Филон Александрийский

20 до н.э. – 50 н.э.

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Филон Александрийский

Часть. 3. Этика.

Время пришло.

Носители этики Филона.

Таким образом, сделав вывод о необходимости построения человеческого общества на принципах единовластия и строгого ранцирования его государственного устройства, Филон понимал, что такому обществу необходима будет и другая этика, которая могла бы поддерживать нравы общества соответствующие его Создателю.

Вполне вероятно, что к написанию новой этики его подвигло и знакомство с первыми христианскими общинами, на которые он впервые обратил внимание, находясь в Риме.

«Есть молва, – пишет Евсевий Памфил, – что Филон при Клавдии общался в Риме с Петром, который тогда проповедовал местному населению…   <…>

…Он описывает жизнь наших подвижников чрезвычайно точно; ясно, что он не только знал, но и чтил апостольских мужей, своих современников, и благоговел перед ними; они, по-видимому, были из евреев и потому соблюдали большую часть древних иудейских обычаев.

В своем сочинении, которое он озаглавил «О жизни созерцательной, или О молитвенниках», Филон заверяет, что он не собирается ни рассказывать ничего, кроме истины, ни добавлять что-либо от себя. Он говорит, что их называют «терапевтами», а женщин, которые живут с ними, «терапевтридами». Название это дано или по той причине, что они, подобно врачам, лечат и исцеляют от страданий, причиняемых пороком, души приходящих к ним, или потому, что они чтут Бога и служат Ему в совершенной чистоте.

Сам ли он дал им это имя, естественно согласовав его с образом жизни этих людей, или они сами первоначально действительно так себя назвали – имя христиан еще всюду не прозвучало, – распространяться об этом незачем.

Он, во-первых, свидетельствует об их отказе от имущества: вступая на поприще любомудрия, они отдают свое состояние родственникам, а затем, отложив всякие житейские заботы, выходят за городские стены и живут в садах и местах уединенных, ибо хорошо знают, что знакомства с людьми, непохожими на них, бесполезны и вредны. Жившие в это время и таким образом, естественно, с искренней и горячей верой упражняли себя в подражании жизни пророков» (Л – 2, гл. 17, § 1 – 5).

«Большая песнь» новой этики.

Наблюдая их жизнь, Филон понял, прежде всего для себя, основу разрыва с ортодоксальным пониманием Законов Библии. Мало того, об этом прямо говорилось и в Библии.

Стремление терапевтов к аскетическому образу жизни пророков, и «есть самая главная и самая лучшая способность души, пишет Филон. – А свидетель тому – Закон, говорящий в большей песни так: «Утучнел, отолстел и разжирел; и оставил он Бога, создавшего его, и забыл Бога, Спасителя своего»[U] (Втор. 32:15). Ибо, действительно, уже не помнят более о Вечном те, для кого жизнь расцвела благодаря счастливому случаю; они счастливый случай считают богом[70] [121]

Вот почему и Моисей также свидетельствует об этом, побуждая вести войну с противоположными мнениями; ибо он говорит: «Благоприятный случай удалился от них, а с нами Господь»[V] (Числ. 14:9). Следовательно, Божественное слово живет и ходит среди тех, у кого в почете жизнь души, тогда как те, кто ценит жизнь, проводимую в удовольствиях, полагаются на удобный случай, быстротечный и обманчивый. Эти, таким образом, все больше опухая от расслабляющей тучности и наслаждения, раздуваются, пока не лопнут; но те, кто тучнеет мудростью, питающей любящие добродетель души, обладают твердой и непоколебимой силой, указанием на которую является тук всякого приносимого в жертву животного, который сжигается вместе с жертвой всесожжения.[71][122]

Ибо Моисей говорит: «Весь тук навеки подношение Господу»[W] (Лев. 3:16 – 17), – показывая этим, что богатство мышления относится к дарам Божиим и принадлежит Ему, и поэтому достигает бессмертия; тогда как богатство тела и внешних предметов возводится к счастливому случаю, занявшему место Бога, и по этой причине очень быстро теряет силу» (Л – 5, гл. 120 – 123).

Как верно подмечено составителями комментария к параграфу 121 данного произведения Филона, он, говоря о большой песни, ссылается на песнь Моисея из книги  Второзакония (32:1 – 43), называя ее большая песнь, {ή μείζων ώοΊ},  в отличие от песни народа Израиля в главе 15 книги Исхода (ср. Leg. III 105). Здесь говорится о том, что Господь спас израильтян, от власти Фараона, избрав народ израильский в качестве своего народа, «дал народу устав и закон». И дал наказ ему, сказав, – «если ты будешь слушаться гласа Господа, Бога твоего, и делать угодное пред очами Его, и внимать заповедям Его, и соблюдать все уставы Его, то не наведу на тебя ни одной из болезней, которые навел Я на Египет, ибо Я Господь [Бог твой], целитель твой»[X].

Но народ израильский «Утучнел, отолстел и разжирел; и оставил он Бога, создавшего его, и забыл Бога, Спасителя своего». И теперь «Господь будет судить народ Свой и над рабами Своими умилосердится, когда Он увидит, что рука их ослабела, и не стало ни заключенных, ни оставшихся вне. Тогда скажет [Господь]: где боги их, твердыня, на которую они надеялись, которые ели тук жертв их [и] пили вино возлияний их? пусть они восстанут и помогут вам, пусть будут для вас покровом! Видите ныне, [видите], что это Я, Я – и нет Бога, кроме Меня: Я умерщвляю и оживляю, Я поражаю и Я исцеляю, и никто не избавит от руки Моей. Я подъемлю к небесам руку Мою и [клянусь десницею Моею и] говорю: живу Я вовек!»[Y]

И, наконец, самый важный для Филона стих этой Большой песни: «[Веселитесь, небеса, вместе с Ним, и поклонитесь Ему, все Ангелы Божии.] Веселитесь, язычники, с народом Его [и да укрепятся все сыны Божии]! ибо Он отмстит за кровь рабов Своих, и воздаст мщение врагам Своим, [и ненавидящим Его воздаст], и очистит [Господь] землю Свою и народ Свой!»[Z] Итак, поскольку вместе с народом Его веселится должны и язычники, то тем самым снимается барьер замкнутости религии иудеев. Теперь вместе с ними могут «веселится» и язычники…

И «положите на сердце ваше все слова, которые я объявил вам сегодня, и завещевайте их детям своим, чтобы они старались исполнять все слова закона сего; ибо это не пустое для вас, но это жизнь ваша»[AA], завещал Моисей народу израильскому.

Благость, Власть и Разум Бога.

Можно предположить, что поиск ответа на вопрос о том, почему это произошло, и почему «избранный народ» не может понять и принять существующую действительность, терзал душу Филона, до тех пор, пока некогда он не услышал речь со смыслом еще более глубоким.

«Ее произносила моя душа, которая часто вдохновляется и прорицает о вещах, в которых несведуща. Ее-то я и перескажу, если смогу припомнить. Говорила она мне, что у по сути сущего единым Бога есть две верховные и первые силы – благость и власть. Благостью Он мир породил, а властью порожденным управляет, третье же – их объединяющий и между ними посредничающий разум (слово), ведь благодаря разуму Бог и правитель, и благ» (Л – 9, гл. 27). Здесь Филон использует то обстоятельство, что в Библии к Богу применяются два слова – Бог, Θεός, и Господь, Kύριος. Созидательная деятельность Бога и Его благость соответствует имени Θεός, а на Его власть над мирозданием указывает имя Kύριος. Филон отмечает, что в рассказе о творении используется исключительно имя Θεός (Быт. 1). Имя Kύριος появляется только во второй главе Бытия, и связан с созданием человека[BB] и контролем его поступков.

Таким образом, выражение «ее произносила моя душа», можно понять, что Филон получил откровение Божие, и вполне возможно, что причиной этого был стресс, пережитый им при свидании с Калигулой, когда «внутреннее содроганье вышло наружу дрожью». Вполне вероятно, что это мог быть и качественнй скачок в познании Филона? А может это одно и то же?

Далее Филон раскрывает понятие еще одного персонажа, который появляется в момент перехода Адама из Рая в жизнь земную, – «пламенный меч»[CC].

Если Херувимы, – говорит он, – это символы двух сил, владычества и благости, то «пламенный меч – символ разума. Ибо разум – это наибыстрейшее движение и теплота, и в особенности таков разум Причины, потому что и Сама Она, упреждая, все предвосхищает и прежде всего мыслится и во всем обнаруживается.

Прими же, мысль, неискаженный отпечаток с каждого из Херувимов, чтобы, въяве научившись тому, что есть власть и благость Причины, ты собрала бы плоды со счастливого надела. Ибо ты сразу познаешь и то, как сходятся и сливаются неслитные силы, то есть, как Бог бывает благим, когда обнаруживается достоинство власти, и как владыкой, когда обнаруживается благость. А в результате ты приобретешь порождающиеся от этого добродетели – благосклонность к людям и страх Божий, причем не такую благосклонность, которая доставляет тебе удовольствие, оттого что ты говоришь с ними свысока, – ибо ты знаешь, как велико владычество Царя; и не такой страх, когда ты ожидаешь чего-то нежеланного, разучившись надеяться на лучшее, – ибо ты знаешь, что великий и Щедролюбивый Бог кроток.

Божественный Разум, – инструмент Бога в борьбе за знания.

Пламенный же меч потому, что им должен сопутствовать теплый и огневидный разум – мера всех вещей, – который никогда не прекращает двигаться со всей возможной скоростью, избирая прекрасное и избегая его противоположности[72][30].

Не видишь разве, что и мудрец Авраам, когда начал все мерить по Богу и ничего не оставлять возникшему, получает подобие пламенного меча – «огонь и нож»[DD] (Быт. 22:6), потому что он старается от себя отсечь и сжечь все смертное, чтобы, воспарив обнаженной мыслью, подняться к Богу?

A вот Валаама – легкомысленный народ – Моисей выводит безоружным, [то есть] не состоящим на службе и дезертиром, ибо он знает о войне, которую душе надлежит вести за знание. Валаам ведь говорит ослице, которая означает неразумный жизненный выбор и на которой восседает всякий безрассудный человек: «Если бы у меня в руке был меч, то я теперь же убил бы тебя»[EE] (Числ. 22:29). И величайшая благодарность Мастеру, что Он, зная безумие глупости, не дал ей, как нож сумасшедшему, силу слов, чтобы она не могла причинить большого и незаслуженного вреда всем встречным.[73][32]» (Л – 9, гл. 28 – 32).

Таким образом, по моему мнению, здесь Филон раскрывает основной принцип контроля Божественного Разума в постоянной земной борьбе нашей души и нашего тела. С одной стороны, когда душа ведет борьбу за знания, – Разум являет из себя инструмент, помогающий душе «отсечь и сжечь все смертное, чтобы, воспарив обнаженной мыслью, подняться к Богу», а с другой, – не дает воспользоваться безумию глупости нанести «незуслуженного вреда всем встречным». 

Душа и тело.

«На страже тела, – говорит Филон, –  стоят богатство, слава, почет – они выпрямляют его и поднимают ввысь, и заставляют держаться гордо, а сокрушают его враги – позор, бесславие, бедность.

На страже души – слух, зрение, вкус, обоняние и вообще весь строй чувств, а еще, конечно же, здоровье, крепость, мощь и сила: они окружают ум, словно прочные, надежно возведенные стены, а он, разгуливая в этих стенах, радуется, ибо ничто не мешает его свободным порывам, напротив – во все стороны расстилаются перед ним широкие пути.

Но этой страже, как я уже сказал, угрожает враг – ущербность и увечность всех органов чувств, и этот враг нередко приводит разум к краю пропасти. И все эти злосчастья, как таковые, весьма плачевны и ужасны, но много легче в сравнении с теми, что, люди навлекают на себя по умыслу.

Итак, рассмотрим опять-таки по частям, что представляет собой созвучие добровольных пороков. Поскольку наша душа трехчастна, то одна ее часть – это ум и разум, другая – дух, третья – вожделение. И каждая бывает вредоносна как сама по себе, так и совместно с другими, поскольку ум пожинает посевы глупости, трусости, распущенности и несправедливости, дух в муках рождает исступление, помешательство, безумие и все остальные пороки, а вожделение рассылает повсюду незрелые и потому пустые влечения к случайным телам и делам.

И тогда все происходит как на судне, которое матросы, пассажиры и кормчий в некоем общем помешательстве задумали погубить, – вместе с кораблем гибнут и сами злоумышленники. Ибо худший из пороков и единственный почти неисцелимый – это сотрудничество всех частей души в греховной деятельности. Ведь мор не оставляет здоровых, способных исцелять, и сами врачи вместе с обычными людьми страдают от чумы, которая по согласованному совпадению их настигла.

Все это Законодатель описал иносказательно – как Великий потоп: «водопады с неба»[FF] изливают бешеные потоки самого порока, а «источники» земли, то есть тела, изливаются обильными и многочисленными потоками всевозможных страстей, которые, соединяясь и смешиваясь с первыми, бурлят и кружат в своих бесконечных водоворотах всю область души.

Ибо, как сказано, «увидел Господь, что велико развращение человеков на земле и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время» (Быт. 6:5), и решил Он наказать человека, то есть ум, вместе с бывшими подле него пресмыкающимися, пернатыми и прочим неразумным стадом диких животных за преступления, которым нет прощения.

Потоп и был им карой. Ибо грехи неслись и преступления напирали всей силой, ни в ком не находя препятствия, напротив, все рвались бесстрашно к кладовым, неиссякаемым для тех, кто более всего готовы припасть к ним, и это наказание, пожалуй, было уместным, потому что порче подверглась не одна какая-то часть души, притом что прочие остались здоровы, нет, болезнь и порча захватили всю душу без остатка. И вот, когда увидел Неподкупный Судия, что мыслит и помышляет не только какой-то один, но всякий разум, тогда и послал Он им всем, подобающую кару» (Л – 8, гл. 18 – 25).

***

Описав и проанализировав настоящее состояние общества, Филон пришел к выводу, что причину происходящего необходимо искать в падении нравов, в том числе и у «избранного народа». Он приходит к выводу, что это связано с сотрудничеством «всех частей души» в неизбежной земной жизни души и тела, что и является прирожденной греховностью человека. Она, – «худший из пороков и единственный почти неисцелимый».

Считая, что настоящее время по падению нравов сравнимо с состоянием нравов перед потопом, видит спасение, во-первых, в обретении благодати «пред очами Господа» [GG], ведя жизнь «праведную и непорочную»[HH].

Во-вторых, в этой ситуации необходимо объединение «язычников с народом Его» для укрепления всех сынов Божьих, чтобы «очистить землю свою»[II].

А поскольку врожденная греховность человека есть данное, как существование души и тела, то, в-третьих, необходим постоянный поиск гармонии в этом существовании. Это предопределяет постоянную борьбу души за знание с тем, чтобы у нее была возможность в конце земной жизни  «сжечь все смертное, чтобы, воспарив обнаженной мыслью, подняться к Богу» (Л – 9, гл. 31), т. е. стать вновь бессмертной. Это и есть «Высшее Благо», которое Филон обозначает как «столп добродетели и совершенства» (Л – 3, гл. 1).

Начало.

Высланные и изгнанные.

Цель земной жизни – обрести высшую добродетель, до которой мы должны подняться, после того, как Господь изгнал[JJ] Адама из сада Едемского (Быт. 3:24). «Теперь, он говорит «изгнал», тогда, как прежде сказал «выслал»[KK] не потому, что случайно употребил эти слова, но, напротив, потому что сознавал, к каким вещам применяет их в непосредственном и прямом значении.

Дело в том, – говорит далее Филон, – что высланному не запрещено когда-нибудь возвратиться, а изгнанный Богом терпит вечное изгнание: ведь тому, кто еще не властно захвачен пороком, раскаявшись, дано вернуться, как в свое отечество, к добродетели, от которой он отпал, но тому, кто угнетен и побежден сильной и неисцелимой болезнью,[74][2] неизбежно приходится испытывать скорби, бессмертные до скончания века, будучи низвергнутым в место селения нечестивцев, чтобы терпеть одно только постоянное горе» (Л – 9, гл. 2).

И важно то, что Филон эту возможность возвратиться предписывает не по рождению, а по делам. Поэтому, как бы обращаясь к Гаю, Филон говорит: «А я думаю так: если бы даже всем показалось, что природа твоя божественна, она все равно стала бы смертной из-за твоих пороков, ибо если добродетели дают бессмертие, то пороки совершенно губят его. А посему не зачисляй себя в Диоскуры, чья братская любовь себе не знает равных, ты, кровавый губитель братьев, и не пытайся разделить почет Геракла и Диониса, благодетелей человечества, ты, злодейски погубивший все содеянное ими!» (Л – 3, гл. 12)

Ум (разум) человека – источник пороков и добродетелей.

