятельностью. После неоднократных реорганизаций было упразднено Врангелем в марте 1920 г.

     6. Эмиль Гаха (1872 – 1945) - Эмиль чешский политик правой ориентации, президент Чехословакии 1938 – 1939 гг.). До мая 1945 года – президент марионеточного протектората Богемии и Моравии. После освобождения Чехословакии привлечен к уголовной ответственности. Умер в заключении в ожидании суда в 1945 г.

     7. Дюнкерк – портовый город во Франции, близ которого в 20-х числах мая 1940 г.  части вермахта блокировали британский экспедиционный корпус, остатки французских и бельгийских войск. Когда немцы находились в 16 км от города и, казалось, ничто не может помешать кровавой развязке, из Берлина поступил «стоп – приказ». Военные чины были в недоумении. Тем временем королевские ВМС 26 мая – 4 июня 1940 г. провели операцию «Динамо», в ходе которой британцы вывезли с континента 215 тыс. своих войск и 123 тыс. военнослужащих союзных армий. Это подтверждает отраженную в дневнике Раевского мысль, витавшую тогда в воздухе, о возможности заключения мира на Западе и совместного разворота для войны с СССР. Если к этому подверстать и состоявшийся через год - 10 мая 1941 г. полет Гесса с «миссией мира»  в Англию, то возникает вполне правдоподобная комбинация о «руке дружбы», протянутой из Берлина в Лондон. Но это лишь предположения, навеянные записями в дневнике белогвардейского офицера. Британские архивы пока закрыты наглухо.

     8. Хорст Вессель (1907- 1930) – активист нацистской партии Германии, поэт, автор песни, ставшей гимном нацистов. Получил в драке раны и умер от заражения крови. Геббельсовской пропагандой возведен в ранг национального героя.

     9. Бессарабия и Буковина – до 1918 г. эти территории входили соответственно в состав России и Австро-Венгрии. Воспользовавшись Гражданской войной в России и развалом Австро-Венгии, Румыния ввела свои войска в эти области. После ультимативной советской ноты летом 1940 г. король Румынии передал СССР упомянутые территории. За шесть дней они были заняты советскими войсками.

     10. Институт Кондакова – научный кружок, основанный в Праге учениками академика Никодима Павловича Кондакова (1844 – 1925) историка византийского и древнерусского искусства,  читавшего лекции в Карловом университете.

     11. Печковский Николай Константинович (1896 – 1966) – драматический тенор, солист ГАБТ, театра им.Кирова. В начале войны находился на даче под Ленинградом. Попал в оккупацию. В период войны выступал в Риге, Вене, Мадриде, Праге. В 1944 г. осужден на 10 лет. В 1954 г. - реабилитирован. Народный артист РСФСР, награжден орденом Ленина.

    12. Александр Волков – певец, служил в ГАБТ. Во время войны перешел линию фронта и сдался немцам.

Далее читайте:

Юрий ЦИНГОВАТОВ (авторская страница). 

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС