|
|
|
|
Елена СЕЛЕСТИН |
|
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Елена СЕЛЕСТИНФеноменология французского парфюма в период развитого социализмаВо Франции оказалось, что мы там всех знаем. Выяснилось просто – радость узнавания лезла из ушей. Здесь жил Бальзак и переживал то-то и то-то, там Собор с известным действом вокруг него, Пиаф для нас просто родная, исстрадавшаяся, жаль, что не провела детство в СССР в благополучном детдоме, Марина Влади, русская душою, Дассен с его одесским дедушкой… да бесконечно! Когда пришло в голову расспрашивать про подробности жизни постимпрессионистов, чьих полотен в Москве пруд пруди, знакомые французы начали коситься. Они не могли понять, что мы не выпендриваемся и не разведчики мы, а лишь невольно обнаруживаем нормальную франкоманию советских людей. К слову, чтобы никто не зазнавался, надо упомянуть, что была и англомания, и италомания восьмидесятых. Развлекались разнообразно. Не будем говорить о кино – не люблю кино, и Фантомас мне уже в восемь лет казался идиотизмом; забудем на время о Петипа – от чьего наследства мы единственные в мире не отказываемся; промолчим о французском поцелуе. Но поблагодарим, на полном серьёзе, советскую власть. Нам издавали хорошую литературу, а у нас находилось и время, и образование, чтобы её читать. Таким образом – или я заблуждаюсь? – по крайней мере, половина советских женщин, родившихся от 1930 до 1965 года, за более поздних не отвечаю, принимала на грудь полные собрания сочинений Бальзака, Мопассана, Арагона, Роллана, а также Франса Анатоля. Ах да, Гюго, Жорж Санд, Дюма! – которые меня не интересуют. Стендаль, опять же. Кроме того, девушки зачитывались Андре Моруа и Саган. Насчет Вольтера, Дидро и Руссо с Монтенем врать не буду, их, мне кажется, читали мужчины, причем в позапрошлом веке. «Люблю Дидро, ума ведро…» – взвешенно рассуждал Пушкин (кто знает продолжение в галльском духе?). И всегда, когда хотели подчеркнуть, какая Екатерина Великая была лицемерка, упоминали о том, что она переписывалась с Вольтером – а Емельку-то и не пожалела! Нет бы министром назначить.
В загадочной, полной чудесных воздействий палитре культуры страны галлов хочу выделить забавную линию: взаимодействие советской женщины и французских духов. Однажды в детстве я долго рассматривала фразу в одном романе (надеюсь, что во французском, но, возможно, то был и Голсуорси): «Она сменила духи: это тревожный симптом». Я старательно задумалась, что же это значит, почему так важно, если дама вдруг меняет духи. И если это важно, отчего мне непонятно, почему никто не научил? В начале семидесятых годов в советских магазинах «в свободной продаже» появились французские духи. По выбору некой внешнеторговой организации для женщин СССР предлагалось два вида: «Клима» и «Фиджи». Лет пять или шесть на прилавках универмагах красовались только эти две марки, флакон иностранных духов стоил 25 рублей. Заранее оговорюсь, что я не касаюсь ассортимента магазинов «Берёзка» – там покупали другие люди, певшие другие песни. Почему-то запомнилось солнечное весеннее утро, мне лет двенадцать, я беседую с мамой, которая сидит в спальне у трюмо. Мы говорим о школьных лыжных соревнованиях. Потом идём в универмаг, кажется, втроем, вместе с папой. В универмаге покупаем «Клима», голубую коробочку в целлофане. «Что это значит, «Клима»? – спрашиваю я у мамы, а она у продавщицы. – Это значит климат, погода». На коробочке голубое, белое – небо, облака, движение воздуха. И поскольку в магазине мы наверняка обсуждали и те и другие духи, то в голове осталась картинка: воздушные массы над экзотическими просторами, погода над островом Фиджи. Дома мы выковыриваем толстенький пузырек с зелёной жидкостью из его гнезда; вокруг пробки он обвязан жёсткой золотой нитью; пробка тугая, открыть трудно. Запах сильный, странный, упругий… Его не с чем сравнить. Что-то в нем есть от огурцов, сладких… У моей школьной подруги Светы мама работала гинекологом. По этой причине многие, в том числе состоятельные женщины «из торговли», были чем-то обязаны Г.