А пороки наши есть результат нашего разума, который «не умеет достигнуть неприкасаемого и никак не осязаемого Бога, но поворачивает вспять» (Л – 3, гл. 1). Тем самым он препятствует нам вести жизнь «праведную и непорочную», когда «встретив ощущение, которым, как ему кажется, живет все одушевленное...        <…>

…сближается с ним, [стремясь вступить в равноправное общение], а оно как бы залучает в сеть и по законам своего естества, словно добычу, притягивает все воспринимаемое внешними чувствами: глазами – цвет, ушами – звук, ноздрями – запах, вкус – через органы вкуса, и через органы осязания – все тело, то, зачав [все это], оно беременеет и тут же начинает рожать и производит на свет величайшее из душевных зол – мнение. Ведь [ум] возомнил, что все это его собственность – все, что он увидел, услышал, попробовал, понюхал, чего коснулся, – и стал думать, что всего открыватель и творец он сам.

А произошло с ним это не случайно. Дело в том, что было некогда время, когда ум с ощущением не беседовал и ощущения не имел: он был совершенно не таков, как те животные, что живут стадами или группами, но походил на тех, кто живет в одиночку и самостоятельно. В то время, будучи сам по себе, он не касался тела, потому что не имел органа, которым мог бы смотреть вокруг себя и которым впоследствии будет охотиться за внешним. Он был слеп и беспомощен, но только не так, как это представляют себе многие люди, видевшие кого-нибудь с поврежденным зрением: ведь такой ум, лишенный одного ощущения, избыточно обладает другими.

Этот же ум оказался без поддерживающих его органов восприятия, на которые он мог бы опереться для устойчивости, ибо он был отрезан от всех способностей ощущения, а потому беспомощен поистине, половина совершенной души, нуждавшаяся в способности, при помощи которой согласно закону природы постигаются тела, неполноценная часть самого себя, лишенная сродного. По этой причине все тела были покрыты кромешным мраком, и ни одно из них не могло предстать взору, Ведь ощущения того, чем каждое должно было быть познано, – не существовало.

Когда же Бог захотел наделить его способностью постигать не только бестелесное, но и твердые тела, то Он восполнил душу до целого, присовокупив другую ее часть к той, что была сделана прежде». Тем самым дав душе ощущение, которое, как только возникло, «через каждую свою частицу, словно через некие глазки, стало вливать в ум весь [окружающий] свет и, рассеяв мглу, позволило ему увидеть природу тел отчетливо и предельно ясно, как их хозяину». Этот момент «восполнения души до целого» Филон сравнивает с человеком, который «озаренный сверкнувшим на заре солнечным светом, или восставший от глубокого сна, или как внезапно прозревший слепой, столкнулся одновременно со всем, что имеет возникновение, – небом, землей, водой, воздухом, растениями, животными, их сложением, качествами, способностями, постоянными и изменяемыми состояниями, движениями, деятельностью, функциями, изменениями, гибелью.

И одно из этого он увидел, другое услышал, третье попробовал, четвертое вдохнул, пятого коснулся, и к одним вещам, тем, что доставляют удовольствие, почувствовал склонность, а от других, причиняющих скорбь, отвернулся.

Итак, оглядевшись вокруг и осмотрев и себя самого, и свои возможности, он дерзнул похвалиться той же похвальбой, что и македонский царь Александр: ведь и тот, говорят, когда решил, что приобрел власть над Европой и Азией, встав в удобном месте и оглядев все вокруг, сказал: «И там, и там – мое»…            <…>

…Но раз уж он поверил в ощущения, что они способны овладеть воспринимаемым извне миром, то пусть тогда скажет, как он сможет освободиться от ошибок зрения, или слуха, или любого другого ощущения?

Поистине, эти оплошности всегда неизбежно случаются с каждым из нас, даже если мы особенно старательно напрягаем органы восприятия, ибо вовсе избавиться от естественных источников погибели и от невольного заблуждения очень трудно, а вернее, невозможно, потому что и в нас, и рядом с нами, и вне нас во всем смертном роде существует бесчисленное количество того, что создает ложное мнение. Стало быть, он решил неразумно, что все принадлежит ему, хоть он этим и похваляется чванливо…           <…>

…Почему, скажи мне, постоянно ошибаясь в зрении и слухе, признавая порой сладкое горьким, а горькое, наоборот, сладким, и в отношении каждого ощущения делая неправильные заключения гораздо чаще, чем правильные, ты все же не краснеешь, но, пользуясь всеми душевными способностями и силами, словно непогрешимыми, пребываешь в самодовольной гордости?

Но если ты переменишься и начнешь мыслить как подобает, то скажешь, что все принадлежит Богу, а не тебе: размышления, знания, искусства, наблюдения, отдельные умозаключения, ощущения и все возникающие благодаря им и помимо них действия души. Если же ты навсегда позволишь себе остаться невоспитанным и неучем, то целый век будешь рабом у суровых господ – мнений, желаний, удовольствий, несправедливостей, безрассудств и ложных мнений.  

Ведь Моисей говорит: «Но если раб скажет: «Люблю господина моего, жену мою и детей моих; не пойду на волю»» (Исх. 21:5), то его отведут на судилище Бога, и, имея Его судьей, он получит в прочное владение то, о чем просил, однако прежде ухо его проткнут шилом[LL] (Исх. 21:6), чтобы он не мог воспринять божественной речи в защиту свободы души.

Ибо как бы осужденному на неучастие в священном состязании и признанному негодным, поистине рабскому и прямо-таки жалкому суждению свойственно произносить напыщенные речи о том, что оно де возлюбило ум и считает ум своим господином и благодетелем и нежно де любит ощущение и почитает его своей собственностью и величайшим из благ, а также любит детей того и другого, ума – мысль, логическое рассуждение, осмысление, решение, догадку; ощущения – зрение, слух, вкус, обоняние, осязание и вообще чувственное вое приятие.

И, конечно, неизбежно, чтобы поселившийся в их доме не имел бы даже смутного представления о свободе ибо мы притязаем на бесстрашие в той мере, в какой удаляемся и отчуждаемся от них. А некто другой, обнаруживая вдобавок к себялюбию еще: безумие, говорит: «Даже если у меня кого-то отнимут, то, всего лившись, – за него в борьбу, как за свое собственное, я одолею [противника]». Он ведь говорит: «Гнав, настигну, разделю корысть, исполню душу мою, убью мечем моим, господствовать будет рука моя»[MM] (Исх. 15:9).

Действие и претерпевание.

А такому я бы ответил: «Глупец, ты не знаешь того, что в этом смертном роде всякий, мнящий себя гонящим, – гоним. Потому что болезни, и старость и смерть вместе со множеством других вольных и невольных зол преследуют, и кружат, и гонят каждого из нас, так что тот, кто думает, что он настигает и одолевает, – настигается и одолевается, и всякий возымевший надежду на добычу и поделивший ее в уме на равные части, побежденный, оказывается повержен к ногам одолевших врагов. В его душе опустошение вместо полноты и рабство вместо владычества, и он сам убит вместо того, чтобы убивать, и сполна испытал на себе все то, что замысливал причинить [другим].

Ведь сей поистине был врагом здравого смысла и самой природы, и в том, что взял на себя все, что относится к действию, и в том, что перестал помнить о чем-либо относящемся к страданию, как если бы уже избежал всех грозящих от того и другого погибелей.

Ибо Моисей говорит: «Враг сказал: «Гнав, настигну...». А кто может стать для души противником более непримиримым, чем тот, кто из-за гордыни приписывает себе то, что является уделом Бога? А удел Бога – это действование, которое не должно приписывать возникшему, удел же возникшего – претерпевание.

Тот, кто заранее поймет, что оно ему свойственно и необходимо присуще, легко перенесет выпавшее ему на долю, даже если это будут наиболее тяжкие испытания. А тот, кто сочтет его чуждым себе, сгибаясь под тяжестью неизбывного горя, понесет сизифово наказание. При этом он и на краткий миг не сможет распрямить спины, но будет подвержен всем несущимся на него и сбивающим с ног тяжким, да еще усилит действие каждого из них своей покорностью и безволием, страстями души неблагородной и немужественной. А ведь надо было с твердостью вытерпеть, и противостать, и оказать сопротивление, сделав мысль неприступной твердыней и окружив ее стеной своей выдержки и стойкости, самыми сильными добродетелями.[75][78]…     <…>

…Такое состояние да не воспримет никогда ни тело наше, ни тем более душа, но пусть – поскольку претерпевать смертному необходимость – в нас будет то, реагирующее, чтобы мы не обессилели, как неженки, сломившись, лишившись чувств и рухнув на землю в расслаблении душевных сил, но, укрепленные напряженным движением мысли, попытались бы сделать более легкой и удобоносимой тяжкую ношу нагруженных на нас несчастий.

Бог – основа новой этики.

Итак, поскольку доказано, что ни один смертный ни над чем не имеет прочного и надежного господства, а так называемые владыки носят это имя лишь по видимости, а не по истине, но между тем необходимо, чтобы так же, как существует в мире подчиненный и раб, существовал бы в нем предводитель и господин, то [ясно, что] действительным правителем и предводителем мог бы быть один Бог, которому и подобало говорить, что все вещи – его собственность.[76][83]

И обратим внимание, как величественно, а вместе с тем и богодостойно [Моисей] исчисляет эти вещи. «Все, – говорит Он, – мое». А «все» – это то, о чем Он говорит: «дары, даяния и плоды, которые вы, соблюдете приносить Мне на праздники Мои»[NN] (Числ. 28:2). Тем самым он ясно показывает, что одно из сущего соответствует по своему достоинству средней милости, которая называется подаяние, другое – более высокой, которой соответствует имя дара, а третье таково, что не только может плодоносить добродетелями, но уже и по природе свой целиком является съедобным плодом, которым одним только и питается душа созерцателя.[77][84]

А тот, кто этому научен и умеет это соблюдать и сохранять в своем сердце, принесет Богу безупречную и прекраснейшую жертву веры на праздники, которые принадлежат не смертным. Ибо эти праздники Он установил для Самого Себя, сделав их основой учения для почитателей философии.

А учение это заключается вот в чем. Один Бог празднует неложно, ведь Он один радуется, один веселится, один наслаждается, и Ему одному свойственно пребывать в мире, несмешанном с войной. Он чужд горя и страха, непричастен злу, неутомим, бесскорбен, безустален, исполнен беспримесного счастья. Его природа наисовершенна, а вернее, Бог Сам есть вершина, предел и граница счастья, так как ничто другое не служит к Его совершенствованию, но всем частным вещам Он уделяет от источника прекрасного – Самого Себя. Действительно, все прекрасные вещи, которые существуют в мире, никогда бы не стали таковыми, если бы не были отображением первообраза, поистине Прекрасного, Невозникшего, Блаженного и Нетленного.

Поэтому и о субботе – а перевод этого слова «отдохновение» – Моисей в законодательстве часто говорит как о субботе Бога[OO] (Исх. 20:10 слл.), а не людей. Тем самым он касается самой основы бытия, ибо если уж говорить правду, то отдыхает среди сущего одно, а именно, Бог. Но отдыхом он называет не праздность, потому что по природе созидательна Причина всего, Которая никогда не останавливается, творя прекраснейшее, но пребывает в беструднейшем действовании, происходящем с величайшей легкостью и без злострастия» (Л – 9, гл. 57 – 87).

Поэтому и говорит Филон, что «узренье Бога я ставлю выше всех прочих вещей, для каждого (из нас) и вместе для всех людей» (Л – 3, гл. 1).

В этом он и видит свое оправдание тому, что он оказался в Риме, как представитель и защитник иудеев, когда отвечает тем, кто считал дело посольства проваленным:

«И вот, если мы провалим оба дела, ради которых нас снарядили в посольство, скажут, пожалуй, так: «А разве они не знали, что нужно предпринять, чтобы вернуться целыми и невредимыми?» На это я бы ответил так: «Или нет в тебе природного духа благородства, или ты не был вскормлен и воспитан святыми писаниями. Тот, кто поистине благороден, тот исполнен надежд, законы же дают благие надежды тому, кто сердцем постигает их. Вдруг это – испытание поколению нынешнему, насколько сильна в нем добродетель, готово ли оно переносить тяготы, сохраняя твердость и силу разума, не дрогнув. Все, что от человека, уходит, и пусть уходит, но пусть живет в душах неколебимая вера, надежда на Бога, спасителя нашего, который много раз спасал наш народ, когда, казалось, все было кончено» (Л – 3, гл. 29).

Божественный Разум и разум человека.

Но «когда мысль отходит от представления о Боге, держаться которого было прекрасно и полезно, сразу же неизбежно приходится по образу плывущего в море корабля, обуреваемого сильными противными ветрами, носиться туда и сюда, получив в удел вместо родины и дома <волнение и> смятение, что совершенно противоположно устойчивости души» (Л – 9, гл. 13).

И происходит это потому, – считает Филон, что мы зачастую не видим отличия божественного Разума и разума (ума) данного человеку. И когда Бог испытывает нас, то здесь испытывается «твердость и сила разума» человека, который зачастую пока мы на каждом из этих направлений, ветра, несущего наш корабль, встречаем благоприятные нам события, не торопимся опускать паруса, продолжаем плыть, крепко держа штурвал, вовсе не считая нужным остановиться. Напротив того, упрекаем в недоброжелательстве и зависти тех, кто советует нам отступиться и умерить свои желания ввиду неопределенности будущего. Когда же случается нежданное несчастье, то к этим людям мы начинаем относиться как к благим прорицателям, которые знают, как обезопаситься на будущее, а обвиняем то, что вовсе не является причиной никакого зла, – сельское хозяйство, торговлю, другие профессии, которыми мы считали достойным заниматься ради обогащения. А они самими делами заговорят еще убедительнее, чем языком. «Разве не мы, – скажут они, – те самые, которых вы заносчиво упрекали в недоброжелательстве и зависти, из простого презрения принесли вам неудачу в делах (ср. Чис 22:30)[PP]?» «Посмотри на стоящий напротив Божественный разум (слово) – вооруженного ангела (Числ. 22:31)[QQ], по действию которого совершается добро и зло. Видите ли его?

Так что же вы теперь нас обвиняете, если прежде, когда дела ваши процветали, ни разу не упрекнули? Ведь мы остались тем, чем были, и ни одной черты не изменили в своей природе, а вот вы возмущаешься неразумно, ибо пользуетесь неправильными критериями: ведь если бы вы с самого начала поняли, что не дело, которым вы занимаетесь, – причина наступления блага или зла, но правитель и кормчий мира – божественный разум (слово), то легче бы переносили то, что вам выпадает, перестав клеветать на нас и приписывать нам то, чего мы не можем.

И если, прекратив войну и рассеяв сопутствующие ей тревогу и уныние, он снова возвестит мирную жизнь, то вы радостно и весело протянете нам руку, притом что мы остались такими же, какими и были. А мы ни от благосклонности вашей не превозносимся, ни если гневаешься, не печалимся, ибо знаем сами о себе, что не являемся причиной ни блага, ни зла, даже если у вас и сложилось о нас такое мнение. Разве что только и причиной удачного плавания или случающихся иногда кораблекрушений не считать море, а не различия в направлениях и силе ветров, которые порой дуют умеренно, а порой увлекают мощнейшим порывом (ср. Л – 9, гл. 33 – 37).

«Я полагаю, что в результате всего сказанного стало достаточно ясно, что природа, создав в помощь человеку могущественнейшего союзника – разум (слово), являет счастливым и поистине разумным того, кто умеет им правильно пользоваться, и неразумным и несчастным того, кто не умеет.[78][39]» (Л – 9, гл. 39).

Добродетельные мужи.

Для тех, кто решил идти по пути к Высшей добродетели ориентирами должны быть добродетельные мужи. «О ком Законодатель свидетельствует как о добродетельных, а это Авраам, Исаак, Иаков, Моисей и все подобные им, тех он не выводит познающими жен[79][40].

Поскольку мы говорим, что жена – это образно представленное ощущение, а знание возникает в результате отчуждения от ощущения и тела, то влюбленных в мудрость он покажет скорее отвергающими ощущение, чем избирающими его. И скорее всего, это правильно, ведь их сожительницы Женщины – на словах, на деле же – добродетели: Сарра – властвующая и предводительница, Ревекка – усердие в прекрасном, Лия – отвергнутая и подвизающаяся в постоянном упражнении, которое отвергает и от которого отворачивается со словами отречения всякий безрассудный человек, Сепфора, жена Моисеева, – поднимающаяся с земли на небо и постигающая тамошние божественные и блаженные природы, имя же ее означает «птица».

Прежде же чем мы будем говорить о том, как беременеют и рождают добродетели, пусть суеверные заткнут свои уши или отойдут подальше, ибо мы обучаем божественным таинствам достойных священнейших таинств мистов[80], а таковыми являются те, кто смиренно упражняется в истинном и лишенном всяких прикрас благочестии. Но мы не будем открывать священные тайны тем, кто находится во власти неисцелимого зла и измеряет чистоту и святость не чем иным, как только напыщенностью выражений, мелочной приверженностью к словам и диковинностью обычаев.

