|
|
|
|
Александр ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ |
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Александр ПРЕОБРАЖЕНСКИЙВыгодное дельцеРазбогатеть Семыгин мечтал почти с детства. Вернее, не с самого-самого детства, потому что был по натуре романтиком и сначала хотел стать лётчиком, а так, лет с восемнадцати уже и разбогатеть захотел. А с ним всегда так было, то есть он сам был такой. Сначала и не думает о чём-то, да вдруг кто-то что-то скажет, или случится что, или увидит он что-то со стороны, и так вдруг ему этого захочется… Зависть, что ли? Он даже в институт поступил с того же самого. Отец у Семыгина – физик, а сам-то Лёша в школе плохо учился. Не потому, что у него совсем не было никаких способностей, да толку особого и уж тем более интереса в учёбе не видел. И так доучился он до выпускного класса, а тем временем друг Лёши – Коля Барышев, что на год старше, – в Физтех поступил. Сразу и Лёша туда захотел, сказал об этом отцу, а тот ему прямо: – Для этого соображать надо. А ты – дурак. Обида подогрела. И через год, окончив школу без троек, Семыгин-младший без «лапы», взятки и какой-либо другой помощи тоже поступил в Физтех… Вот так же и разбогатеть захотел, на других глядючи. А как захотел, так и начал действовать в избранном направлении. Сначала Семыгин арбузами стал торговать, в доперестроечные ещё времена, на самом излёте социализма. Нормальные бабки по тогдашним меркам срубал, особенно для студента. И весело было. Велосипед себе хороший купил, но на машину всё-таки не хватило. То есть он, может быть, торгуя арбузами, и скопил бы сумму, необходимую для покупки новеньких «Жигулей», хотел-то он только новые, иначе какое же это богатство, да тут как раз Горбачёв подоспел со своими реформами. Лёша тоже как раз институт закончил, но по инерции продолжал движение в научной колее, став сотрудником НИИ, всё так же торгуя арбузами и стараясь получить грант от мистера Сороса. Деньги быстро превратились в бумажки, зарплата научного сотрудника – в пособие по безработице, Сорос Лёху не приметил, а арбузы – дело сезонное. Разбогатеть не получалось, но всё-таки было можно, поменяв сферу деятельности. Смекнув расклад жизни, Лёша занялся ИТД. В те смешные времена таких энтузиастов мелкого бизнеса развелось – пруд пруди, не меньше, чем в годы НЭПа. Так что Семыгин легко нашёл себе компаньона-напарника. Напарник попался башковитый. Проекты в его башке рождались сами, почти что из ничего, а желаемый результат всех арифметических вычислений воплощался в один ответ, одну сумму – «лимон». Этим словом Женя Рощин, так звали напарника, заканчивал все свои монологи о любой новой задумке, при этом придурошно улыбался и разводил в стороны руки, мол, понимаешь, чувак, как всё это просто, а ты сам не додумался. Поначалу, в соответствии с первой задумкой Рощина, друзья шили перчатки для рабочих рук. Такие широкие варежки из толстого синего сукна с одним большим пальцем. Затраты на производство – минимальные. В качестве средства производства Лёша мамину швейную машинку приспособил. Сукна закупили, ниток, взяли разрешение на ИТД, завели гроссбух и давай целый день кроить да строчить. То есть Лёша кроил, Лёша строчил, а Рощин обеспечивал сбыт. Лимон заработали очень быстро. Даже не лимон, а где-то килограмма на два кислых цитрусовых хватило им чистой прибыли после двух месяцев неустанного труда. И тут Рощин неожиданно вспомнил Эйнштейна. – Знаешь, Лёха, – сказал тогда он, сидя на табуретке у кухонного стола перед тарелкой с голубой каёмочкой и двумя варёными сосисками цвета человеческого соска. Одну из них Женя уже разломал вилкой пополам и теперь насаживал полусосиску на четыре стальные зубца. – Знаешь, Семыгин, что сказал однажды Эйнштейн? – Все в мире относительно, – попробовал