В. и несли ей в подарок чаще всего французские духи – из волшебного магазина «Берёзка». В заветном шкафу хранилась неописуемой красоты коллекция: мы часто открывали дверцу и любовались. Простое рассматривание флаконов и нюхание пробок становилось эстетическим и экстатическим событием. Помню, как мы притащили некоторые пузырьки на кухню, наверное, поближе к свету, сравнивали, обсуждали – а я не могла оторвать глаз от высокого флакона в золотой сетке с полукруглой золотой крышкой – что-то из семейства «Роша». На запахи богатства мы не посягали, понимая, что это было бы уже преступление. Но однажды преступили табу: я зашла за Светланой по дороге на выпускной вечер в восьмом классе – практиковался и такой, промежуточный праздник. Нарядная фигуристая Светка стала выбирать, какими бы духами подушиться – для завершения пышного туалета. В процессе поспешной дегустации меня поразил фиалковый, как показалось, запах «Мисс Диор». Тогда Света одарила меня облаком неземного аромата, прикоснувшись пробкой и к моему платью, и это волновало весь вечер, наполненный пустым ожиданием чего-нибудь романтического. Долгожданные танцы не принесли радости – все мальчики класса мечтали танцевать только с одной, заранее известной особой. Я и не люблю «Мисс Диор», поскольку головная боль от них совпала с ощущением всех школьных вечеров – ожидание, напряжённость, разочарование, запах юношеского пота. Если и танцуешь, то не с тем.
В десятом классе у меня неожиданно появились духи «Фиджи» – их запах я отчего-то с самого начала определила как «кислый, рассыпчатый сахар». Экстравагантная женщина, моя будущая первая свекровь, сделала этот щедрый подарок по непонятным для меня причинам; но я не нашла в себе сил отказаться, и немедленно обработала всю свою одежду. У меня было «выходное» платье из тонкой шерсти салатового цвета с длинными рукавами; намочив две маленькие ватки драгоценной жидкостью, я засунула комочки за обшлага платья; этого было достаточно, чтобы не только платье, но и весь мой шкаф благоухали долго-долго. Духи помогли ликвидировать противную деталь туалета: ввиду отсутствия дезодорантов в основание рукавов шерстяных платьев полагалось пришивать «подмышники». Шуршащие, отвратительные как лягушки кружочки и сами по себе внушали брезгливый ужас, да ещё были связаны со школой – выстиранными их пришивали одновременно со свежим воротничком и манжетами к школьным платьям унылыми воскресными вечерами. Процесс олицетворял собой конец глотка свободы. В те годы запахи французских духов держались поразительно долго. Действительно ли производились более стойкие составы – или восприятие притупилось с возрастом? Известно, что скорость времени и процессов меняется, молекулы разлетаются всё быстрее; возможно, поэтому сегодня мы уже не способны остро чувствовать запахи. В шестнадцать-семнадцать лет, когда собирались у кого-нибудь на квартире в отсутствие родителей и танцевали, то «быстрые» танцы – прыганье в кружок с разбрасыванием ног в разные стороны – происходили под английские песни, а «медленные» – томные объятия с изучением неясных ощущений – под песни Дассена и Матье. Пластинок с итальянской попсой тогда ещё не появилось. Мы жалели, что некому пока пролепетать: «Прости мне этот детский каприз!». И не появился еще герой, который мог бы сказать, хотя бы по телефону, сексуальным баритоном: «Salut, c’est encore moi… Привет, это опять я… Сколько лет прошло, и всё такое...» Всё потому, что никаких лет пока не прошло.