Начинать же таинство следует так. Муж с женой, мужчина с женщиной сходится, следуя природе, с тем, чтобы вступить в детородное общение. А добродетелям, порождающим много совершенного, не положено иметь дело со смертным мужем, однако если они не примут плод от кого-либо другого то никогда не забеременеют сами собой.

Тогда кто же тот кто сеет в них прекрасное, если не Отец сущего, не возникший и все порождающий Бог? Итак, сеет Он, а Его собственное порождение, которое Он засеял, дается в дар, ибо Бог ничего не рождает для Самого Себя, поскольку ни в чем не имеет нужды, но все – для того, кто просит о том, чтобы это стяжать.

Надежным поручителем в том, что говорю, я представлю священнейшего Моисея: он ведь показывает Сарру беременной в тот момент, когда она в одиночестве, и на нее призирает Бог[RR] (Быт. 21:1), рождает же она уже не тому, кто на нее призрел, но тому, кто стремится достичь мудрости, а сему имя Авраам.

Еще нагляднее он учит этому на примере Лии, когда говорит, что Бог отверз ее утробу[SS] (Быт. 29:31), отверзать же утробу есть дело мужа, и она, зачав, родила – не Богу, ведь Он и один Сам Себе довлеет и совершенно ни в чем не нуждается, – но принимающему на себя тяжкие труды ради прекрасного Иакову, так что [получается], что добродетель принимает божественные семена от Причины, а рождает одному из любящих ее, тому, кто будет ею избран из всех женихов.

Опять же, после того как всемудрый Исаак помолился Богу, Ревекка-постоянство становится беременной от умоленного[TT] (Быт. 25:21). Помимо же молитвы и просьбы Моисей, взяв в жены крылатую и небесную добродетель Сепфору, находит, что она беременна вовсе не от смертного[UU] (Исх. 2:22).

Все это, о мисты с чистым слухом, примите в ваши души как поистине священные мистерии и не разглашайте никому из непосвященных, но, как казначеи, берегите у себя сокровище, состоящее не из золота и серебра, сущностей тленных, но самое прекрасное из всех истинных приобретений – знание о Причине и добродетели, и третьем, рожденном от них обоих.

Если же вы встретите кого-нибудь из посвященных, окружите его настойчивыми просьбами, чтобы он не утаился от вас, если знает какое-нибудь новейшее таинство, и не отступайте до тех пор, пока хорошенько ему не научитесь[81][48].

Вот и я, хотя и был посвящен в великие мистерии боголюбивым Моисеем, когда увидел затем пророка Иеремию и понял, что он не только мист, но и славный иерофант[82], не замедлил пойти к нему в обучение.

Он же, часто вдохновляемый Богом, изрек от Его лица некое прорицание, которое обращено к самой мирной добродетели и содержит такие слова:

«Не домом ли ты нарекла меня и отцем и мужем девства твоего?»[VV] (Иер. 3:4). То есть он самым ясным образом показывает, что Бог – это и дом, бестелесное место бестелесных идей, и отец всего, поскольку Он все это породил, и муж мудрости, сеющий для смертного рода семя счастья в благую и девственную землю.

Ибо Богу подобает общаться с природой неоскверненной, нетронутой и чистой, поистине девственной, в противоположность тому, как это бывает у нас. Ведь когда люди сходятся для рождения детей, то девственниц это превращает в женщин, когда же с душой начинает общаться Бог, то ее, прежде бывшую женщиной, Он снова делает девственницей, потому что, убрав прочь низкие и немужественные желания, от которых она становилась слаба, как женщина, Он приводит на их место врожденные ей и беспримесные добродетели. С Саррой, например, Он не заговорит до тех пор, пока она не оставит все, что свойственно женщинам и не взойдет в чин непорочной девственницы (Быт. 18:11).

Неумеренные страсти.

Но нельзя, вероятно, исключать и того, что покрыться позором может и девственная душа, в случае если она осквернится неумеренными страстями. Поэтому прорицание Предусмотрительно называет Бога мужем не девственницы – ведь она подвержена изменениям и смерти, – но «девства» (Иер. 3:4), всегда неизменной и постоянной идеи, ибо если качественное по закону природы подвержено возникновению и гибели, то силы, налагающие отпечаток на частное, получили удел бессмертия.

Итак, подобает, чтобы невозникший и неизменный Бог засеивал идеи бессмертных и девственных добродетелей в девичество, которое никогда не изменяет свой образ на образ жены.

Так почему же, душа, в то время, как тебе должно соблюдать девичество в дому Бога и изо всех сил прилепляться к знанию, ты отказываешься от этого и с радостью обращаешься к ощущению, которое тебя оскверняет и делает слабой, словно женщину? Вот поэтому-то ты и произведешь на свет порождение всепорочное и всегибельное – проклятого братоубийцу Каина, приобретение, которое не стоило и приобретать: ведь имя Каин значит «приобретение»» (Л – 9, гл. 40 – 52).

***

Таким образом, соединив в человеке два начала, – душевное, «по образу своему»[WW] и телесное[XX] «из праха земного», Господь Бог дал возможность человеку шанс, получая познания, правильно воспользоваться богатством мышлении, достичь «высшего Блага», – бессмертия своей души, – «столп добродетели и совершенства».

Для этого дано нам, через процесс «дуновения в лицо», – «самое прекрасное из всех истинных приобретений» – знание о Причине и Ее добродетели и третьем, рожденном от них обоих» – Божественном Разуме.

Кроме того, среди нас встречаются добродетельные мужи, получившие высшую добродетель по рождению, являющие своей жизнью ориентир на пути, по которому мы должны следовать, постоянно ведя борьбу за знания, не поддаваясь сопровождающим нас радостных ощущениям, которые оскверняют и делают нас слабыми.

Этот путь могут преодолеть те, кто понял непреложную истину, что «удел Бога – это действование, которое не должно приписывать возникшему, удел же возникшего – претерпевание». Они примут претерпевание как свойственно и необходимо присуще, легко перенесут выпавшее им на долю, даже если это будут наиболее тяжкие испытания. А те, кто сочтет его чуждым себе, сгибаясь под тяжестью неизбывного горя, понесут сизифово наказание.

Добродетели и пороки.

Душа наша – земной «дом» для приема Бога .

Раскрывая пророчество Иеремии «Не домом ли ты нарекла меня и отцем и мужем девства твоего?»[YY] (Иер. 3:4), Филон ставит вопрос о том, какой дом нужно приготовить Ему, чтобы быть достойным высшей благодати?

«Может быть, – разъясняет он, – из камня или дерева? Ни в коем случае! Да и сказать-то такое нечестивость! Ведь даже если вся земля внезапно превратится в золото или во что-нибудь еще более ценное, чем золото, и затем целиком пойдет в работу мастерам, которые сделают из нее [храмовые] портики и пропилеи, залы, вестибюли и сами храмы, то и тогда она не сможет стать даже основанием для Его ног. А достойный Бога дом – это годная к Его приему душа.

Называя, стало быть, невидимую душу земным домом невидимого Бога, мы будем говорить справедливо и законно. А чтобы этот дом был прочным и прекрасным, пусть в его основание будут положены природные задатки и обучение, пусть на этом фундаменте будут построены добродетели с прекрасными поступками, и пусть его украшениями станут хорошо усвоенные общеобразовательные дисциплины.[83][101]

Украшение души, – обучение.

Ведь обусловленные природными задатками восприимчивость, усидчивость, память, а обучением – способность легко постигать новое и внимание составляют как бы корни некоего дерева, которое должно принести сладкие плоды, и без них невозможно довести до совершенства мысль.

Добродетели и порожденные ими поступки создают неприступность и надежность, какая бывает в безопасных стенах, потому что то, что замысливает разлучить, прогнать и разъединить душу с прекрасным, оказывается неспособным на это, сталкиваясь с такой крепкой твердыней.

От занятия общеобразовательными дисциплинами возникает то, что служит к украшению души в том же смысле, в каком некоторые вещи служат к украшению жилища. Ибо подобно тому, как побелка, фрески, картины, мозаики, которыми выкладывают не только стены, но и полы, и прочие вещи такого рода ничего не прибавляют крепости стен, но только доставляют радость их обитателям, так же и знание общеобразовательных дисциплин украшает весь душевный дом: грамматика – тем, что занимается поэзией и исследованиями древних деяний, геометрия – тем, что добивается пропорционального равенства вещей, а то, что в нас неритмично, несоразмерно и немелодично, излечивает ритмом, метром и ладом через изысканную музыку, риторика – тем, что испытывает возможности, которые таит в себе каждая тема, и для всего подбирает подобающий стиль изложения, и то заставляет нас напрягаться и сильно переживать, то опять расслабляет и доставляет удовольствие. При этом она вырабатывает у нас умение легко вести разговор и свободное владение языком и речевыми органами» (Л – 9, гл. 100 – 105).

О добре и зле.

Но сказано: «Адам познал Еву, жену свою; и она зачала и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа. И еще родила брата его Авеля» (Быт. 4:1 – 2). Следовательно, даже на этом пути к высшей добродетели «есть две несовместимых и враждебных друг другу точки зрения: одна возводит все к уму как вождю нашему в мыслях и чувствах, в движении и покое; другая же следует за Богом как за своим творцом. Одну олицетворяет Каин, чье имя означает «обладание», ибо он думал, что обладает всем, а другую – Авель, чье имя толкуется как «все возводящий к Богу».

Обеих вынашивает одна мать – душа, но едва они появятся на свет, их нужно разлучить, ибо враги не могут сосуществовать ни одного мгновения. Так вот, пока не родила душа боголюбия, Авеля, обреталось с нею себялюбие, Каин. А когда произвела она на свет согласие с Первопричиной, то оставила согласие с умом, вообразившим себя мудрым.

Все это станет еще понятнее, если мы обратимся к пророчеству, полученному Ревеккой – стойкостью[ZZ] (Быт. 25:21). Когда носила она в утробе своей две враждующие природы – добра и зла, по настоянию разума остро воспринимая каждую и видя, как они сражаются – еще не врукопашную, но, уже бросая друг в друга копья, – то умоляла Бога ответить, что за недуг ее постиг и как ей исцелиться. И Он ответил: «Два племени во чреве твоем», – ибо это и был ее недуг – беременность одновременно добром и злом. И еще сказал Он: «И два различных народа произойдут из утробы твоей», – ибо в этом и было исцеление – родить их и отделить друг от друга, чтобы никогда не обретались они вместе.

Итак, когда приложил Бог душе мнение прекрасное, Авеля, Он отнял воззрение негодное, Каина. Ибо и Авраам, когда Покинул все бренное, «приложился к народу своему»[AAA] (Быт. 25:8), то есть стал вкушать плоды нетленного и уподобился ангелам, а они суть воинство Божие, бестелесные и блаженные души. Так и о борце Иакове говорится, что приложился он к лучшему, покинув худшее[BBB] (Быт. 49:33).

А Исаак, удостоенный знания, посылаемого свыше, тоже оставил все то телесное, что было приплетено к ткани его души, но приложился и приобщился не к народу своему, как предыдущие, но «к роду», как сказал Моисей[CCC] (Быт. 35:29), ибо род – это нечто единое и высшее, а народ – это множество» (Л – 7, гл. 2 – 6).

И далее объясняя действие Бога, решившего одарить нас «двумя племенеми»,  Филон пишет: – «Есть и другое объяснение, но уже не для всякого уха. Пусть выслушают те, кто постарше, а младшие должны замкнуть свой слух.

У Бога среди прочих высших Его сил есть одна, по ценности не уступающая прочим, – законодательная, ибо Он Сам – Законодатель и Источник Законов, а все частные законодатели суть последователи Его. Природа этой силы двояка: одной своей стороной, благодетельной, она обращена к тем, кто стремится жить правильно, другой, карательной, – к тем, кто грешит.

Служитель первой – левит, ибо он совершает все обряды, возложенные на высшее священство, посредством которого Бог узнает и понимает смертных, будь то жертва всесожжения, благодарственная жертва или покаянная, а вот служителями второй становятся виновные в непредумышленном убийстве, о чем свидетельствует Моисей: «Он не злоумышлял, а Бог попустил ему попасть под руки его»[DDD] (Исх. 21:13), – так что руки убийцы суть орудие, а действует – невидимо – другой, Невидимый. Так пусть живут бок о бок слуги законодательства, служители обоих его видов: левит – для поощрения, невольный убийца – для наказания. И не для того говорится: «В тот день, когда поразил Я всех первенцев в земле Египетской, освятил Я Себе всех первенцев Израилевых»[EEE] (Числ. 3:13), – чтобы мы подумали, будто первенцы Израилевы лишь тогда стали священны, когда Он жестоко поразил Египет, погубив всех первенцев, но для того, чтобы мы знали – все это будет вечно повторяться в душе: когда гибнут главенствующие части слепой страсти, то освящаются старшие и драгоценные потомки того, кто зорко видит Бога. Ибо порок, уходя, впускает добродетель, а с уходом блага входит зло, ждавшее своего часа».

Поэтому Авель жертвует не только от первородных стада своего, но и от тука их, показывая тем самым, что Богу должно отдавать все веселье, все богатство души, все, чем дорожит она и чему радуется. Да и законы о жертвоприношениях велят приносить первыми тук жертвы, ее почки и лопасть печени [FFF](Лев. 3:3), о которых мы еще поговорим, однако нигде не сказано о мозге или о сердце, а ведь их, казалось бы, и надо пожертвовать раньше всего, если и Сам Законодатель подтверждает, что в обоих заключено ведущее начало.[84][136]», которое «вращаясь в потоке времени, обращается то к лучшему, то к худшему».

И только здесь Законодатель, пристально размышляя об этом, посчитал не возможным допустить к алтарю обе жертвы – «прекрасное и постыдное», что бы постыдное начало, вращаясь в потоке времени .

Но, может быть, в том, что эти жертвы остались не допущены к алтарю Бога, сказалось глубокое благочестие и пристальное размышление, ибо постыдное, которое «доступно всем, глубоко чуждо святости». «Но если бы возможно было отделить в нем доброе от дурного, то, очистившись в каждой своей частице, оно могло бы стать жертвой всесожжения, незапятнанной и непорочной, ибо закон о жертвах всесожжения таков: кожа и испражнения как знаки телесной слабости, но не порочности, остаются смертному, прочее же, являющее душу безупречной в каждой части ее, целиком сжигается для Бога» (Л – 7, гл. 118 – 139).

Поскольку прекрасное и постыдное, т.е. добро и зло, есть данность определенная Высшим Законодателем, нашей земной жизни, то, это предполагает постоянную борьбу между добром и злом на пути от порока к добродетели. И здесь не обойтись без наставников.

Поэтому, одни идут вперед и достигают совершенства под руководством наставников. Эти приобщаются множеству, ибо велико число получающих знание из чьих-то рук, – они и названы «народом». А вот другие оставляют людское водительство, становятся вдумчивыми учениками Бога и получают знание свыше. Эти переселяются в род нетленный и безупречный. Их жребий высок, и признанный член их сообщества – Исаак.

Разъясняется нам далее ***. А иных Бог повел еще выше, наделив способностью взлететь над всеми видами и родами. Он дал им место подле себя, как Моисею, которому сказал: «А ты здесь останься со Мною»[GGG] (Втор. 34:5). И когда пришел его смертный час, то не «оставил» он и не «приложился», как предыдущие, ибо не знал ни приложения, ни отнятия, но «по глаголу Причины», которым весь мир создан, переселился[HHH] (Втор. 34:6).

А. если Он уводит мудреца от земного к горнему тем же словом, которым создал Вселенную, значит Вселенная и мудрец для Бога равноценны.[85][8]

И, даже поселив Моисея среди тварей земных и дав ему общаться с ними, Господь не наделил его обычной добродетелью правителя или царя, дающей ему власть над страстями души, но поставил его богом, подчинив ему и отдав в рабство всю область телесную и предводителя ее – ум: «Я поставил тебя, – сказал Он, – богом Фараону» (Исх. 7:1). А Бог не знает ни ущерба, ни прибавления, ибо Он есть полная самотождественность.

Потому и могилы Моисеевой, как сказано, никто не видал[III](Втор. 34:6), ибо кто из людей способен увидеть, как переселяется к Сущему безупречная душа? Да и сама душа, я думаю, не замечает своего совершенствования, ибо в это время в ней обретается Бог, а Он не обсуждает своих намерений с тем, кого собирается облагодетельствовать, но просто с готовностью дарует благо.

Все это и есть приложение душе совершенного блага, а благо – это святость, зовущаяся «Авель» (Л – 7, гл. 7 – 10).

Наука и откровение.

Далее, продолжая расскрывать притчу о Каине и Авеле, Филон пытается понять, почему Моисей в рассказе о братьях сделал перестановку, вначале рассказав об Авеле, а затем о Каине, т.е. не по-старшинству.

Моисей, – пишет он, – объясняет этот факт тем, «что не дорожит он ни правдоподобием, ни убедительностью, но преследует лишь чистую истину. Ведь даже когда оказался он с Богом один на один, то откровенно признался: мол, с того самого дня, как заговорил с ним Бог как со слугою своим, он стал косноязычен, то есть не стремится больше ни к красноречию, ни к убедительности[JJJ] (Исх. 4:10)».