угадать Лёша. Рощин только протестующе вилкой в воздухе замахал и головой закивал согласно, но до поры без слов, потому что уже отправил полусосику в рот и теперь ворочал там её языком со щеки на щеку – горячевата была, а Женя был голоден. Вся же эта пантомима значила: «Эйнштейн это точно сказал, да я не об этом». – Он ещё другое сказал, – продолжил Рощин, наконец, проглотив с трудом пережёванное. – Он физик был, но формулу успеха для любого дела вывел. Формула гласит: тот, кто хочет большого успеха добиться, должен поставить перед собой труднодостижимую цель, добиваться её долго и упорно, а главное, уметь вовремя отказаться от дальнейшего достижения, если ничего у него не получается. Понял? – Ну, – сказал Лёша такое «ну», из которого нельзя было понять, понятно ему или нет, к чему клонит Рощин. А Рощин клонил к тому, что пора им уже с рабочими перчатками завязывать и поставить другую по-настоящему труднодостижимую цель. – Сейчас «хотдоги» на каждом углу, значит, надо сосиски варить. Спрос, Лёха, определяет предложение, – вспомнил он школьную истину рыночной экономики. Через пару дней они уже по очереди месили босыми ногами в Лёхиной ванной сосисочный фарш, который потом, пропуская через мясорубку, загоняли сквозь специальную насадку для домашних колбасок в полиэтиленовый, казавшийся бесконечным, рукав, перевязывая его через каждые двенадцать сантиметров толстой белой ниткой. Эйнштейн оказался отчасти прав, потому что сосиски в свою очередь оказались выгоднее перчаток, но не настолько, чтобы признать формулу успеха этого гения абсолютно правильной. Успех, несомненно, был, но не такой уж большой, как было обещано. – Это потому что мы с тобой поставили не труднодостижимую цель, – догадался Рощин, с отвращением глядя на дымящуюся посреди всё того же кухонного стола груду сосисок, только что вываленную Лёхой из кастрюли в большую эмалированную миску. Перчатки для этого пришлись как нельзя кстати – не обожжёшься. – То есть я не понял, – замер Семыгин вполоборота у кухонной раковины с опустошённой кастрюлей в руках. – Мы больше сосисок не делаем, или миллион – это мало? Ответная ухмылка Рощина была хитра как никогда и также ехидна. Он даже голову склонил на сторону к левому плечу и глаз правый малость прищурил и выдержал необходимую паузу. – Лимон – ничто, сосиски – лажа. – А что не лажа? – быстро и неровно покраснев от гнева, спросил Лёша, ему вдруг стало очень обидно, что он как дурак целый месяц месил в ванной босыми ногами сосисочный фарш. – Что не лажа? – Это я тебе завтра скажу, – поднялся из-за стола Рощин. – Я тебе тогда прямо сейчас этой кастрюлей перелобаню, что не лажа?! Женя саркастически поулыбался, скрестив руки на груди в позе ироничного Пушкина, демонстративно вздохнул, сел обратно на квадратную табуреточку и сказал: – Ладно. Несколько секунд он ещё помолчал, склонив голову и больше всего рискуя получить в этот момент обещанное, потом решительно вскинул её, смело встретился с Лёхой взглядом и начал: – Семыгин, это я понял сегодня в метро. Вот скажи мне, ты не замечал, когда ты сам в метро едешь, что остальные люди в вагоне делают? – Тоже едут, – неуверенный, что совсем правильно, всё же ответил Лёша. – Нет, едут-то они едут, потому что их поезд везёт, а что они ещё в это время делают? – Сидят, стоят, – стал перечислять Леша, – читают… – Вот! Правильно! – остановил его поднятым вверх указательным пальцем Рощин. – Читают. Читают, Лёша, читают, – повторил он для важности. – У нас читающая страна. А что читают? – Ну, газеты, журналы, книги. – Книги! – вновь попугаем откликнулся Рощин, выхватив из контекста главное, по его мнению, слово. – Книги, Лёша. Читать у нас любят, а книг нужных мало, потому что в советское время, сам знаешь, что больше всего