Через год после школы я и летела на свидание в Ригу. Последняя стадия подготовки к полёту проходила опять на кухне у подруги: мы разливали французские духи. Мои «Фиджи» перекапывались в Светкин пустой пузырек, а «Шанель №5» из коллекции Светкиной мамы переливалась во флакончик из-под таблеток валерьянки. Действовали пипеткой, осторожно и аккуратно. В разгар делёжки очень не вовремя вернулась с работы Г.В., и нам пришлось срочно эвакуировать свою лабораторию куда-то под письменный стол маленькой комнаты. Надо знать нервы и чувство юмора человека, который каждый день сталкивается в роддоме с жизнью и смертью: Г.В. спокойно разделась, присела покурить в гостиной, внимательно посмотрела на нас и сказала с легким отвращением: «Ну и навоняли же вы, девки!» На протяжении всего авантюрного путешествия я норовила заскочить в туалет, отковырнуть медицинскую резиновую пробочку и подушиться знаменитыми духами, аура славы которых, пожалуй, волновала больше, чем слабо-апельсиновый запах. Эффект превзошёл любые фантазии. Откуда мы знали, что творение гениальной мадемуазель с авангардным когда-то названием «№5» – это супер?! Не могли же, в самом деле, читать интервью с Мерилин Монро («Что Вы надеваете на ночь?» – «Шанель №5»), также не смотрели еще «Дольче вита» Феллини, где он вложил в уста кинодивы тот же пёрл. Кстати, не моё дело разбираться, кто из них первый придумал таким образом в очередной раз поклониться таланту невыносимой Коко – а кто украл остроту. Девочки начинали курить. Подруга Олечка, чтобы обмануть бдительного отца, после каждой сигареты пыталась перебить запах польскими духами «Быть может». В конце концов, у всей компании эти духи стали ассоциироваться только с запахом табака. У нас был каламбур: «Ты, быть может, – мы передразнивали папу, – э-э, может быть, курила?!» По просьбе Светки я подарила ей на свадьбу польские духи «Пани Валевска», большой синий флакон. Следуя традиции, она отлила мне половину. Вот уж не помню их запах. Очевидно, что вкус поляков вполне бы мог заменить нам вкус французов, если бы французов не было. В девятнадцать лет, собираясь родить умного и красивого сына, я купила себе духи «Клима». Сложился образ беременности: сарафан в клеточку, животик и запах «Клима». Моя, теперь уже только моя, голубая коробочка с флаконом внутри, стояла посреди круглого стола в большой комнате квартиры, где жили вдвоём с первым мужем. В один ужасный день нас обворовали. Унесли коробочку духов со стола, украшение комнаты и жизни, спёрли мои лучшие тряпки и две книги. Большой загадкой стал подбор исчезнувших книг: «Античная поэзия» и Франсуа Мориак, французский писатель, мрачный до депрессивности. С тех пор отношение к аромату «Клима» у меня двойственное: тайна ограбления так и не разрешилась, Мориак не дочитался. В восьмидесятом году в советских магазинах, наконец, начали продаваться «Мажи нуар». Третье наименование воплощения красивой жизни можно было купить в небольших флаконах и во флаконах внушительных размеров. Большие стоили восемьдесят рублей. Кто-то мне сказал, что в ГУМе грузины пробивают сразу по пять-десять штук, и поэтому введено ограничение на количество коробок, отпускаемых в одни руки. (Главный кошмар эпохи: «Два часа стою в очереди, а передо мной закончится». – За это нельзя сказать спасибо советской власти.) Большой флакон «Мажи нуар», чёрный с охристыми кругами, сложный по конструкции, наполненный тягучей жидкостью, напоминающей по цвету некрепкий чай, мы подарили маме на юбилей. Запах мне тоже напоминал сладкий чай с лимоном. Услышав пение Эдит Пиаф впервые, я испугалась и решила, что меня разыгрывают: не могут же люди искренне восхищаться столь запредельным – почти инфернальным голосом. Пожалуй, с непривычки можно сравнить с карканьем. Лучшая подруга прекрасно пела песни с пластинок Пиаф на языке оригинала, каждый вечер мы с восторгом голосили: «Но-о, – кто на хорошем французском, а кто на условном. – Нет, я ни о чем не жалею…» Наверное, уже было о чём пожалеть.