Притчей о косноязычии Моисея Филон, как бы полностью уходит от философии, становясь служителем Бога, который с этого времени (с откровения) сказал: «Я буду при устах твоих и научу тебя, что тебе говорить»[KKK] (Исх. 4:12).  «И дело тут вот в чем, – продолжает он. – Кто ввергся в волнения и бури жизни, тот должен удержаться на поверхности, но не имея опоры в знании, цепляется за правдоподобное и убедительное. А вот служитель Бога привязан, как и подобает ему, к истине, плетение же словес, науку ненадежную, лишь подобие истины создающую, коей владеют красноречивые, оставляет навсегда.

Какая же истина нам здесь открывается? Порок старше добродетели, но в значимости и достоинстве уступает ей, и потому, когда ведется речь о рождении, быть первым Каину, когда же дело идет о поприще, пусть первым будет Авель. Ибо с младых ногтей до самой зрелости, которая меняет все и гасит бушующее пламя страстей, кормятся вместе с человеческим существом глупость, разнузданность, несправедливость, страх, трусость и прочие подобные мерзости…     <…>

…Когда же проходит опасный возраст, когда стихают бурные и болезненные порывы страстей, человек вступает в безветрие и тишь, поздно и трудно укрепившись в добродетели, утишавшей бесконечные потрясения души, ее злейшую беду.

Итак, превосходство порока – в его возрасте, а добродетели – в ее положении, чести и славе». (Л – 7, гл. 13 – 16).

Услада и Добродетель.

Далее, Филон, приводя притчу о двух женах любимой и не любимой[LLL], разъясняя ее, говорит: 

«у каждого из нас есть две жены, которые смертельно ненавидят друг друга и наполняют обитель нашей души ревнивым соперничеством. Одну мы любим, считая ее послушной, кроткой, близкой и родной, – она зовется Усладой. Другую мы ненавидим, думая, что она своенравна, строптива, дика и вредоносна, имя же ей – Добродетель.

Вот приближается одна развинченной походкой роскошной шлюхи, стреляя глазами и поражая юные души – вечную свою добычу, всем видом своим являя дерзость и бесстыдство: голову держит гордо, стан – вопреки природе – прямо, скалится и хихикает; прическа чересчур прихотлива, глаза и брови подведены, кожа изнежена горячими ваннами, румянец наведенный, богатые одежды усыпаны цветами; на ней и ожерелья, и запястья, и иные всевозможные украшения из золота и драгоценных камней, придуманные для женского пола, и вся она дышит сладчайшими ароматами; и нет для нее, менады перекрестков, роднее угла, чем рыночная площадь, и нету нее красоты подлинной, потому и гонится она за поддельной.[86][21] И следует за ней свита приближенных: тут хитрость и безрассудство, лесть и вероломство, обман и мошенничество, ложь и клятвопреступление, безбожие, беззаконие, безнаказанность. И окруженная ими, готовыми вторить ей, она обращается к Уму: «Мой милый, я очень богата! Божественные блага – в небе, а земные – все в моих ларцах, и если будешь моим, то вечно будешь вкушать их и наслаждаться ими вволю.[87][22]

Но прежде узнай, сколь многочисленны и сколь многообразны мои богатства, чтобы ты ответил мне согласием радостно и по доброй воле, а если решишь отказать – то не по неведению. Тут вседозволенность, безделье и праздность, тут переливы звуков и красок, обилие яств и вин, тончайшие оттенки ароматов, тут бесконечные любовные игры, запретные забавы, противоестественные соития, тут распущенные речи и безответственные поступки, тут жизнь беззаботна, сон бестревожен, насыщение недостижимо. Останься со мной, и можешь выбирать, что пожелаешь, а я помогу тебе, и мы отыщем те яства и напитки, которые порадуют тебя, найдем усладу для взора твоего, для слуха, для обоняния. И ни одного неисполненного желания не останется у тебя – ты найдешь даже больше, чем ищешь, потому что в моем саду все вечно зеленеет, цветет и плодоносит, так что не успеют упасть плоды созревшие, как на смену им поспевают новые. Растения в моем саду не знают ни усобиц, ни войн, но с тех самых пор, как земля взяла их на свое попечение, она питает и растит их, как добрая кормилица: укрепляет снизу мощными корнями, вытягивает стволы до самого неба, делает ветви точным подобием рук и ног, как у живых существ, снабжает листьями, дабы служили защитой и украшением, и увенчивает плодами».

Во все время этой речи другая стояла в укромном уголке, внимая каждому слову. Испугалась она, как бы Ум незаметно для себя не пленился всеми посулами, равно как и обликом и повадками этой особы, опытной обманщицы и лгуньи, которая своими штучками и фокусами соблазняла, завораживала и возбуждала его.

И тогда вышла она из своего укрытия, вся изящество и благородство: твердая поступь, ясный взор, цвет скромности, а не румяна на щеках, прямой характер, безупречная жизнь, здравые суждения, искренние слова – точное отражение здравых мыслей, повадка естественная, движения спокойные, одежды скромные, а украшения драгоценнее золота – разум и добродетель. Ее сопровождали набожность и благочестие, правдивость и законопослушание, верность священным обрядам и верность клятвам, справедливость и равноправие, преданность и участие, выдержка и целомудрие, скромность и самообладание, мягкость и непритязательность, умеренность и стыдливость, спокойствие и мужество, благородство и рассудительность, предусмотрительность и здравомыслие, внимание и самосовершенствование, веселость и доброта, кротость и ласковость, человечность и великодушие, блаженство и благость – впрочем, чтобы перечислить все добродетели ее, мне не достанет и дня. (Л – 7, гл. 20 – 27).

Труд – источник всякого блага и всякой добродетели.

Сложный выбор между той и другой своими частями душе поможет сделать докучливое и тягостное «на первый взгляд, сокровище, хотя опыт каждодневного с ним общения доказывает, что оно весьма приятно, а размышление убеждает, что и полезно. Это – труд, высшее и величайшее благо, противник праздности, отчаянный враг Услады. Скажу тебе больше: Бог указал нам на труд как на источник всякого блага и всяческой добродетели, и без него роду человеческому не обрести Прекрасного.

Смотри: вот глаз, а вот предмет; природа предусмотрела меж ними связующую нить – свет, который соединяет и сопрягает их, а без него глаза беспомощны и краски бесполезны. И точно так же глаза души: для того, чтобы они могли увидеть деяния во славу добродетели, им нужен союзник – труд, который, как свет, посредничает между разумом и предметом его устремлений – Прекрасным. Дав руку каждому, он сближает их, созидая между ними приязнь и согласие – совершенные блага.

Возьми любое из благ, и ты увидишь, что оно создается и укрепляется трудом. Вот набожность и благочестие. То и другое – благо, но без служения Богу их не достичь, а служение – это ревностный труд. Вот разум, мужество и справедливость. Они прекрасны и суть совершенные блага, но праздностью их не добудешь – лишь неустанными трудами мы сможем умолить их снизойти к нам, но и здесь надобно много трудиться. Посмотри на тех, кто овладевает кругом школьных, так называемых подготовительных, наук; посмотри на земледельцев и на ремесленников: они трудятся день и ночь, не зная, как говорится, ни сна, ни отдыха, так что нередко и смерти бывают рады. Угождение добродетели и Богу подобно напряженному и мощному созвучию, которого не выдерживают струны души, и потому их часто приходится спускать, как бы сходя с вершин мастерства к срединным его ступеням.[88][37]

А кто предпочитает благое состояние тела, тому придется думать о здоровье и обо всем, что связано с ним, и точно так же надобно ухаживать за душевными добродетелями, если стремишься к благополучию души. Словом, всякая забота о внутреннем нашем составе сопряжена с неуклонным и неустанным трудом.

Пойми, Владыка неба и земли владеет благом с легкостью, и с той же легкостью Он наделяет благами любого, кого пожелает, ведь Он и Вселенную создал, не прилагая труда, и так же хранит ее теперь и будет вечно хранить, ибо Ему более всех пристало быть неутомимым, а вот нам дано обретать благо только через труд, чтобы и здесь единственно блаженной сущностью почитался Бог…       <…>   

…Ведь истинным богатством – совершенными добродетелями – может владеть лишь совершенный и благородный, а средства к повседневной жизни могут иметь и далекие от совершенства, усвоившие лишь школьную науку.

Ведь тот, кто полагается на школьную науку, гостит у мудрости, а не обретается с нею. Он как бы дает душе вдохнуть изысканный аромат наук, хотя здоровью нужны не запахи, но пища, а обоняние природа изобрела в услужение вкусу, поставив его рабом, отведывающим блюда перед царской трапезой. А служить надобно знаниям главенствующим, а не подчиненным, исконным, а не пришлым.]

Выслушав эту речь, Ум отвращается от Услады и прилепляется к Добродетели, ибо проникается ее красотой – безыскусной, неподдельной и благопристойной. Тут и становится он пастырем овец, возничим и кормчим неразумных сил души, ибо не дает им нестись без строя и порядка, без наставника и вождя, чтобы не погибли они в своих безудержных порывах без отеческого покровительства и наставничества» (Л – 7, гл. 35 – 45).

Злонамеренность и невежество.

Но и в этом проявляется двоякость неразумного в природе. «Есть неразумное как противоположное разуму – так иные называют неразумным глупца, а есть неразумное как отсутствие разума, и пример тому – неразумные животные».  Неразумным устремлениям первого рода – те силы, что идут наперекор увещевателю-разуму, и, следовательно, их навсегда удалили от добродетельной жизни. А неразумные силы второго рода – не те, что противятся направляющему разуму, но те, что лишены его (такой неразумности причастны и животные), станут предметом заботы Бога, ибо он понимает, что тут причина ошибок – не злонамеренность человека порочного, а невежество человека невоспитанного. Невежество – невольный недуг и легко исцеляется обучением, а злонамеренность – добровольная болезнь души и устранить ее тяжело, если не невозможно.

А когда Ум прилепился к Добродетели, т.е. стал руководствоваться разумом, тому внешнее не становится столь важно, а важным становится «способность править телом своим и чувствами, чревом своим и тем, что ниже чрева, всеми этими усладами и страстями, языком своим и всем составом, править твердо, решительно и всегда достойно – если нужно, ослабить вожжи, если нужно, натянуть и осадить их, когда стремление к внешнему становится безудержным» (Л – 7, гл. 49).

В этом случае, можно говорить, что «дом для Божественного Разума» в нашей душе сооружен. В этом случае можно ожидать, что «все земное преисполнится благих надежд, ожидая нисхождения божественных сил. И они придут, неся с собою с неба законы и уложения, придут ради очищения и освящения по приказанию их Отца» (Л – 9, гл. 106).

А затем, побыв сожителями и сотрапезниками боголюбивых душ, он оставляет в нем семя родового счастья, принеся ему самую полную благодарность за то, что он дал ему пристанище.

Забвение, неблагодарность, себялюбие и самомнение

Но и на этом этапе, получив желаемое, мы должны «увенчать победным венком не себя, но Бога, и по возможности без промедлений и отсрочек. Но это удается не всем. Одним это великое богатство – чувство благодарности – не далось по причине их забывчивости, ибо они просто не помнят об оказанных им благодеяниях. Другие исполнены самомнения и полагают, что сами добыли блага, а не обрели их по воле Истинной Причины. А третьи, хотя и признают, что блага даются Верховным Умом, но утверждают, что обрели их заслуженно – мол, Бог счел их достойными милостей Своих по причине их разума, мужества, скромности и справедливости. Прегрешение этих последних легче, чем вторых, но более серьезно, чем первых.[89][53 – 54] (Л – 7, гл. 53 – 54).

Поэтому «если мы отринем забвение, неблагодарность, себялюбие и родственный ему порок, самомнение, то сможем без промедления приступить к подлинному служению. Мы оставим за спиной все тварное и, отринув любовь к смертной природе, устремимся навстречу Господину нашему, готовые исполнять его повеления».

Высшая добродетель.

Три образа Бога.

И тогда «Господь, сопровождаемый двумя высшими своими силами – властью и благостью, – предстает взору души в трех образах, из которых каждый неизмерим (ибо и сам Господь безграничен, и силы Его), но всему является мерой: благость Его есть мера благ, власть – мера подвластного, а Сам Владыка – мера всего телесного и всего бестелесного, так что и силы Его сделались правилом и образцом для того, что находится в их ведении, только благодаря Ему».

Эти три образа должны быть крепко замешаны и соединены в душе, «чтобы она, твердо зная, что есть Превысший Бог, который превосходит силы Свои, будучи способен и без них Себя явить, и в них явиться, – чтобы она могла запечатлеть черты Его господства и благодетельности и чтобы никому не разгласила таинств, к которым допустили ее, но хранила в тиши.

Ибо сказано: «Сделать скрытые хлебы», – что означает: священное предание о Не Знавшем Рождения и силах Его должно быть сокрыто[MMM], потому что не всякий способен хранить вверенную Богом тайну обрядов Его.[90][60]

И в самом деле, поток, исходящий от языка и уст слабой души, попадает во всякое ухо: одно, вместительное, принимает и хранит его, другое, имея узкие канальцы, вместить не может, и все идет через край, неудержимо разливаясь повсюду, и тайны всплывают, а самое драгоценное уносится течением как щепка.[91][61]

И правильно, я думаю, рассудили те, кто предварил свое приобщение к этим великим таинствам малыми таинствами: «Испекли они из теста, которое вынесли из Египта, пресные лепешки»[NNN] (Исх. 12:39), то есть покорили необузданную звериную страсть мягчительным разумом, как размягчают пищу, но о ниспосланном им способе размягчения и улучшения, посланном свыше, не разгласили, напротив, сберегли в тайне и не возомнили о себе в своей посвященности, но справились и усмирили гордыню.

Пасха, – переход от страстей к добродетели.

Так скажем «нет» сомнениям и обретем навечно готовность благодарить и почитать Вседержителя. Ведь Пасху, то есть переход от страстей к упражнению в добродетели, предписано совершать «препоясав чресла», то есть с готовностью к служению, укрепив плоть (так я толкую слово «обувь») тем, что стоит незыблемо и прочно («ногами»), и держа «в руках» учение («посох»), дабы не оступиться ни в одном из жизненных поприщ, и, наконец, принимать пищу «с поспешностью»[OOO] (Исх. 12:11). Ибо переход этот – не смертной природы, потому он и зовется Пасхой Не Знающего Рождения и Гибели. Это название очень правильное, ибо все прекрасное – от Бога.[92][63]

Так ищи этого, душа, и найди скорее, как борец Иаков, который на вопрос отца: «Что ты нашел так скоро, сын мой?», ответил: «То, что Господь Бог твой послал мне навстречу»[PPP] (Быт. 27:20). Эти слова – урок для нас, ибо содержат истину, которую постиг Иаков, пройдя множество испытаний: уроки мира тварного душа усваивает лишь со временем – так мастер, передавая новичку секреты своего ремесла, не сразу может наполнить сосуд его разума; а когда Господь, источник мудрости, передает знания смертному роду, то не нуждается во времени, и потому прилежные ученики Его, единственного обладателя мудрости, немедленно обретают то, чего взыскуют.

Первая добродетель – чтить Бога.

И первая добродетель новичка – это страстное желание преодолеть собственное несовершенство и уподобиться, насколько возможно, своему совершенному Учителю.

А Он опережает даже время, в котором не нуждался и, создавая Вселенную, ибо время возникало одновременно с нею. Господь говорил – и мир рождался[QQQ], и это происходило одновременно, а если сказать вернее, слово Его было делом Его[93][65] …        <…>

…Итак, если Сам Не Знавший Рождения опережает все порожденное Им, то и слово Его обгоняет слово того, кто был рожден, пусть даже это слово несется как птица в заоблачную высь. Потому и говорит Он о Себе откровенно: «Ныне ты увидишь, сбудется ли слово Мое к тебе, или нет?»[RRR] (Числ. 11:23), желая тем самым сказать, что слово Божие настигает и опережает все.

И если слово Его опережает все, что говорить о Нем Самом?

Он Сам свидетельствует о Себе в другом месте: «Вот Я стою перед тобою там»[SSS] (Исх. 17:6), – показывая тем самым, что был прежде всего тварного и что, будучи здесь, Он есть и там, и в другом месте, и повсюду, ибо заполнил Собою все, не оставив такого места, где бы не было Его.

Ведь не говорит же Он: «Вот, Я встану и там», – ибо хочет сказать другое: «И теперь, когда Я здесь, Я в это же самое время стою и там, но не перемещаясь, а распространяя Себя в пространстве».

Итак, послушные чада Его, подражая природе Отца своего, должны безотлагательно и ревностно приступить к свершению прекрасных дел, наилучшее из которых – чтить Бога» (Л – 7, гл. 58 – 60).

Гражданская и Высшая добродетели.

И далее на основе раскрытия притчи об осуждении Каина, который принес жертву Богу не от первин как Авель, Филон раскрывает основное отличие между восприятия гражданской добродетели и добродетели высшей, являющейся основой нового развития разума.  