печатали – «Малую землю», «Капитал» Карла Маркса, да классиков. А сколько осталось всего за бортом. Солженицын, Стругацкие, Чейз, крутые бестселлеры, «Москва – Петушки», порнуха, какой-то там Джойс, сам его не читал… – перечисляя, Рощин последовательно загибал пальцы на обеих руках, пока они у него не кончились. Загибая последний, он почему-то назвал «Пиноккио». – «Пиноккио» издавали, – не согласился Лёша, – я помню, ещё нам воспитательница в детском саду вслух читала. – Так это когда было? – Рощин подался вперед над столом от возбуждения, даже зад оторвал от табуреточки. – Это когда было?! Сколько тебе лет сейчас, Лёша? А сколько было тогда? С тех пор сколько детей народилось, где тот «Пиноккио»? В печке у Карабаса Барабаса! – Ну ладно. Ну и что? – Книги, Лёша, книги – вот что нас обогатит. И это тебе не лимон, это уже биллиард. – А на какие бабки ты их издавать собираешься? – просёк наконец суть дела Семыгин. – У меня таких нет, даже если мы все сосиски вместе с мясорубкой продадим. – Лёша, у тебя есть квартира, – твёрдо рубанул Рощин, и сел на место. – Тебя твоя бабушка этой квартирой осчастливила, я без всякой иронии. – Па-ашёл ты, – презрительно отмахнулся Лёша. – Квартиру я продавать не буду. – Зачем продавать, мы возьмём под неё кредит в банке, понял? А с такими деньжищами, да при нынешней свободе и таком рынке в полгода вторую квартиру сделаем. – Па-ашёл ты, – все также уверенно отмахнулся Лёша. В тот день они расстались очень недовольные друг другом. Рощин убрался восвояси, а Лёша, убравшись после рабочего дня и перекусив остывшими сосисками, отправился в магазин за пивом. Магазин находился за углом в соседнем доме, и скоро Лёша был уже там. Привычно вдыхая запах винного отдела, влажный и кислый от общего выхлопа регулярных посетителей, он пристроился в конце небольшой очереди и отвлёкся мыслью – как же просто теперь стало купить нужное пойло в отличие от недавнего прошлого. Ещё год назад кроме жигулевского и двух сортов водки по талонам за спиной продавщицы ничего не было. И очередь на часы. А сейчас вон сколько – пестрят невиданные прежде этикетки разных пив и «Распутин» с восьмидесятиградусным «Моцартом», и вин, блин, бери не хочу. Только бабки отваливай. Движение очереди сошло на нет, Лёха остановился в двух покупателях от цели. Остановка вынудила его глянуть вперед – в чём дело-то? А дело было в том, что в очередь мужиков затесалась девица, она затор и устроила. Стоит у прилавка и сама себя шмонает – в карманах одной рукой рыскает, а во второй «чирик» на виду держит. Продавщица напротив девицы рыхлой глыбой терпения и укора. Голова малость набок, одна рука плетью, в другой – бутылка «Привета». Действительно, дура перед ней не могла бабки заранее приготовить. Вон Лёха, свои дома ещё отсчитал и с тех пор в кулаке держит. Девица, извиняясь взглядом, обернулась на очередь и тем же смутила Лёху. Показалось ему почему-то, что она лишь перед ним одним так извиняется. Впрочем, девушка тут же отвернулась и озвучила на одной тусклой ноте: – Извините, я кошелёк в машине оставила, – побелев лицом и одновременно покраснев треугольником под правой скулой. Не спуская с неё взгляда и не меняя позы, продавщица только колыхнулась как-то почти незаметно всем телом – так в старом кино, где кусочек плёнки утрачен за ветхостью. Но от этого Лёхе стало стыдно и отвратительно, будто выпил по ошибке тухлое яйцо. Скользнул желток по горлу, высосанный из скорлупки, и лишь потом гнусью изнутри уже вдарило. Слава Богу, ОНА продавщицы не видела – старательно смотрела в сторону. Глупо улыбнувшись, девушка сунула руку с деньгами в карман, с шелестом смяв купюру, повернулась и пошагала к выходу. – Ага, бля, в машине, – за спиной у Лёхи просипел мужик, – ни хера больше не придумала. Пивом