В начале восьмидесятых появились духи «Диорелла», они ассоциировалась с весной и праздником, в них не было тревожных или двусмысленных нот. Чистота, свежесть, сила. Праздник, который всегда с тобой. Не Париж, к сожалению, но почти! Хрустальный флакон в сумочке! А на самом деле ландыши, ландыши, светлого мая привет… Чуть-чуть начала просыпаться деловая хватка промышленности, «лё-ёгонькой такой промышленности». Некоторые утверждали, что нюхачи-умельцы с фабрики «Новая Заря» могут подделать мелодию любого аромата, и составленная таким образом композиция советских духов «Ноктюрн» ничем не отличается от «Диореллы». Якобы сами французы теряются, разводят руками от изумления. Жажда «Диореллы» была столь велика, что женщины покупали и «Ноктюрн», который стоил во много раз дешевле. Но уж больно пузырек был паршивенький, позолота с круглой крышечки оставалась на пальцах, словно пыльца бабочки. За то, что моего сына взяли в детский сад «Госплана», я подарила заведующей садиком духи «Мадам Роша», они стоили тогда пятьдесят или шестьдесят рублей. В «Елисеевском» можно было купить французский коньяк «Камю», который пользовался успехом в качестве презента или взятки. Духи «Же Озе» того же периода проиллюстрировали мне иероглиф понятия «жадность». Речь шла, что прискорбно, о моей жадности. Однажды в гостях у приятельницы, имеющей множество поклонников, а, как следствие, парфюмерии, я обратила внимание на «Же Озе», мне очень понравился их странный запах. Подруга сказала: «Попробуй, капни на свою кофту, тогда поймёшь – какое настроение даёт тебе этот аромат». Я подушила кофту, вернулась домой и поняла, что «на халяву» вылила столько духов, что мне становится плохо – запах преследовал меня, вызывал тошноту, чужие «Же Озе» расползлись по всей квартире и нападали, душили всю ночь. Тягучий и противный, навязчивый шлейф наказывал меня за невоспитанность, не давал забыть о своём поступке. Не комильфо, одним словом. «Же Озе» в переводе означает: «Я решилась», – хихикала подруга моей сестры. – «Помню, мы попадали от смеха, когда давний воздыхатель моей матери торжественно преподнёс ей на шестидесятилетие духи с таким названием».
Разве не странно, что во второй половине восьмидесятых, в то время, когда в обществе бродила неясная тревога и то ли жажда, то ли тоскливое предчувствие грядущих перемен, среди советских женщин модными стали две марки труднопереносимых французских духов: «Опиум» и «Пуазон». Не ведаю, какие запахи были модными тогда во всем мире, а в нашей стране, которая и сама уже не знала, что чувствовать от противоречий, душились этими самыми едкими и двусмысленными ароматами. Как будто решалось: нам всем надо дать яду или позволить забыться. Мне кажется, что сегодня мало кто уже выдерживает запах этих «хитов» конца восьмидесятых. Но тогда и я с удовольствием использовала свой «Пуазон» и свой «Опиум» до конца, подчиняясь общей тенденции. Последними духами, приобретение которых имело социальную загруженность, оказались духи «Вандербильт», не французские. Мне их подарили в такой момент истории, когда купить в магазине нельзя было вообще ничего. Начало девяностого года, скорее всего. Подобную вещь, «предмет роскоши», можно было получить только в обмен на какой-то талончик, или талончик плюс деньги – кто будет запоминать бесконечные виды идиотизма властей. А талончик можно было заиметь, сдав сто килограммов макулатуры. Или бутылок, или металлолома, не помню, очень сердят такие вещи. Талончики, в свою очередь, имели хождение на чёрном рынке, надо было только хорошо поискать через знакомых: мой муж так и поступил, и преподнёс мне такие женственные духи «Вандербильт». Энергичная Вандербильдиха была, как известно, американкой, и её творение, оформленное невозможно изящным белым лебедем, стало последним явлением в парфюмерии, поразившим мое неизбалованное советское воображение. Запах я тоже могла бы сравнить с чем-то сахарным и в то же время кислым, но уже неловко… Звонкий и пронзительный запах оказывал бодрящее действие: не иначе, инъекция бодрости означала начало американской экспансии. На этом эпоха социализма закончилась, и наши взаимоотношения с духами стали иными.