«Если приносишь Господу приношение, – говорит он, – из первых плодов», то разделяй, как требует Писание[TTT] (Лев, 2:14): сначала «новое», потом «высушенное», затем «разобранное по крупицам» и, наконец, «растолченное». «Новое» вот почему: кто привержен древнему стареющему времени с его сказками и не понимает силы Бога, быстрой и вневременной, того эта заповедь учит воспринимать сердцем новое, свежее, юное, дабы не питался он преданиями глубокой старины, хранимыми ею для обмана людского рода, и не преисполнялся ложных воззрений, но принимал бы от вечно нестареющего Бога новое и благое, щедро Им подаваемое, и учился бы понимать, что у Него нет ни древнего, ни вообще минувшего, но только возникающее вне времени и вне времени существующее.

Об этом сказано и в других словах: «Перед лицом седого поднимайся с места своего и почитай лице старца»[UUU] (Лев. 19:32), – где между «седым» и «старцем» – величайшая разница. «Седой» – это время бесплодное, которого нужно избегать, не допуская мысли, обманувшей многих и многих, будто бы оно созидательно. А «старец» – это время, достойное уважения, особых почестей и наград, каковое поручено было проверить и одобрить возлюбленному Богом Моисею. Ибо когда говорится: «Которых ты знаешь, что они старцы»[VVV] (Числ. 11:16), – это означает, что Моисей должен был отвергнуть всяческие новшества и прилепиться к истинам старым и почтенным. Стало быть, полезно приобщиться – пусть ради добродетели гражданской, а не высшей – и к давним, старинным воззрениям, полезно внимать преданиям о славных деяниях, о которых и мы, и потомки наши будут знать благодаря усердию и памяти историков, да и всего писательского племени.

Но вот когда негаданно и нежданно мудрость сама нисходит к нам в сиянии своем и открывает дотоле закрытые глаза души, и, снабдив нас восприятием самым острым – зрением – взамен туповатого слуха, делает нас зрителями, а не слушателями знания, тогда уже упражнять ухо посредством слов – пустое занятие.

Потому и сказано: «И будете есть старое прошлогоднее, и выбросите старое ради нового» (Лев. 26:10), – что означает: не должно отрицать ни одного учения, поседевшего от времени, напротив, нужно обращаться к творениям мудрецов, прислушиваться к мыслям и рассказам знатоков старины, все время стремиться узнать о прошлом, о людях и о событиях, ибо знание сладостно. Но когда пробиваются в душе свежие ростки мудрости, внушаемой свыше, то все уроки всех учителей необходимо исключить и отставить, да они и сами утрачивают силу. Ведь тот, кто учится у Бога (общается с Ним, посещает уроки Его – назови это как хочешь), уже не может быть руководим и наставляем людьми.[94][76 –79]

Душа и разум.

Эти побеги души пусть будут «высушены», то есть проверены силой разума, как золото – силой огня. И если проверка успешна, то признак этого – твердость. Ибо невозможно обойтись без помощи огня, желая высушить спелые зерна и тем уберечь их от губительной влаги, и так же точно приходится прибегнуть к необоримой силе разума, чтобы утвердить и укрепить побеги стремления к добродетели – ведь разум не только накрепко сбивает в душе законы и правила, не давая им рассыпаться, но и всячески старается ослабить порывы неразумной страсти. (Л – 7, гл. 76 – 80).

Но и сам разум мы должны привести в порядок, – «его необходимо рассечь на естественные части», ибо порядок всегда лучше беспорядка, особенно в отношении такой текучей и непостоянной природы, как разум. «Стало быть, его нужно разделить на главные, существенные мысли, так называемые «первоочередные» и для каждой найти цель и пути достижения этой цели, понимая под «целью», конечно главную мысль. Вот так и появляется безупречная ткань достойнейшего из покровов – разума, когда каждая доля окажется в нужной части будущего целого. Тогда и «пестрота разума», составится из тысячи узоров в безупречное единство. Ибо и добродетель –это целостность, в которую входят отдельные виды – здравомыслие, воздержность, мужество, справедливость, и, зная различия между ними, мы сможем бескорыстно служить и целому, и каждой из его частей.

А далее необходимо «упражнять душу, чтобы она не смущалась и не обманывалась призраками вещей, нерасчлененными и бесформенными, но, рассекая и разделяя сами вещи, вглядывалась в каждую и исследовала со всевозможной точностью». А вместе с душой необходимо упражнять и разум. «Ибо в беспорядочном потоке он способен породить лишь смутное и неясное, а рассеченный на главные мысли с соответствующими доказательствами сделается складным и совершенным в каждой своей части, как живое существо.  А если мы хотим укрепиться в этом, необходимо постоянно и неуклонно упражняться, ибо прикоснувшиеся к знанию, но не предавшиеся ему подобны тем, кому позволили отведать пищи или питья, но голод и жажду утолить не дали». Упражнение души и разума, есть не что иное, как погружение «в размышление», посредством которого и укрепляется знание, как невежество – ленью. Постоянное размышление прочнее запечатлевает знание в уме. И уж, конечно, это относится к слову «добродетели, обращенное с неба», требующей упорной работы над тем, что предстало уму. Это и есть «жертва Богу от первых и лучших плодов души». В этом случае, «даже если мы сами медлительны, Он сам без промедления берет к Себе тех, кто пригоден служить Ему, ибо сказано: «И приму вас Себе в народ и буду вам Богом»[WWW] (Исх. 6:7), «а вы будете моим народом. Я Господь»[XXX] (Лев. 26:12). (Л – 7, гл. 82 – 87).

Жертва Богу, – лучшие плоды нашей души.

Таким образом, высшей добродетели достигаем тогда, когда начинаем жертвовать Богу «лучшие плоды нашей души». Так что же это за плоды нашей души, которые Бог готов принять как нашу жертву? Ведь «пока Он не даст, ты не будешь иметь, потому что все в Его владении – и то, что вне тебя, и ты сам, и чувства твои, и разум, и мышление, и вся их деятельность, да и не только ты, но весь этот мир. И все, что ты отсечешь и отделишь, не твое, ибо земля, вода и воздух, небо и звезды, все виды животных и растений, тленного и нетленного – все это не твои владения, а значит, что бы ты ни пожертвовал, ты жертвуешь не свое, но Богово» (Л – 7, гл. 97).

А заметь: истинное благочестие состоит в том, чтобы отделять от дарованного нам, а не жертвовать все. И Моисей заповедует так: «И когда даст тебе Господь, отделяй»[YYY] (Исх. 13:11).

Естественным образом можно предположить, что для нетварного не могут быть жертвы, имеющие в себе тварное начало. Поэтому для рождения неодушевленных вещей Бог вложил в душу способность, «благодаря которой мысль вынашивает и в муках производит на свет множество чад и мужского пола, и женского, точь-в-точь как у живых существ. Женское потомство души – это порок и страсть, расслабляющие и разнеживающие нас во всяком деле, а мужское – выдержка и добродетель, пробуждающие нас и дающие силы. Так вот, мужское все без остатка должно жертвовать Богу, а женское – оставлять себе. Потому и сказано: «Все, разверзающее ложе сна, мужеского пола – Господу».

Но сказано также: «Все, разверзающее ложе сна из скота, какой у тебя будет, мужеского пола, – Господу» (Исх. 13:12). Сказав о порождениях главенствующего нашего начала, Пророк наставляет нас в том, что касается порождений начала неразумного, ведающего чувствами, которые и уподобляются тут скоту. Скот в стаде кроток и послушен, ибо его ведет забота наставника – пастуха, на воле же и на свободе дичает, ибо укротить его некому, но если есть вожатый – козопас ли, волопас ли, иной ли пастух, – то он поневоле становится смирным.

Стало быть, и племя чувств бывает неукротимым, а бывает послушным. Оно неукротимо, когда узда ума сброшена и чувства устремляются к внешнему, воспринимая его помимо разума. Оно кротко, когда возница-разум натягивает вожжи и направляет весь наш состав, а чувства охотно подчиняются. Стало быть, все, что чувства видят, слышат – словом, воспринимают под предводительством ума, – это мужское и совершенное, ибо такому восприятию сопутствуют благоприятные условия. А восприятие, лишенное такого вождя, губительно для нас, как безначалие для города. К тому же чувства, подвластные уму, сообразуются с волей Бога и потому суть лучшие, а те, что сбросили узду, сообразуются, как видно, лишь с нами самими, когда мы несемся в чуждом разуму потоке чувств, нацеленных на внешнее.

Посвящать Богу – начатки души и тела.

Но нам предписано отделять еще и «от теста»: «И когда будете есть хлеб той земли, то возносите возношение Господу. От начатков теста вашего лепешку возносите в возношение; возносите ее так, как возношение с гумна»[ZZZ] (Числ. 15:19 – 20). «Тесто» – это мы сами, и даже не в переносном смысле, потому что множество сущностей сошлось и соединилось вместе, чтобы наш состав обрел законченность и завершенность. Ваятель смешал и растворил друг в друге силы, противоположные друг другу, – теплоту и холод, сухость и влажность, и каждый из нас есть это месиво, потому и названы мы «тестом». От этого месива, делимого в первую очередь на душу и тело, и нужно посвящать начатки.

А начатки – это святые побуждения души и тела, сообразные с добродетелью, откуда и сравнение с гумном: там зерна пшеницы, ячменя или иные отделяют от мякины, шелухи и прочего сора, и точно так же в нас есть лучшее, полезное, дающее истинную пищу, благодаря которому вся наша жизнь идет по верному пути; вот это лучшее и должно посвятить Ему, а прочее, для Него негодное, подобное мусору, оставить на долю смертных. Стало быть, понятно, от чего следует отделять, чтобы принести жертву» (Л – 7, гл. 102 – 109).

Главное – движение к высшей добродетели, а не результат.

Но есть жертвы, которые нет необходимости разделять. Это жертвы от «совершенных добродетелей», которыми могут быть только лишь мудрецы, «а из прочих – никто, ибо едва ли найдешь душу, не вкусившую страстей и пороков» (Л – 7, гл. 111).

Но в любом случае, – поясняет далее Филон, – все добродетельные жертвы Богу, – есть результат «усердного труда», который можно перенести, только «тщательнейшим образом приуготовив свой ум». «Однако старайся не оказаться во власти труда бесцельного, но совершай его во имя славной цели – преуспеяния и совершенствования, ибо ради преуспеяния и Должно трудиться. Но если, невзирая на твою решимость принять все тяготы труда, твоя природа ни в чем не хочет тебе содействовать и противится твоему совершенствованию, проистекающему из преуспеяния, то оставь эту стезю, ибо тяжело идти наперекор природе. Потому и прибавлено: «А если не заменишь, выкупи его»[AAAA] (Исх. 13:13), что означает: «Если не сможешь получить преуспеяние взамен труда, оставь и труд», – ибо «выкупить» и значит освободить душу от заботы пустой и бесцельной. Впрочем, сказанное не относится к добродетелям, но только к искусствам, ремеслам и прочим необходимым умениям, посредством которых удовлетворяются телесные нужды и достигается внешнее благополучие, ибо труд во имя Высшего Блага и Красоты полезен как таковой, пусть даже цель и не достигнута. А все, что не касается добродетели, оказывается полезным лишь достигнув предела, к которому стремится. Это как с живым существом: лишишь его головы, оно и пропало.

А делу голова – его цель, и пока она есть, оно живет, захочешь оторвать или отрезать, умрет» (Л – 7, гл. 113 – 115).

Но, «если природа препятствует нашим успехам, не будем ей напрасно противиться, а если содействует, воздадим должное Богу первинами и почестями – они суть выкуп для нашей души, который избавляет ее от грубых хозяев и отпускает на свободу» (Л – 7, гл. 117).

Предтеча или признание Мессии?

По этому случаю Моисей дает нам еще один урок, согласно которому возможен общий для всех выкуп, за их неспособность принести жертву Богу. Филон объясняет это на примере притчи о левитах, говоря, что «согласно Моисею, общий для всех выкуп – это левиты, взамен первенцев ставшие служителями Того, Кто один достоин служения, ибо сказано: «Вот, Я взял левитов из сынов Израилевых вместо всех первенцев, разверзающих ложе сна из сынов Израилевых. Левиты будут выкупом за них, и будут левиты, ибо все первенцы – Мои; в тот день, когда поразил Я всех первенцев в земле Египетской, освятил Я себе всех первенцев Израилевых»[BBBB] (Числ. 3:12–13). «Левитом» здесь назван разум, прибегнувший к Богу с мольбой, – его-то и взял Он из самой сердцевины души, то есть Себе и для Себя, и удостоил права старшинства. Отсюда ясно: если Рувим – первородный сын Иакова, то Левий – первородный сын Израиля; первый старше по возрасту, второй – по достоинству и значимости. Ибо труд и преуспеяние, олицетворенные в Иакове, берут начало в природной одаренности, которая и дала имя Рувиму, а созерцание Единственно Мудрого – то, на котором стоит Израиль, – имеет источником неукоснительное служение Ему, обозначаемое как «Левий». И если Иакову, как мы видим, достается первородство Исава, ибо труд во имя прекрасного одерживает верх над стремлением ко злу, то и старшинство Рувима, одаренного от природы, должен взять на себя Левий, достигший совершенства в добродетели и бесспорно доказавший это тем, что порвал с миром тварным и нашел прибежище у Бога.[95][120]

Это и есть выкуп души в прямом смысле – выкуп, который платит она за вожделенную свободу. Но, может быть, пророк «дает нам здесь еще один урок, весьма для нас необходимый, а именно: всякий мудрец есть выкуп за негодного, который не прожил бы и мгновения, если бы мудрый не промыслил его сохранность своим состраданием и благоразумной предусмотрительностью, как врач противостоит недугам больного, облегчая их или вовсе устраняя, если только они неудержимым напором не одолеют и врачебного искусства, как это было с Содомом: груз пороков был слишком велик, чтобы его уравновесить добром. Но если бы там нашлось число пятьдесят, знаменующее освобождение души из рабства и полную свободу[CCCC] (Лев. 25:10), или иное число из тех, что называет мудрый Авраам, доходя до десяти[DDDD] (Быт. 18:24 – 25), то ум не погиб бы так бесславно.[96][122]

Однако нужно пытаться спасти и тех, кого неизбежно погубит живущее в них зло, как поступает хороший врач, который продолжает с готовностью исполнять свой долг, даже если видит, что больного не спасти, – он не хочет, чтобы неблагоприятный исход был отнесен на счет небрежности врача. А если появляется хоть зернышко надежды, его необходимо всеми силами взрастить, как раздувают тлеющее пламя, ибо из зернышка может появиться росток, он станет тянуться, окрепнет, и тогда человек сможет жить лучше и оступаться реже.

Вот сам я, если вижу, что в доме или в городе обретается некто добродетельный, то считаю этот дом и этот город счастливым и думаю о том, что обитатели его уже вкушают блага и могут твердо надеяться, что вкусят и тех, что покуда им не даны, ибо и недостойным дарит Господь свое безмерное и безграничное богатство во имя достойных. И пока они пребудут с людьми, пребудет с ними и благо, а потому я молю, чтобы их век был очень, очень долог, хотя и знаю, что старость неизбежна.

А если я вижу, что кто-то из них почил, то печалюсь, и скорблю, и оплакиваю, но не мертвых, ибо они пришли к естественному и неизбежному концу, прожив счастливую жизнь и заслужив славную смерть, – нет, я оплакиваю живых, которые лишились мощной спасительной руки и остались предоставлены сами себе, чтобы очень скоро осознать собственные пороки, если только природа не пошлет им новых защитников, как взращивает она на дереве взамен созревших и осыпавшихся плодов новые, чтобы ими питался и наслаждался каждый, кто может.

Стало быть, если оплотом города служат добрые граждане, то наш собственный город, построенный из тела и души, зиждется на разуме, влюбленном в мысль и знание. Законодатель по названным уже причинам обозначил его образно – «выкуп» и «первородство».

В таком же смысле и о городах левитов он говорит, что их «всегда можно выкупать»[EEEE] (Лев. 25:32). Служитель Бога свободен во веки веков, ведь как бы ни извернулась его душа в вечном своем движении, ее тотчас поправят. Собственно, слова о том, что выкуп совершается не однажды, но «всегда», и означают: душа служителя Его вечно освобождается от вечных своих извивов, ибо они проистекают из смертной природы, а освобождение дает Благодетель, Которого выпало иметь этой душе.

Путь к цели.

Поле борьбы добра и зла.

«И сказал Каин Авелю, брату своему: «Выйдем на поле». И случилось, когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его»[FFFF] (Быт. 4:8). Желание Каина таково: вызвать Авеля на спор и с помощью правдоподобных и убедительных софизмов сделать его своей добычей. Ибо мы утверждаем, заключая о неявном на основании очевидного, что поле, на которое он призывает его явиться, – знак борьбы и сражения.