Семыгин отоварился меньше чем в полминуты, стоявший перед ним взял тот самый «Привет», и без сдачи. Магазин покинул поспешно и сразу стал озираться за дверью на улицу. Её спина, стянутая демисезонным пальто, темнела у ближайшей арки во двор. Чуть не дойдя, она остановилась, будто молясь на стену дома. Он подошёл стремительно и, заглядывая ей через плечо, сразу заговорил: – Девушка! Девушка, хотите, я вас пивом угощу? – Я с незнакомыми алкоголиками по подъездам не пью. Она не удостоила его взглядом, прячась в зеркальце пудреницы и выкапывая платочком с уголков глаз остатки расплывшейся туши. – Тогда пойдёмте, я приглашаю вас в ресторан. Лёша быстро огляделся. – На, бери. Подарок, тебе, Будённый, – он всунул свежекупленное пиво в лапы офигевшего от такой щедрости алкаша, прервав тем его сумрачный путь к бессменной цели. Застигнутый врасплох, одарённый застопорился на несколько долгих секунд, неуверенно покачиваясь на сильно кривых ногах и разглядывая сразу обе бутылки – по одной на каждую руку. Потом робокопом развернулся на месте и, даже не взглянув на дарителя, поспешил, как мог, прочь во двор через арку. – А правда, похож, – услышал Леша и, обернувшись, увидел, что девушка улыбается. – Ну, – согласился он. – Вылитый. Его все тут так кличут. – А я его столько раз видела, но не знала. Надо же, как похож, – она вдруг громко, грубо и коротко рассмеялась. У Лехи аж в груди ёкнуло, так понравилось. – Так, мы идем в ресторан? – напомнил он своё предложение. – Пошли, – согласилась девушка. Всё стало близко – магазин, ресторан, аптека – всё сгруппировалось и стало доступно в тот период московскому обывателю, только не по деньгам. На кратком пути до ближайшего ресторанчика Семыгин прикидывал, как не опозориться перед дамой своими финансами. Считал он тогда деньги хотдогами: «Четыре, нет пять, ну ладно, шесть хотдогов на бутылку, столько же закусить и кофе, а у меня их в кармане семнадцать минус четыре за пиво Будённому – блин, всё в обрез». Стоило принять некоторые меры предварительного страхования, что Лёша и сделал, когда усаживал приглашённую за столик. Сразу, сам ещё не садясь, он стал энергично и нарочито картинно подзывать почти сопливую официантку и бросил мимоходом в воздух откровенную лабуду: – У нас мало времени. Ровно через три часа я должен вылететь в Акапулько. Надо ещё успеть на регистрацию. Девушка, пожалуйста, покажите меню. Махнув ему ручкой, мол, слышала, девчонка в передничке на джинсы метнулась к стойке за коричневой книжицей с перечнем яств и напитков. – Да, ладно тебе, Семыгин… Акапулько… Когда ты только врать научился? Раньше ведь и слов-то таких не знал. Все эти фразы длинной неторопливой очередью ударили в спину. Как по-киношному умирающий солдат, Лёха повернулся на месте, одновременно опускаясь на стул. Она смотрела без улыбки, но смеясь. Вернее, бессовестно насмехаясь. И не скрывала этого. – Галя? – вдруг вспомнил Лёша свою одноклассницу, и весь остальной лексикон начисто выдуло из его головы. Теперь там, под черепом, бушевало пламя стыда, до красна раскалившее в доли секунды и уши, и щёки. – Галя? – повторил он. – Неужто я так изменилась? – с лёгкой досадой, Лёха не понял – наигранной или нет, спросила она. Ещё как. Ещё как изменилась. Буфера-то какие, а ведь почти ничего и не было. Так, две чернильницы. А теперь… А всё остальное… Красивая сильная женщина, которую он… – аж всё внутри дрожит. Пойди-узнай в ней сходу Гальку Секину. О ней и помнил только, что, выходя к доске и отвечая на вопрос учителя, начинала раскачиваться маятником. Да её вообще никто из их класса, наверное, не помнил, а не помнил – потому что не замечал. Вот собирались же три года назад, её не было, никто и не заметил. Потому что и замечать раньше было нечего. Курёнок какой-то на тонких