Почему же забыла упомянуть в первых строках Бодлера и Пруста (Марселя)? Камю, который не коньяк. Потом вспомнила – их не было в нашем детстве и юности. Пруст, Бодлер или Малларме, например, – это уже наше взрослое. Оказывается, Бодлер по какой-то причине часто сердился на женщин, да и на остальных французов тоже, но у него есть философское эссе «Похвала косметике». Это, говорит, нравственно ценное искусство. Сейчас у меня, как и любой женщины, имеющей хоть какой-то достаток, на туалетном столике много флаконов, используемых в зависимости от погоды, настроения и времени суток. За десять лет мы вылили и разбрызгали на себя множество французских, итальянских, японских, американских и швейцарских духов. Даже для юных девочек эта игрушка, как мне кажется, уже не такая волнующая – доступная. Мне лень искать, лень покупать: сами как-нибудь появятся, если их, конечно, ещё производят – и всё же я держу в голове, что, пожалуй, хотелось бы иметь «Фиджи». Наверное, они самые лучшие. Значит, я не поменяла духи – а о чём это говорит? Постскриптум.
«Почему именно французам дано чувствовать витальность повседневности, выраженную в мелочах, короткие волны энергий, пронизывающие все – жесты, вещи, взгляды… Как это правильно, что изначально именно они лучшие парикмахеры, кутюрье, парфюмеры. Что такое эротизм повседневности? Может, легкое, весёлое приятие чужой энергии; они не боятся других людей, как мы, не защищаются от них, да и не выбирают особо, а идут открыто и легкомысленно, уверенные в грядущей радости общения, создавая её вне зависимости от дистанции, готовые брать и давать, а не прикидывать тугодумно, чем оно может обернуться. Другой вопрос, что с перманентной радостью зашагают и дальше… жуиры, – в других языках и подобного слова не придумано», – приблизительно так думала я недавно, наблюдая за работой известного парикмахера-француза. Глядя на его руки, я не только задумалась о таланте привнесения эротизма в некоторые скрашивающие бытие необязательные земные профессии, но и удивлялась своим мыслям, их отчетливости. Мне было легко и хорошо. Француз проводил мастер-класс, он учил наших, специально отобранных мастеров – и в тот момент проводил «доводку» голов, на которых проходила демонстрация. Ученики, переводчица и я, – уже минут двадцать следили, как он прядь за прядью ласкает голову длинноволосой блондинки. Француз не делал работу, он «тащился» от того, что в данный момент имеет дело с самыми красивыми волосами, с самыми блондинистыми длинными кудрями, что клиентка будет счастлива непременно, что переводчица красива, а он знает секрет удовольствия, и на его породистые руки все смотрят. «Как бы и нам не бояться делать из мелочей радостную феерию, отдаваться каждому моменту пустяка жизни», – позавидовала я. Следующей показательной головой была моя – и когда вся группа переместилась к креслу, парикмахер посмотрел на мою скромную причёску с неописуемым восторгом. Начал нежно ворошить, перебирать пряди уже готовой, в сущности, стрижки. Подправляя и постригая что-то едва видимое, отдельные волоски, попутно комментируя, двигался вокруг кресла. Я решила не напрягаться и получить удовольствие. «Мы сейчас сделаем клиентке такую стрижку, что она станет очень красивой и от нас сразу пойдёт на вечеринку», – деревянным голосом констатировала переводчица слова француза. «Попробую быть не пугливой, а легкомысленной. Хотя юмор – так себе, причем тут вечеринка», – подумала я и не напрягалась, не отстранялась, а улыбалась, когда его нога прижалась к моей ноге – «спокойно, спокойно… но откуда же он знает, о чем я думаю?» – я уже почти смеялась. «Так, вот чёлка, видите? Идет сюда, к мочкам ушей», – сказал парикмахер ученикам. Посмотрел, увидел, что я смеюсь – и вдруг оп! – сел ко мне на колени. Колдун и телепат, что тут скажешь. Жуир, короче. «Мерси, месье, – сказала я, – какой… такой приятный сюрприз!» – как не готовила я себя, но растерялась-таки и выразилась по-английски. Не хватало только начать целоваться: всё же игривые мысли ещё не повод для знакомства. Нет, мы не умеем так себя вести. И ученики его не научатся. Парикмахер как-то вдруг посерьёзнел, слез с моих коленок и виртуозно закончил работу. Отчего-то мне было весело до конца дня: во-первых, я убедилась, что галльский дух здравствует, а во-вторых, стрижка… но достаточно «во-первых». Презент, шарм, каламбур, жуир, нувориш – и ещё много таких фр.-фр.-фр. Почему бы и нет? 07.2001
|
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