В самом деле, мы видим, что и в мирное, и в военное время большинство соревнований происходит на полях. В мирное время к стадионам и просторным полям устремляются все, кто ведет борьбу, участвуя в гимнастических состязаниях. А во время войны пехота и конница обыкновенно сражаются не посреди холмов: ведь места сражения в случае их негодности могут, пожалуй, причинить ущерб больший, чем тот, что наносят друг другу противники». (Л – 10, гл. 1 – 2).

Тот, кто начинает борьбу за знания, – пишет далее Филон, – начинает вести борьбу «с противоположным состоянием – невежеством», которое есть продукт неразумных сил души, связанных с внешними ощущениями. Эту борьбу можно сравнить с человеком, который заблудился в поле и начинает блуждать в нем. Он как бы начинает «пасти» неразумные силы души, вразумляя и умеряя их.

Даже те, – говорит далее Филон, – «которые по примеру отца украшают себя продвигающимся разумом, также избрали поле в качестве подходящего места, чтобы переучивать на новый лад неразумные движения души. Не случайно говорится Иосифу: «Братья твои не пасут ли в Сихеме? Пойди, я пошлю тебя к ним». Он же отвечал: «Вот я». Он же сказал ему: «Пойди, посмотри, здравствуют ли братья твои и овцы, и поведай мне». И он послал его от долины Хеврона, и он пришел в Сихем. И нашел его человек блуждающим в поле, и спросил его человек: «Что ты ищешь?» Он же сказал: «Я ищу братьев моих. Поведай мне, где они пасут? Сказал же ему человек: они ушли отсюда, ибо я слышал, как они говорили: пойдем в Дотан»[GGGG] (Быт. 37:13 – 17).

Из сказанного видно, что в поле они управляют неразумными силами внутри них. Иосифа же посылают к ним, чтобы должное и полезное разъяснили ему более мягкие учителя, ибо отцовскую науку он вынести не в силах из-за ее чрезмерной суровости: его основоположения, очень пестрые и имеющие многочисленные сплетения, сотканы из разного. Поэтому Моисей и говорит, что «хитон ему изготовили пестрый»[HHHH] (Быт. 37:3), показывая, что он проводник учения лабиринтоподобного и губительного.[97][6]

Блага

Философствуя скорее ради государственных дел, чем ради истины, он сводит воедино и связывает три рода благ – внешние, телесные и душевные, хотя они отделены друг от друга всей своей природой. Он считает возможным доказывать, что каждый род нуждается в каждом и все – во всех и что из их совокупности складывается безупречное и действительно полное благо, а то, из чего оно собрано, – только части или первоэлементы блага, но не совершенные блага.[98][7].

Мол, как мироздание – это не огонь, не земля и не что-либо из четырех, из которых было создано целое, но сочетание и смешение этих первоэлементов, таким же образом и счастье обнаруживается не исключительно во внешнем, телесном или душевном самом по себе (ведь каждое из названного приблизительно соответствует частям и первоосновам), но в совокупности их всех.

Итак, чтобы исправить это мнение, его посылают к людям, только прекрасное считающим благом. Оно, по их убеждению, исключительное достояние души как таковой, в то время как внешние и телесные преимущества лишь называются благами, не будучи ими на самом деле. «Вот, – говорит он, – твои братья пасут» и властвуют над каждой неразумной частью из тех, что внутри них, «в Сихеме»[IIII] (Быт. 37:13), что переводится как «плечо» – знак изнурительного труда. Ведь любящие Добродетель берут на себя очень тяжелую ношу – противостоять телу и телесному удовольствию, а также внешнему и порождаемым им наслаждениям.

Обучение.

«Пойди, я пошлю тебя к ним» (Быт. 37:13), то есть ответь на приглашение и приходи, после того как рассудок сделает добровольным твое устремление к изучению лучшего. Однако до настоящего времени ты только делаешь вид, будто приветствуешь истинное воспитание. В самом деле, когда ты произносишь: «Вот я», – ты говоришь, что готов пойти в ученики, хотя внутренне ты еще не согласился с этим. Эти самые слова, кажется мне, не столько выражают твою готовность учиться, сколько разоблачают твою опрометчивость и легкомыслие. Доказательством этого служит то, что истинный человек немного позднее обнаружит тебя блуждающим на дороге (Быт. 37:15). Между тем ты не заблудился бы, если бы вступил на путь упражнений после здравого размышления.[99][10]

Кроме того, и увещевательная речь отца совершенно ни к чему не принуждает, с тем чтобы ты устремился к прекрасному по своему собственному желанию и побуждению. Не случайно он говорит: «Пойди, посмотри, разгляди, обдумай и досконально изучи предмет», то есть «тебе прежде следует познать то, к чему ты намерен прилагать усилия, и уж затем приступать к занятиям».

А когда, вглядевшись и обозрев, целиком рассмотришь целое, в дополнение подвергни проверке и тех, которые уже взялись за дело и упражняются в нем: верно ли, что, делая это, они «здравствуют», а не безумствуют, как заявляют ради поношения и насмешки любящие удовольствие. Однако не закрепляй в себе ни образ увиденного, ни суждение о здравомыслии упражняющихся, пока не «поведаешь» и не сообщишь отцу, потому что у только начавших учиться решения переменчивы и некрепки, а у тех, кто уже преуспел в мудрости, тверды. От них и другим необходимо перенять свойство неколебимости» (Л – 10, гл. 5 – 12).

От куда и как идти?

Поэтому, – продолжает далее Филон, – «Моисей намеренно указывает на местность, откуда тот его заставляет уйти, а именно: «от долины Хеврона» (Быт. 37:14), почти открыто убеждая отказаться от буквального понимания. Хевроном же, сопряжением и сотовариществом, иносказательно именуется наше тело, так как оно соединено с душой и как бы установило с ней товарищество и дружбу. Его впадины – органы чувств, крупные емкости для всего внешнего чувственно воспринимаемого. Черпая бесчисленные качества и выливая их из емкостей на рассудок, они захлестывают и затопляют его.[100][15]

Поэтому в законе о проказе предписывается: «Когда в доме обнаружатся «зеленоватые или красноватые впадины»[JJJJ] (Лев. 14:37), вынуть камни, на которых они появились, и заменить другими, то есть: «Когда различные качества, произведенные наслаждениями, вожделениями и родственными им страстями, обременяющими и угнетающими всю душу, делают ее более впалой и низкой, чем прежде, – болезненные рассуждения уничтожить, а вместо них дать ход здравым через законное наставление или же правильное воспитание».[101][16]

Итак, видя, что Иосиф целиком спрятался в телесные и чувственные полости, он призывает его выйти наружу из нор и вдохнуть свободного воздуха выносливости в общении с теми, кто прежде в ней упражнялся, а теперь обучает. Но оказывается, Иосиф продолжает блуждать, хотя мнит, что он уже вышел на дорогу. Ведь Моисей говорит: «Нашел его человек блуждающим в поле»[KKKK] (Быт. 37:15), – показывая, что благом является не труд как таковой, а труд в соединении с умением… <…>

…Для того и дан закон «справедливо преследовать справедливое»[LLLL] (Втор. 16:20), что бы мы достигали справедливости и каждой из добродетелей родственными, а не противоположными ей делами.[102][18]

Если ты видишь, что кто-то в надлежащее время не принимает пищу и питье или отказывается от омовений и умащений, или не заботится о покровах для тела, или стелет на земле и спит под открытым небом, и затем на этом основании приписывает себе самообладание, посетуй о его заблуждении и покажи истинный путь самообладания. Ведь все, что он делает, – бесцельные и бесконечные труды, голодом и прочими страданиями уничтожающие не только тело, но и душу.

Пусть некто, пачкающий грязью свой рассудок, очищает с помощью омовений или очищений тело; пусть он, далее, от избытка богатства воздвигает храм, принимая на себя величайшие расходы и издержки, или совершает гекатомбы и не перестает жертвовать быков, или украшает дорогостоящими посвящениями святилище, не скупясь на материал и отделку дороже всякого серебра и золота, – он не должен числиться среди благочестивых.[103][20]

Ведь и этот человек блуждает в стороне от пути к благочестию, чтя обряды вместо праведности, и дарит подарки Неподкупному, Который никогда не примет ничего подобного, и льстит Равнодушному к лести, Который любит искреннее почтение и презирает поддельное. Искренним же является почтение души, приносящей истину как одну-единственную жертву, а поддельным – все, что делается напоказ от изобилия внешних благ» (Л – 10, гл. 15 – 21).

«Таким образом, – заключает Моисей, – на поле, то есть в борьбе речей, находится и сбившийся с пути Иосиф, проводник пестрого учения, приспособленного скорее для государственных дел, чем для истины» (Л – 7, гл. 28).

Бог – спутник и направляющий пути и души.

Но здесь встречаются и такие, – отмечает далее Филон, – «которые благодаря сложению тела получают венок без борьбы, поскольку противники от нее отказываются. Не успев даже посыпать себя песком, они первенствуют как непревзойденные силачи. Обладая подобной силой рассудка, самого божественного из того, что внутри нас, Исаак «выходит в поле»[MMMM] (Быт. 24:63), но не для того, чтобы с кем-то соревноваться, ибо все соперники уже пали ниц перед величавостью и совершенным превосходством его природы. Он лишь хочет остаться в одиночестве и наедине беседовать с Богом – спутником и направляющим его пути и души.[104][29]». А как свидетельство того, что Исаак общается с Богом, Филон ссылается на Ревекку, которая видит только Исаака, но не может видеть Бога[NNNN], хотя ее «душа, постоянно держащаяся прекрасного, хотя и способна воспринять не имевшую учителей мудрость, именуемую Исаак, но еще не в состоянии увидеть предводителя мудрости, Бога.[105][30]…   <…>  

…И, правда, неестественно указывать на одного, когда перед глазами двое. Но он не увидел Того, на Которого невозможно указать, ибо Тот незрим для всех средних.[106][31]. По-моему, уже достаточно ясно, что поле, на которое Каин вызывает Авеля, является иносказанием борьбы и сражения» (Л – 7, гл. 29 – 32).

Таким образом, в лице Иосифа и Исаака, Филон видит тех, кто делает  самый первый шаг к восхождению от порока к добродетели, когда разум только начинает бороться с пороками, происходящими от внешних страстей души, производящих «наслаждения, вожделения и родственными им страсти, обременяющими и угнетающими всю душу». Он называет такую добродетель  «средней». Но если Иосифа направляют на этот путь, говоря: – «Пойди, посмотри, здравствуют ли братья твои и овцы, и поведай мне». То Исаак самостоятельно «вышел в поле поразмыслить». Но и в том и другом случае мы видим, что еще нет решительности, следовать этим путем и сам путь еще не выбран.

Момент истины.

Душа или тело.

Дальнейшее продвижение к высшей добродетели предполагает переход через некий момент истины, который Филон раскрывает на основе притчи о столкновении Авеля и Каина, представляющих противоборствующие мнения. «Ведь Авель, все возводящий к Богу, – это учение, любящее Бога, а Каин (что в переводе значит «приобретение»), все возводящий к себе, – учение, любящее себя»…[107][32]. Перед испытуемым стоит выбор о том, что делать. Отдать предпочтение душе или телу?

«Разве тело не дом души? Отчего же тогда нам не заботиться о том, чтобы дом не обрушился? Разве глаза, уши и сонм остальных чувств не являются в своем роде оруженосцами и друзьями души? А соратников и друзей не следует разве чтить наравне с самим собой? Неужели удовольствия и вкушаемые в течение всей жизни наслаждения природа изобретала не для живых, а для умерших или даже вовсе не рождавшихся? Почему мы должны отказываться от приобретения богатства, славы, почестей, власти и всего такого, что позволяет жить не просто безупречно, но и счастливо?

Ведь жизнь свидетельствует: так называемые почитатели добродетели почти все бесславные, презренные, приниженные, испытывающие недостаток в самом необходимом, обладающие меньшим достоинством, чем подданные и даже рабы, грязные, бледные, иссохшие до костей, с голодными из-за отсутствия пищи глазами, более всего подверженные болезням, упражняющиеся в смерти. А те, кто печется о себе, славные, богатые, ведущие, хвалимые, чтимые, здоровые, дородные, сильные, утонченные, изнеженные, не знающие трудов, живущие среди удовольствий, несущих к всеприемлющей душе по всем чувствам приятные ощущения»[108][34] (Л – 10, гл. 32 – 34).

Так чему же все-таки отдать предпочтение душе или телу? «Ведь любая нерешительность лучше поражения. Эту нерешительность враги называют трусостью, а друзья – осторожностью. Не верить следует скорее друзьям, чем неприятелям, ибо они не лгут.[109][37]» (Л – 10, гл. 37).

Бог или Я.

Важным моментом выбора является для Филона и ответ и на вопрос о цели выбора: – Для кого делается выбор, для себя или для Бога?

И Филон, подтверждая основополагающий свой принцип гармонии во всем, отвечает, – «Итак, если каждый из двух – и способность ощущения, и ум, получит названную мной почесть, то я, их обладатель, неизбежно буду принимать благодеяния от обоих. С другой стороны, если ты, уведя рассуждение в сторону от ума и способности ощущения, воздашь честь отцу, родившему космос, и матери – мудрости, давшей целому завершенность, ты сам будешь вознагражден. В самом деле, ни Бог в Его полноте, ни знание, достигшее вершины совершенства, не нуждаются в чем бы то ни было. Поэтому заботящийся о них служит не тем, на кого обращена его забота, ибо они лишены потребностей, но более всего – самому себе»[110][54]…    <…>

…Однако относительно благочестия, хотя оно представляет собой заботу о Боге, недопустимо утверждать, что оно служит на пользу божеству.

Ему ничто не служит на пользу, так как, во-первых, у него нет потребностей, и, во-вторых, не может вещь приносить благо Тому, что во всех отношениях ее превосходит, – напротив, божество постоянно и непрерывно помогает всем…      <…>

…думаю, достаточно сказано относительно тех, которые думают, что добро или зло они делают другим: ведь обнаружилось, что и то, и другое они делают самим себе…            <…>

Добродетель и счастье.

…Ведь и когда Он спрашивает мудреца: «Где твоя добродетель?»[OOOO] (Быт. 18:9), – я имею в виду Авраама, которого спрашивают о Сарре, Он задает вопрос не по незнанию: ведь Он считает, что Авраам должен ответить, с тем чтобы похвальное слово исходило от него самого. В самом деле, Моисей говорит, что он ответил: «Здесь, в шатре» (Быт. 18:9), – то есть в душе. Что же в этом ответе достойно похвалы? Он говорит: «Здесь у себя я храню добродетель как некое сокровище, и именно поэтому я счастлив.

Ибо быть счастливым – это пользоваться и наслаждаться добродетелью, а не просто-напросто обладать ею. Но я бы не мог ею воспользоваться, если бы ты не дал ей стать беременной, ниспослав с неба семя, и она не произвела бы на свет Исаака – порождение счастья. Счастье же я понимаю, как умение пользоваться совершенной добродетелью в совершенной жизни». Поэтому, обрадовавшись мыслям Авраама, Он и соглашается в надлежащее время исполнить его желание.[111][60]

Аврааму, признавшему, что даже добродетель не может быть полезной одна, без божественного попечения, ответ принес хвалу; Каину же, сказавшему, что не знает, где тот, кого он коварно убил[PPPP], – поругание. Ведь он решил обмануть Внимающего, будто Тот не проникает взглядом в любую вещь и не распознал наперед обман, к которому Каин собирается прибегнуть. Однако всякий, кто думает, что Божье око не замечает чего-либо, – преступник и изгой» (Л –10, гл. 54 – 61).

Путь длиною в жизнь.

Верный принципам гармонии, Филон считает, что достичь высшей добродетели, можно лишь тем, «кому выпало пятидесятое число, – приводя в доказательство закон о левитах, которым Законодатель поручил блюсти и сторожить святыни, – возвещающее окончательное вызволение и освобождение, а также возвращение исконных владений. Ибо говорит Он: «Вот закон о левитах. От двадцати пяти лет пусть он приступит к работе в скинии свидетельства; и от пятидесяти лет пусть он отойдет от службы и не будет больше работать, а служит пусть его брат. Он же пусть будет стражем, и пусть не работает»[QQQQ] (ср. Числ. 8:24 – 26).[112][63]

Поскольку пятидесятый разум является совершенным, а разум двадцати пяти [лет] – его половина, не предписывает ли Он являющемуся половиной совершенства работать и священнодействовать, доказывая усердие поступками (ведь, как сказал кто-то из древних, начало – половина целого), совершенному же – оставить труды и стать на страже всего того, что он приобрел заботой и трудом. И, правда, не хотел бы я упражняться в тех вещах, стражем которых я не стану впоследствии.[113][64]

Итак, упражнение – нечто среднее, не совершенное, потому что оно возникает в душах, хоть и устремленных к вершине, но несовершенных. А сторожевая служба – полное совершенство, передача памяти увиденных благодаря упражнению святынь, прекрасного вклада знания – верной стражнице, единственной, презирающей многохитростные сети забвения. Поэтому помнящего выученное Он верно и метко называет стражем.