ножках, и всё. У неё даже клички не было. Ещё и встретились теперь на другом конце Москвы, а не в родном районе. И десять лет почти... Или больше? Пойди-узнай. – Да-а, Семыгин, спасибо тебе, видать, я так изменилась, что и не сказать. – А что ты плакала? – совсем ни к селу ляпнул Леха то, что хотел узнать с самого начала. – Меня с работы уволили, – не удивившись и сразу поняв, о чём он, ответила Галя. – Я тут работаю недалеко. Работала, то есть, – она криво улыбнулась и отвела взгляд, пустив его гулять куда-то на пол около стола. – Ну и что? – всё ещё находясь в гроге, Лёша ляпнул вторую тупость. – Что-что, ничего. Мне деньги нужны. Дочка у меня. Да и вообще… – Как дочка? Галя посмотрела на Лёшу пристально и опять с усмешкою, так что он ещё покраснел – до цвета борща. – Так. Дочка. Аня. Что такого-то? Восемь лет уже. Во второй класс пошла. А чего такого-то, что удивительного? – Нет. Ничего, – смущённо затараторил Семыгин. – Просто давно не виделись. Я и не знал. А муж… – Мужа нет, – опередила Галя. – И тоже ничего удивительного. – Согласен, – кивнул, пряча глаза, Лёша. – Только я не от того ревела, Семыгин, когда ты ко мне у магазина пристал. А от того… Понимаешь, – и она начала свою историю, которую Лёша не то чтобы при этом совсем не слышал, но вовсе не воспринимал, как уличный шум за окном. Так и не въехал, с кем она должна была переспать по службе да вроде отказала, и как это связано с какими-то неучтёнными денежными суммами. Он часто кивал, закурил, но всё время видел только белую округлость оголенной части руки, между Галиной фарфоровой кистью и синим облегающим рукавом трикотажной кофточки и мучительно старался поймать свою самую главную мысль, змеёй извивавшуюся в пекле возбуждённого разума. Один раз он уже почти ухватил её бьющийся хвост, да чуть повыше сдвинулся рукав, и каряя звездочка маленькой родинки с поверхности белой округлости выстрелила маслом в огонь. Когда Лёша очнулся, мысли-змеи уже не было. – По-подлому просто уволили. Не заплатили. Ещё и привесили. Очень обидно, – закончила жалобой Галя. – Решила напиться и… Мы заказывать будем? – спросила она, не тонко намекая, что рассказ окончен, а официантка меню принесла, и коричневая книжечка уже давно лежит на краю их столика. Лёша подвинул эту книжицу Гале, и когда она раскрыла её, получил возможность впервые рассмотреть одноклассницу в упор, не рискуя встретиться взглядами. Галины губы слегка шевелились, когда она просматривала прейскурант, а лицо приняло выражение отстраненное от мира сего. «Похожа на дурочку», – решил про себя Лёша. – А кем ты работала? – Бухгалтером, кем же ещё?! – ответила, не отрываясь от чтения. – Я же тебе только что… – Отлично! – поспешно перебил он. – Я тебя к себе на работу беру. Полный реванш одной фразой! Галя разве что сидела, а не стояла, а то реванш мог бы получиться ещё более красочным. – А ты кто? – спросила она, выдав тоном всю глубину потрясения. Хотя и тонкая, нотка слабого недоверия всё-таки прозвучала. – У меня издательство. Издаём детские книги. В ближайших планах «Пиноккио». Мне свой бухгалтер вот так нужен. – Лёша неоригинально полоснул себе ребром ладони по горлу. – Что? Твоё издательство? – ещё больше не веря, переспросила Галя. – Владелец – ты? – Я, – Леша пожал плечами. – Поэтому и на работу тебя зову без всякого испытательного срока. – Семыгин, ты серьёзно? – Как никогда. В Акапулько Лёша в этот вечер не полетел. Кофе они тоже не пили. Только вино да пирожные. Досидели до закрытия. Проводив Галю до подъезда и выяснив адрес и телефон, Лёха бросился искать ближайший телефон-автомат, чтобы срочно дозвониться Рощину прежде, чем тот отключиться на ночь. Отключившийся Рощин слабо поддавался быстрой настройке при экстренном включении, и поутру мало что помнил.
Ночью Лёше приснился Будённый, он, улыбаясь, ходил полукругами и выписывал ногами удивительные вензеля, так его беднягу колбасило на старые дрожжи. И ничего не говорил. Только улыбался да мотылялся, и всё. «К чему бы? – озабоченно недоумевал Лёша с самого момента пробуждения. – С чего бы? – терялся в догадках он, умываясь, бреясь и чистя зубы. – А ну его в баню! – сердито отмахнулся Семыгин, делая первый глоток утреннего кофе. – Дел, блин, по горло, а тут ещё Будённый во сне мотыляется». В квартире он прибрался, вымыл полы, горку грязной посуды и постирал уже завонявшее шмотьё ещё вчера вечером, а вот нужных покупок не сделал. Надо было затовариться какой-нибудь жратвой из расчета на четыре персоны, хотя бы на пару дней – чтоб не думать, заскочить на «Горбушку» купить какой-никакой телевизор на 17 дюймов по диагонали, ибо старый приказал долго жить, но более всего его напрягал унитаз, который надо было ещё и установить, предварительно порушив треснутый старый. Ситуация осложнялась тем, что времени на вызов сантехника не оставалось, поэтому выполнять демонтаж, монтаж и все пусконаладочные работы сантехнического оборудования предстояло ему самому и в крайне сжатые сроки, то есть сегодня же. Как не отмахивался Алексей Николаевич, а Будённый вспомнился опять в первой же пробке возле «Кунцевской». – Вот, гнида, – пробормотал Семыгин, прикуривая за рулём. Перед Горбушкой долго парковался, а телевизор купил быстро, особенно не выбирая – всё равно родной сборки теперь не бывает. Сволок его в тачку, поставил машину на сигналку и побежал на рынок за унитазом. Эту нужную вещь он выбирал долго, всё не нравились ему современные модели, которые называются «без полочки» и потому брызгают вверх при падении тяжести вниз. «А вы бумажку сначала бросайте», – посоветовал продавец. Отдавая деньги и забирая покупку в просторной картонной коробке, с картинкой, не оставлявшей сомнения о содержимом упаковки, Лёха знал уже, что даже до машины не добежит. «Не надо было пить ещё чай после кофе, и такую бадью!» – ругал себя он за дурацкую привычку. Тесные «той-той» оказались, как водится, на замке. «Ну, ссать-то они где-то должны», – с этой мыслью Леша метнулся к ближайшему продавцу. – Там вагончик за администрацией, – послал его в дальний угол продовольственной части рынка этот добрый человек. «Всё ж лучше, чем в машине», – успокоил себя Семыгин. Коробка затрудняла движение в субботней толпе рыночных посетителей, однако он добежал. Взлетел по железной лесенке, сунул бабке червонец и нырнул за дверь мужской половины. Покупку приставил к ноге, сосредоточился над рабочей фарфоровой чашей и зажурчал. – Семыгин, в сантехники записался? – Ох, блин, Женя! – сразу узнал он своего былого бизнес-партнёра в насмешливом, тронутом сединой щёголе, напугавшем его шлепком по плечу. – Это мой. Лёша кивнул на упакованный унитаз, которым с ходу «уколол» его Рощин. – Семыгин, такого я ещё не видел. В общественный сортир со своим унитазом. – Па-ашёл, ты, – пришёл в себя Лёша и лихо, одним движением застегнул зиппер на ширинке. Рощин потащил его в ближайший кабак, не дав отнести унитаз в машину. Так он и стоял теперь под столом всё в той же коробке, только Леха оторвал компрометирующую картинку. Рощин пил пиво: «Я тут рядом – пешком». А Лёша был за рулем, так что опять кофе. Поминали старое. Расспрашивал больше Рощин. – А квартира бабкина как? – Какая? Ах, эта. Я на Аньку переписал, а она её впарила, когда уехала за рубеж. Шустрая, как мамаша. Завтра с мужем и внучкой на неделю приезжает. Второй год уже так – у них там ихнее Рождество, а у меня как раз день рождения. Зачем я, по-твоему, новый унитаз покупал? Мне-то треснутый по барабану, а им, сам понимаешь... – А куда ты ставить его собрался, если твою квартиру она продала? – Родительская-то