Прежде, когда страж приобретал навыки, он был учеником, и другой его обучал. Но как только он стал способен к сторожевой службе, он получил полномочия и чин учителя, назначив в помощь учительству брата, – свое внешнее слово. Не случайно ведь говорится: «Служит пусть его брат» (Числ. 8:26).

Таким образом, ум добродетельного человека будет стражем и хранителем решений добродетели, брат же ума, слово, будет служить ищущим образования, излагая решения и основоположения мудрости» (Л – 10, гл. 63 – 66).

«Законодатель явственно показывает, что добродетельный человек является стражем слов и завета Бога. Кроме того, он объявляет его также лучшим истолкователем и изъяснителем справедливых приговоров и законов: истолкование происходит с помощью родственного, то есть голосового, органа, а сторожевая служба, как обнаруживается, связана с умом, который был создан природой как большое хранилище, с легкостью вместившее представления о всех телах и вещах. И себялюбцу Каину стоило бы стать стражем Авеля. Ведь, если бы он сохранил его, он устремился бы к смешанному и среднему образу жизни и не наполнился бы беспримесным и неразбавленным пороком.

«И сказал Бог: «Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли»[RRRR] (Быт. 4:10). Слова «что ты сделал» выражают и возмущение скверным поступком, и насмешку над тем, кто мнит, что исполнил коварное убийство.

Причиной возмущения является замысел преступника, ибо он решил уничтожить прекрасное, а насмешка вызвана его мнением, будто зло угрожает лучшему, хотя оно угрожает скорее не ему, а самому Каину.

И правда, как я говорил прежде, кажущийся умершим живет, если уж обнаруживается, что он молит Бога и обладает голосом; а считающийся уцелевшим мертв смертью души, ибо он отгородился от добродетели, согласно которой только и стоит жить. Таким образом, слова «что ты сделал?» равнозначны словам «ничего ты не сделал, ничего не добился» (Л – 10, гл. 68 – 70).

Путь для себя.

Другой путь, который олицетворяет Каин (приобретение), – путь себялюбия, самомнения, вознесения Ума, отрицающего главенство Божественного. Филон считает последователем этого пути Валаама, который с одной стороны, получая откровения Божие, проповедует путь Божий[SSSS], а с другой, – по возможности, делает все чтобы «сыны Израилевы» отступали от Господа[TTTT].

Он видит в этом кредо софистов, которые «терзают наши уши, объясняя и доказывая, что справедливость – общественное, воздержанность – выгодное, самообладание – подобающее, благочестие – полезнейшее, любая другая добродетель – целительнейшее и спасительное; и наоборот, несправедливость – недопустимое, распущенность – больное, нечестие – беззаконное, любой другой порок – вреднейшее.

При этом, однако, они не перестают думать противоположное тому, что говорят, так что, когда они воспевают разумность, воздержанность, справедливость и благочестие, тогда особенно выясняется, что они неразумны, распущенны, несправедливы и нечестивы. Ведь они смешивают и уничтожают чуть ли не все человеческое и божественное» (Л – 10, гл. 72 – 73), будучи наилучшими истолкователями, рассуждают о прекрасном и на словах философствуют, но думают о безобразнейшем и стремятся к нему. Тем самым, порок самомнения, умертвляет их души. И в этом они уничтожают мудрость внутри себя.

Конечно, – утверждает далее Филон, – «со смертью музыканта или грамматика музыка и грамматика, находившаяся внутри них, гибнет, но идеи этих вещей остаются и в известном смысле живут, пока существует мироздание, так что в согласии с ними нынешние и будущие люди, вечно сменяя друг друга, будут становиться музыкантами и грамматиками. Точно так же, если разумное, воздержанное, мужественное или справедливое, или, говоря одним словом, мудрое, уничтожается внутри человека, то разумность, вырезанная на стелах бессмертной природы целого, отнюдь не становится менее бессмертной и вся добродетель – менее нетленной, и в согласии с ней и сейчас существуют и в будущем будут существовать добродетельные люди.

Ведь мы не станем утверждать, что смерть какого-то отдельного человека губит человечество, назовут ли его исследователи собственных имен родом, идеей, общим понятием или чем бы то ни было. Одна печать, многократно оставлявшая оттиски на тысячах бесчисленных сущностей, остается, как была, ничуть не поврежденная в своей природе, несмотря на то, что все оттиски вместе с сущностями когда-то исчезают.[114][76]

И после этого мы отрицаем, что природа добродетелей навсегда останется невредимой и нетленной, пусть даже из-за нездорового образа жизни или по какой другой причине исчезнут все оттиски, оставленные ими в душах воспринявших их людей?

Одним словом, непосвященные в таинства образования все всегда спутывают и смешивают, ибо не знают ни о различиях между целым и частями, ни о различиях между родами и видами, ни о совпадении их имен.

Поэтому всякий себялюбец, называемый Каин, должен знать, что он уничтожил нечто, соименное Авелю, – вид, часть, отображенный отпечаток, не первообраз, не род, не идею. А он думает, что их, неистребимых, он истребил вместе с живыми существами» (Л – 10, гл. 75 – 78).

Подводя итог сказанному выше, мы видим, что даже волхв Валаам, получающий откровения Божие, остановился на середине пути, не в состоянии идти дальше к высшей добродетели. Этот нелегкий выбор мешает сделать человеку, – считает Филон, – двойственность его души.  

Выбор.

Душа плоти – кровь, а сущность души – дух.

В этом аспекте Филон продолжает раскрывать суть этого на основе притчи об Авеле и Каине. Итак, после убийства Каином Авеля, Господь, не услышав правдивого ответа от  Каина на свой вопрос о том, где его брат, говорит ему: – «голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли»[UUUU] (Быт. 4:10).

Поэтому, – говорит далее Филон, – давайте, насколько будем в силах, рассмотрим выражаемые здесь мысли, причем сперва – то, что касается крови.

«Много раз в законодательстве Моисей объявляет кровь сущностью души, говоря прямо: «Душа всякой плоти – кровь»[VVVV](Лев. 17:11 и др.). Однако, когда после возникновения неба, земли и того, что между ними, Литейщик живых существ создавал человека, Он «вдунул в лицо его дух жизни, и стал человек душою живою»[WWWW] (Быт. 2:7), – говорит Законодатель, и тем самым он уже доказывает, что сущность души – дух.

Причем Моисею, разумеется, в высшей степени свойственно помнить о первоначальных утверждениях. Ведь его правило – к сказанному раньше прибавлять то, что ему соответствует и с ним согласуется. Поэтому, объявив сущностью души дух, он не стал бы затем говорить, что сущность души – кровь, отличающееся от других тело, если бы он не ссылался на что-то совершенно необходимое и основополагающее.[115][81]

Так чем же мы должны ее считать? Согласно точным разделениям, в числовом выражении каждый из нас является двумя – животным и человеком. И тому и другому дана в удел родственная сила души: первому – животная, следуя которой мы живем, а второму – разумная, следуя которой мы являемся разумными.

К животной силе причастны и неразумные существа, к разумной же – не просто «причастен», а «начальствует» над ней Бог, источник самого старшего разума.

Силе, общей с неразумными, в качестве сущности выпала кровь, а той, что проистекает из разумного источника, – дух, не находящийся в движении воздух, а некий оттиск и отпечаток божественной силы. Именно его Моисей называет его собственным именем – «образом», показывая, что первоначало разумной природы – Бог, а подобие и отображение – человек, не состоящее из двух природ животное, а тот наилучший вид души, который называется умом и рассудком.[116][83]

Поэтому он говорит, что душа плоти – кровь, сознавая, что плотская природа хотя и не получила ума, но причастна жизни, как и все наше тело. А душу человека он именует духом, потому что, как я сказал, человеком Моисей называет не смешанную природу, а то богоподобное произведение, при помощи которого мы рассуждаем. Его корни Бог протянул до неба и соединил их с последней сферой звезд, называемых неподвижными.

Ведь единственным небесным растением на земле Он сделал человека: головы прочих Он укрепил в тверди (все они обращены головой вниз), а человеческую возвел ввысь, чтобы тот имел пищу олимпийскую и нетленную, а не землеподобную и подверженную тлену. Из-за этого Он и укоренил ступни в земле, поставив все самое нечувствительное в нашем теле на наибольшее расстояние от рассуждающей части, охраняющие же ум чувства и сам ум Он отселил как можно дальше от земной области и привязал к нетленным кругам воздуха и неба.

Итак, мы, ученики Моисея, пожалуй, перестали недоумевать, как человек приобрел понятие о невидимом Боге. Ведь он изложил нам причину этого, после того как сам узнал ее из прорицания. А говорил он следующим образом. Ни одну Душу, предназначенную для тела, Творящий не наделил способностью своими силами видеть Творца. Однако, рассудив, что созданию будет очень полезно приобрести понятие о Создателе (ведь так определяется счастье и блаженство), Он свыше вдыхает в него Свою божественность. И она незримой печатью оставляет в незримой душе свои оттиски, чтобы и земная область не была лишена Божьего образа.[117][86]

Но первая печать была настолько невидимой, что и отображение ее незримо – однако, уподобившись образцу, оно вбирает в себя уже не смертные, а бессмертные понятия.[118] Иначе как могла бы смертная природа одновременно быть на месте и отсутствовать, наблюдать здешнее и находящееся в другом месте, проплывать все моря и доходить до края земли, вникать в законы и обычаи или, говоря одним словом, в вещи и тела; или же помимо земного постигать вышнее: воздух с его переменами и особенностями состояний, а также все, что свершается в разные времена года, как новое, так и привычное; или же по воздуху воспарять от земли к небу и исследовать небесные природы: каково их положение, как они двигаются, каковы условия начала и конца их движения, каким образом они, следуя некоему правилу родства, находятся в гармонии друг с другом и с целым; а также изобретать все те искусства и науки, что создают внешние блага и заботятся о благах тела и души, чтобы и то и другое было совершеннее, и о множестве других вещей, число и природу которых нелегко охватить словом?

В самом деле, только одно из того, что у нас есть, – будучи самым стремительным, упреждает и обгоняет даже время, в котором он, казалось бы, возникает, ибо благодаря невидимым способностям независимо от времени он постигает целое, части и их причины.

Ум, дойдя до пределов не только земли и моря, но также воздуха и неба, даже здесь не остановился, ибо счел космос кратким отрезком своего постоянного и непрерывного бега и желал продвинуться вперед и по возможности постичь непостижимую – за исключением одного бытия – природу Бога.

Как могло бы быть правдоподобным, чтобы столь малая величина – человеческий ум, заключенный внутри малых объемов мозговой оболочки или сердца, вмещал столь великие небо; мироздание, не будь он неотделимым побегом той божественной и счастливой души? И правда, ничто божественное не отрывается, а только растягивается. Поэтому наделенный совершенством целого ум, когда предметом его мысли оказываетется космос, расширяется вместе с ним до границ целого, не подвергаясь разрыванию: ему свойственна тягучесть.[119][90]

Пусть этим завершится, чтобы быть кратким, рассуждение о сущности души. А следующие слова – «голос крови вопиет» (Быт. 4:10) – мы будем толковать так. Одна часть нашей души безгласна, другая же наделена голосом. Неразумная часть – безгласна, а голосом наделена та, что разумна. Только она обладает понятием о Боге, – ведь ни Бога, ни что-либо умопостигаемое мы не в силах воспринимать с помощью остальных частей.

Двойственность выбора.

Следовательно, некая доля той животной силы, сущностной частью которой является кровь, получила в качестве исключительной привилегии голос и речь, – не поток, проходящий через уста и язык, но источник, откуда емкости внешней речи должны наполняться. Этот источник – ум, посредством которого мы то вольно, а то и невольно обращаемся и взываем к Сущему» (Л – 10, гл. 79 – 92).

Происходит это от того, что причиной самых тяжелых несчастий ума «является облекающее каждого из нас землеподобное. Ведь именно тело то наполняет ум муками и терзаниями, когда, страдая от болезни, передает ему свои язвы, то притупляет его способности к постижению, когда тучнеет сверх меры от получаемых удовольствий. И уж, конечно, вред для ума может находиться в каждом из чувств: то его, увидевшего красоту, ранят стрелы Эрота, ужасной страсти, то он гнется от скорби, услышав о смерти родственника; часто ему наносит удары ощущение вкуса, причиняя расстройство неприятными соками или отягощая обилием приятных». (Л – 10, 98 – 99).

Зачастую же когда мы лишаемся одного или части своих чувств мы «стенаем» по ним. Это происходит потому, что «мы оказываем прием наслаждению и изгоняем из наших пределов самообладание. Когда же виновник мерзкой и разнузданной жизни потеряет силу и как бы умрет, мы, ясно увидевшие жизнь воздержанную, плачем и сокрушаемся из-за своего прежнего поведения, – ведь мы соединили смертную жизнь с бессмертной, ценя наслаждение выше добродетели» (Л – 10, гл. 95). Тем не менее, «пока мысль о безобразном является голым впечатлением ума, мы не ответственны за действия рассудка, так как наша душа может терпеть превращения и непроизвольно. Но когда к решению прибавляется действие, то повинным становится и решение, ибо в этом случае особенно хорошо видна добровольность преступления.[120][97]» (Л – 10, гл. 97).

Милость или проклятие Бога.

Но Бог «добр и милостив, Он не отворачивается от просителей, в особенности когда те, стеная от египетских трудов и страстей, взывают без лжи и притворства. Ведь, как говорит Моисей[XXXX] (Исх. 2:23), тогда их слова «взошли к Богу», и Он, «вняв», защитил их от подступивших бед.[121][93]» (Л – 10, гл. 93).

«А нераскаивающегося Каина Он ввиду ни с чем не сравнимой скверны предает проклятию, которое наиболее подобает братоубийце. Сначала Он говорит ему: «И ныне проклят ты от земли»[YYYY] (Быт. 4:11), – давая понять, что ныне, после коварного убийства, не впервые он осквернен и проклят, но был таковым и раньше – когда решился на убийство, ибо замысел равносилен свершению[122][96]» (Л – 10, гл. 96).

«Поэтому, – говорит далее Филон, – каждое из чувств следует использовать не для всего того, что оно может, а, скорее, для наилучшего. Зрение может видеть любые цвета и формы, но оно должно видеть то, что достойно света, а не тьмы; ухо также может воспринимать любые звуки, однако к некоторым оно не должно прислушиваться – ведь неисчислимое множество из произносимого безобразно. Природа наделила тебя ощущением вкуса. Так не пожирай же, глупец, все подряд с ненасытностью нырка – многое из того, что избыточно, а не просто питательно, порождает болезни, сопровождающиеся тяжелыми мучениями.

Ради продолжения существования целого тебе даны детородные органы. Так стремись не к разврату, прелюбодеянию и прочим нечистым связям, а к тем, которые в согласии с законом сеют и насаждают человеческий род. Тебе достался язык, рот и голосовые органы. Не болтай же что попало, в том числе и недозволенное. Ведь кое-где уместно молчание, и научившиеся говорить, как мне кажется, выучились и молчать, так как и то, и другое достигается одной и той же способностью. А те, кто произносят неподобающее, являют не силу в речах, а бессилие в молчании.

Поэтому будем стараться каждое из названных отверстий связать нервущимися связями самообладания. Не случайно Моисей говорит в другом месте (Числ. 19:15): «Те, которые обвязанием не обвязаны, нечисты»[ZZZZ], – полагая, видимо, что расслабление, зияние и развязанность частей души – причина несчастья, а связанность и собранность делают прямыми и жизнь, и разум. Итак, заслуженно Он проклинает безбожного и нечестивого Каина, ибо тот раскрыл глубокие емкости своей смешанной природы и устремился навстречу всему внешнему, желая из-за ненасытности «принять» и вместить его на погибель Авелю – учению, любящему Бога» (Л – 7, гл. 101 – 103).

Таким образом, дурной человек, который не старается своим самообладанием укротить свои внешние чувства, как бы ради «наибольшей пользы» собственного тела «причиняет вред своей несчастнейшей душе.  А человек добродетельный подходит ко всей материи искусно и с помощью разума.

Разум – лекарство от пороков.

«Так, когда чувства в неудержимом потоке дерзко несутся навстречу внешнему чувственно воспринимаемому, их с легкостью смиряет какое-либо из средств, изобретенных искусством. И когда пульсирующая в душе страсть свирепеет, вызывая зуд и возбуждение от наслаждения и вожделения или же угрызения и тревоги от страха и скорби, ее укрощает приготовленное заранее спасительное лекарство. И, разумеется, если какой-нибудь порок, родственный лишайной болезни тела, распространяется все дальше и дальше, его срезают искусным резцом разума.[123][110]» (Л – 7, гл. 110).  

Таким образом, «ищущие добродетель» любят знание, и о них Моисей говорит в великой песни, что Он «вознес» их «над силою земли» и «кормил» их «урожаем полей»[AAAAA] (Втор. 32:13). Поскольку они, «поднявшись над всем землеподобным и смертным, не считаются ни в малейшей степени с его властью. Ведь путеводителем их восхождения является Бог, который и подает им «урожай полей», чтобы они вкушали его и извлекали из этого наибольшую пользу. Моисей уподобляет добродетели полям, а плоды добродетелей – урожаю, ибо они рождены: ведь из разумности рождается свойство быть разумным, из воздержанности – быть воздержанным, из благочестия – быть благочестивым, а из каждой прочей добродетели – соответствующее ей действие.[124][114]

Знание или страсти.