теперь уж за мной. Умерли они, давно уже умерли. Ну, не вся за мной, в ней ещё Галька прописана. Но я там живу, а Галька у мужа. Там у меня и унитаз. И Анька туда ко мне приезжает. А то куда ей? Она в Москву ездить любит. – Дурак ты, Лёша. Тогда был дурак, а сейчас ещё хуже – старый дурак. Говорил я тебе: «Продай бабкину». А ты всё: «Галька, Галька. Книги буду делать. Издательство…» Я ж те сразу сказал, что не получится так ни хрена. Если бы ты меня тогда послушал и бабкину квартиру не в залог за кредиты совал, а продал бы, да вместе мы с тобой тогда в ту стройку с Клещиновым вложились, сейчас бы горя не знали. Выгодное было дельце. Клещинов Гришка теперь в ус не дует, площади под аренду сдаёт, и всё. У него их теперь знаешь сколько! И мы б так жили. Ведь это я Клещинова нашёл, я. Ведь я просил тебя тогда, продай бабкину. А ты упёрся – книги да Галька, иного я тогда от тебя не слышал. А где теперь твоё издательство? Заморозил. Где она теперь твоя Галька? С богатым мужем. Дочка её «за бугром». А ты – дурак у разбитого унитаза. Рекламный менеджер с седыми мудями. – Всё верно, Женя, всё верно, – криво улыбаясь, бормотал Семыгин. – Всё правильно. Но тебе-то ведь что? Ты-то не в накладе. Состоятельный человек. Вы с Клещиновым молодцы. – Я состоятельный? «Вы с Клещ-щиновым»… Ты чо, совсем?! – подскочил на стуле Рощин. – У меня ничего нет. Я на него, на Гришку работаю! Он владелец, ты что, не знаешь? А так бы и наше с тобой было. Было БЫ, – выделил последнюю частицу Рощин. И всё из-за тебя. Чо ты тогда так в эти книжки вцепился? Ведь ясно же сразу было, что не твоё. Что не выйдет у тебя ничего. Или забыл? Сколько ты их вообще, этих книг, выпустил? Одного «Пиноккио». – Ещё «Разводите пчёл в личных хозяйствах», – уточнил Лёша. Рощин выдержал долгую паузу, глядя на Семыгина, как на безнадёжного. – Я же просил тебя тогда, просил, – с болью в голосе произнёс он. – Уговаривал. Э-э, да что… Безнадёжно махнув рукой, бывший Лёшин напарник встал из-за стола. – Пойду, – он старался больше не глядеть на Лёшу. – На рынке ещё ничего не купил. Тебя, дурака, заметил. Не прощаясь, Рощин двинулся к выходу, но вернулся. – Ты видал, блин, чтоб состоятельные на такой рынок ходили, где ты свой унитаз покупал? И, не ожидая больше ответа, ушёл окончательно.
– Вот тебе и «лимон», – бормотал Лёша, пробираясь рынком в обратном направлении к машине. – Вот тебе и «лимон», Женя. А мне он и не нужен, пошёл он на, кислый цитрус. На самом деле ему стало погано после встречи с Рощиным, так погано, что аж забубнил. – Да и хрен с ним, да и хрен с ним, – раз за разом повторял он. В машине Семыгин закурил, не заводя мотора, и уставился невидящим взглядом в грязное лобовое стекло. – Галька – дура, – сказал теперь он. – Да и хрен с ней. Ещё с минуту он молча вдыхал и выдыхал дым. – Лучше бы я стал лётчиком, как Мимино. Ведь мечтал же в детстве. Не расставаясь с недобитой сигаретой, он вставил и повернул ключ в замке зажигания, и тут же некстати в его нагрудном кармане ожил жук мобильника. С отключенным звонком аппарат вибрировал низко жужжа, словно трепетал крыльями. Остылый мотор бывалой «Нивы» заглох, пока Лёша скособочась забирался рукой за пазуху. – Да! Алло! – зло гаркнул он, приставив мобильник к уху и выплюнув окурок прямо на пол салона. – Да! – Папа, это я! У Семыгина потеплело в груди. – Аня, как дела? Вы там, часом, не передумали? Завтра прилетаете? – Папа, ты где? – Как это – где? – Ты не дома? – Нет, я на рынке. – Езжай скорее домой, тебе сейчас самолёт привезут. – Какой, в баню, самолёт? – опешил Семыгин. – Настоящий, с мотором, но он небольшой, треугольный такой, как дельтоплан. Он разбирается. Сказали, в грузовой лифт, наверное, влезет. Мы тебе его купили. На День рождения.
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