Они и есть настоящая пища для души, способной сосать «мед из скалы и елей из твердой скалы» (Втор. 32:13), как говорит Законодатель, изображающий в виде твердой и нерушимой скалы Божью мудрость, наставницу, кормилицу и воспитательницу тех, что стремятся к нетленному питанию.

Ведь эта мудрость, став как бы матерью для находящихся внутри мироздания, немедленно сама начинает питать рожденных ею…          <…>

…В другом месте Моисей, пользуясь синонимом, называет эту скалу «манна», или самый старший среди сущего божественный разум, имя которому надродовое нечто. Из манны две лепешки: одна медовая, другая елейная, то есть две части воспитания, совершенно нераздельные и достойные рвения. Поначалу они дают почувствовать сладость созерцаемого с помощью знания, а затем они излучают ярчайший свет для тех, чья любовь не переменчива и кто с твердостью и постоянством крепко привержен ей навсегда. Как я говорил, такие люди «возносятся над силою земли» (Втор. 32:13).[125]

А безбожному Каину земля ничуть не прибавляет крепости, хотя все его заботы касаются земли. Из-за этого он и оказывается впоследствии «стонущим и дрожащим на земле»[BBBBB] (Быт. 4:12), то есть испытывающим скорбь и страх.

Такова жалкая жизнь несчастного, получившего в удел те из четырех страстей, которые более мучительны – страх и скорбь, одну, соименную стону, другую – дрожи. Дело в том, что такому человеку неизбежно или сопутствует, или будет сопутствовать какая-либо беда. В этом случае ее ожидание рождает страх, а ее присутствие – скорбь.

А тот, кто стремится к добродетели, обнаруживает соответствующие благострастия, так как он или уже приобрел благо, или приобретет его. Обладание вызывает радость, прекраснейшее достояние, а ожидание обладания – надежду, пищу добродетельных душ, благодаря которой, отбросив нерешительность, мы с полной готовностью идем навстречу прекрасным делам» (Л – 10, гл. 114 – 120).

Последствия выбора.

Мудрость – благо добродетелей.

Справедливость.

Итак, изгнав все скорбное из души, мы вступили на путь к высшей добродетели. Но это не значит, что все тяжкое позади, а впереди нас ждет легкая и праздная прогулка. Это «тяжкий труд» набора и усвоения знаний, в котором для успешного продвижения к добродетели, не последнюю роль играет свойство справедливости.

Во–первых, она поможет нам «сменять тяжелый труд отдыхом ввиду ее полного безразличия к тому, что находится между порочностью и добродетелью и о чем хлопочет большая часть человеческого рода: к богатству, славе, должностям, почестям, а также ко всему, что им родственно; во-вторых, устранять скорби, возникающие вследствие собственных наших действий, – ибо Моисей в отличие от некоторых нечестивых говорит, что не Бог повинен в бедах, а наши руки, символ наших действий и добровольного обращения разума к худшему; и наконец, давать отдых «от земли, которую проклял Господь Бог».

Имеется в виду обосновавшийся в душах безрассудных людей порок, от которого справедливый человек избавляется с помощью справедливости, словно от тяжелого недуга с помощью панацеи. Отразив от себя порок, он наполняется радостью…       <…>

Радость.

…Ведь Бог является создателем благородного смеха и радости», которая является «порождением мудрости. Всякий, кто умеет слушать творения Бога, неизбежно ликует сам и «радуется вместе» с теми, кто еще раньше услышал их.

В творениях Бога ты найдешь не сказочный вымысел, а безупречные мерила истины, целиком сохраненные на стелах; не размеры, ритмы и мелодии голоса, увлекающие слух с помощью музыкального искусства, а самые совершенные произведения самой природы, наделенные собственной гармонией. И подобно тому, как радуется ум, слушая произведения Бога, неизбежным образом ликует и речь, вторящая и как бы внемлющая мыслям рассудка…              <…>

…Как утверждает Творец, Ему известно, что «говорит» именно внешнее слово, являющееся братом рассудка[CCCCC]. Ведь Он снабдил его членораздельным звучанием, сделав его как бы музыкальным инструментом всей нашей смешанной природы.

Гармония слова и мысли.

Это слово звучит, «говорит» и излагает мысли у нас с тобой и у всех людей, и оно, действительно, «выходит», чтобы встретить принятые рассудком решения: когда ум, пробудившись, устремляется к чему-то родственному – или от собственного внутреннего движения, или при восприятии различных отпечатков внешнего, – он зачинает и в муках пытается родить мысли. Он хочет, но не может разродиться, пока звучание языка и прочих голосовых органов, приняв роды, словно повивальная бабка, не даст мыслям появиться на свет.

И это звучание – яснейший голос мыслей. Ведь лежащее в темноте скрыто до тех пор, пока вспыхнувший свет не обнаружит его. Точно так же мысли хранятся в недоступном для зрения месте – рассудке, пока голос, засиявший словно свет, не откроет каждую из них» (Л – 10, гл. 122 – 128).

Конечно, и в этом случае необходимо уметь слушать Бога, ибо только тогда «слово с неизбежностью радуется, когда, обозрев умозаключения, оно умело приступает к изложению увиденного и закрепленного в постижении». И наоборот, слово, не вполне совладав с мыслями, запутывается в словесных лабиринтах, «застонет от недостойного обращения», поскольку в этом случае его «лишают души».

Благость души – радость в себе.

«Во всяком случае, кажется, что святейший Моисей учит именно этому, говоря, что левит Аарон встречает брата Моисея и, увидев его, «радуется в себе»[DDDDD] (Исх. 4:14). Слова «радуется в себе» в дополнение к уже сказанному выражают мысль в большей степени политическую: ведь Законодатель имеет в виду радость настоящую и более всего свойственную человеку.[126]

Дело в том, что причиной истинной радости не может быть ни обилие денег или вещей, ни блеск славы, да и вообще что-либо внешнее – неодушевленное, непрочное и саморазрушающееся; а также сила и крепость вместе с остальными преимуществами тела – они являются достоянием даже самых негодных из людей и, кроме того, часто несут неотвратимую гибель их обладателям. Таким образом, поскольку неподложная и неподдельная радость обнаруживается лишь в благах души, всякий мудрец и находит радость «в себе», а не в окружающем. Ведь внутри него – добродетели рассудка, которыми стоит гордиться. Окружающее же его – или благосостояние тела, или изобилие внешних благ, из-за которых возноситься не следует.

Надежда.

«Итак, доказав, насколько возможно, с помощью правдивейшего свидетельства Моисея, что радость – отличительное свойство мудреца, не меняя свидетеля, докажем теперь то же самое относительно надежды.

Не случайно сына Сифа, именуемого Енос, что значит человек ... надежда. В согласии с этим Моисей говорит, что «он первым надеялся призвать имя Господа Бога»[EEEEE] (Быт. 4:26). В самом деле, что может быть более присуще истинному человеку, как не надежда и упование на приобретение благ от единственного щедрого Бога? По правде сказать, одно это и есть настоящее рождение людей, ибо те, которые не надеются на Бога, не обладают разумной природой.[127][138]

Поэтому, сказав вначале, что Енос «надеялся призвать имя Господа Бога», Моисей прибавляет буквально следующее: «Вот книга рождения людей»[FFFFF] (Быт. 5:1), – и это важные слова. Ведь если в книге Бога написано, что только надеющийся – человек, то и обратное верно: не надеющийся – не человек. Определение нашей смешанной природы таково: животное разумное смертное. Согласно же Моисею, человек – это состояние души, надеющейся на истинно сущего Бога.[128][139]

Итак, добродетельные люди, получившие счастливый жребий радости и надежды, должны или иметь блага, или, во всяком случае, ожидать их. А дурные, пребывающие в скорбях и страхах (именно к их сообществу принадлежит Каин), должны удостоиться тяжкой доли: или присутствия зол, или их ожидания. От имеющихся страданий они «стонут», а от ожидаемых ужасов «дрожат» и трепещут»[GGGGG] (Быт. 4:12)». (Л – 10, гл. 135 – 140).

Зло и его ожидание – выбор чувственного.

Оставление и наказание.

Так что же представляет собой «тяжелая доля» дурных людей? Филон связывает это с «оставлением» их Богом. Ибо «сказал Каин Господу Богу: «Вина моя превосходит оставление»[HHHHH] (Быт. 4:13). Значение сказанного станет ясно из сходных примеров. Если корабль в море останется без кормчего, разве он не обречен потерпеть в плавании полную неудачу? А если четверка лошадей окажется без возницы во время состязания в колесничном беге, разве не должен ее бег стать неуправляемым и беспорядочным? А когда город останется без начальников или законов (очевидно, и законы относятся к числу начальствующих), разве он не погибнет от двух величайших зол: безначалия и беззакония? Да и телу, конечно, суждено пропасть без души, душе – без разума, а разуму – без добродетели.

Но если каждая из названных мной потерь причиняет ущерб покинутым, то мы понимаем, что за беда ожидает тех, кого покинул Бог. Он отвернулся от них и изгнал их словно предателей, преступивших самые священные законы, ибо счел, что они недостойны Его опеки и власти. Одним словом, нужно признать, что величайшее наказание и осуждение терпит тот, кого оставляет лучшее и полезное…             <…>

…Поэтому, как мне кажется, те, кто не окончательно потеряли возможность очиститься, скорее пожелают быть наказанными, чем «оставленными». Ведь «оставление» перевернет их так же легко, как корабли, лишенные балласта и кормчего, наказание же придаст им правильное положение…                   <…>

…Итак, когда совесть уличает нас в несправедливых делах, давайте умолять Бога скорее о наказании, чем об освобождении. Ибо Он, милостивый хозяин, отпустив нас на свободу, сделает нас рабами безжалостного становления. Наказывая же нас – в силу своей благости снисходительно и мягко, – Он исправит ошибки посредством своего слова, вразумляющего изобличителя, посланного нашей мысли. С помощью слова пристыдив и укорив ее за совершенные промахи, Бог исцелит ее.[129][146]

Поэтому Законодатель говорит: «Все, что вдова и изгнанная мужем провозгласит на душу ее, пребудет ей»[IIIII] (Числ. 30:10).

Неисцелимость – изгнание от лица Бога?

Ведь Бога мы по праву назовем мужем и отцом целого дающим всему семя и рождение, а мысль, которая не зачала божественное семя или зачала, но по своей воле извергла назад, – вдовой и изгнанной Богом.

Вот почему все, что она определит, она определит «против себя», и такое деяние «пребудет» совершенно неисцелимым…[130][148]        <…>

…Вот почему она не просто «овдовеет», лишенная знания, но и «будет изгнана» за его пределы. Иначе говоря, если душа овдовела, лишившись прекрасного, но еще не изгнана за его пределы, она может, пожалуй, проявив выдержку, прийти к согласию и примирению с законным мужем, прямым разумом. Та же, которая из-за своей непримиримости покинула однажды супружеский дом, до конца века проживет отверженной, будучи не в силах вернуться в прежнее жилище» (Л – 10, гл. 141 – 149).

Но в таком случае возникает вопрос о том, где же будет жилище души, покинутой Богом? Тот же вопрос задает Господу Богу Каин: «Если Ты, – говорит он, – изгоняешь меня теперь от лица земли, и от лица Твоего сокроюсь»[JJJJJ] (Быт. 4:14).

«Да и может ли человек или что-либо возникшее скрываться от Бога? – говорит далее Филон. – Где? От Того, Кто повсюду первый, Чей взгляд достигает самых пределов, Кем наполнено целое, Чьего присутствия не лишена даже самая малая часть бытия? Удивительно ли, что ничему из возникшего не доступно быть скрытым от Сущего?

Ведь оно не в силах ускользнуть даже от материальных начал и вынуждено, избегая одного, переходить в другое» (Л – 10, гл. 153).

Филон вновь, не может описать виденную в откровении картину мироздания с имеющимися философскими и научными данными, – не может допустить наличие пустоты вне космоса. (См. Л – 10, ком. к гл. 154). Ему приходится прибегнуть вновь к иносказательности, толкуя данный эпизод Библии.

«А кроме того, – продолжает он, – вне его пределов Демиург ничего не оставил: ведь строя мироздание, Он полностью израсходовал все четыре начала, чтобы из совершенных частей создать совершеннейшее целое.

Итак, если нет способа совершенно избежать Божьего создания, то еще более невозможно ускользнуть от его Творца и Предводителя. Поэтому не следует переносить на закон свою собственную глупость и безрассудно принимать на веру тот смысл слов, что лежит на поверхности. Напротив, следует усердно распознавать то, о чем очевидное говорит намеками.

В частности, словами «если Ты изгоняешь меня теперь от лица земли, и от лица Твоего сокроюсь» выражено, пожалуй, следующее: «Если Ты не жалуешь мне земных благ, я не принимаю и небесные», а также: «Если нельзя получать и вкушать наслаждения, то и добродетель я отвергаю», а также: «Если Ты не даешь мне человеческих благ, то не давай и божественных».

Ведь, по нашему мнению, необходимыми, ценными и поистине неподдельными являются следующие блага: есть, пить, услаждать зрение разнообразными красками, тешить слух разнообразно звучащими мелодиями, радовать обоняние благоуханным током ароматов, насыщать всяческими наслаждениями живот и следующие за животом части тела, не пренебрегать приобретением золота и серебра, окружать себя почестями, должностями и всем тем, что приносит славу. Давайте же расстанемся с суровыми расположениями разумности, самообладания и справедливости, которые отягощают жизнь. А если уж мы должны обладать ими, то пусть они будут не совершенными благами, а средствами к достижению блага.

Смешной человек, ты утверждаешь, что тебе будет недоступно созерцание Бога, если ты лишишься телесных и внешних преимуществ? А, по-моему, если ты их лишишься, оно будет тебе доступно наверняка: ибо освободившись от несокрушимых оков тела и телесного, ты запечатлеешь в себе Невозникшего.

Разве ты не видишь, что Авраам «оставив землю, род и отчий дом»[KKKKK] (Быт. 12:1), то есть тело, чувства и речь, начинает встречать силы Сущего? Ведь «Бог явился ему»[LLLLL] (Быт. 12:7), когда он ушел от всех своих домашних, – гласит закон, доказывая, что Бог воочию является человеку, ускользнувшему от смертного и нашедшему прибежище в бестелесной душе нашего тела.

Поэтому и Моисей, «взяв свою скинию, закрепляет ее вне лагеря»[MMMMM] (Исх. 33:7) и переносит ее подальше от телесного войска в надежде, что только так он сможет стать совершенным просителем и почитателем Бога.

При этом отнюдь не случайно он говорит, что эта скиния «называется» скинией свидетельства, чтобы было ясно, что скиния Сущего существует, а не только называется. Дело в том, что из добродетелей именно добродетель Бога поистине существует как бытие, потому что лишь Бог имеет существование в бытии. По этой причине Законодатель должен будет сказать о нем: «Я есмь сущий»[NNNNN] (Исх. 3:14), – ибо то, что за Ним, не существует как бытие, а имеет лишь мнимое существование. А Моисеева скиния, символ человеческой добродетели, удостоится названия, а не бытия, являясь подобием и образом той, божественной, добродетели.

Следовательно, и Моисей, избранный «богом Фараона», не является им в действительности, а только мнится таковым. Ведь я знаю, что Бог дает и дарует, но я не могу вообразить, что Его дают. А в священных книгах говорится: «Я даю тебя в боги Фараону»[OOOOO] (Исх. 7:1). Тот, кого дают, претерпевает, а не действует. Между тем истинно Сущее по необходимости является действующим, а не претерпевающим.[131][161]

Какой из этого вывод? Тот, что, хоть мудрец и назван богом для неразумного, на самом деле он не Бог, подобно тому как поддельная тетрадрахма не тетрадрахма. Если мудреца сравнить с Сущим, он окажется Божьим человеком[PPPPP], если же сравнить его с безрассудным человеком, он окажется богом, не истинным и существующим, а воображаемым и мнимым.

Таким образом, Каин не мог покинуть земное. В этом случае, он бы, как и Моисей, стал общаться с образом Божием.

Поэтому Моисей и говорит дальше: «И ушел Каин от лица Божия и вселился в землю»[QQQQQ] (Быт. 4:16). Итак, ты не оставил землю и не скрылся от Сущего, но отвернулся от Него и нашел прибежище в земле, смертной области. (Л – 7, гл. 150 – 162).

«Пожалуй, сами эти слова «не убить его», – пишет он, – и служат знаком того, что Каин не был уничтожен. В самом деле, нигде в законодательстве Моисей не объявил о смерти Каина, намекая, что неразумие – бессмертное зло, словно легендарная Сцилла, которая не подвластна настоящей смерти и может умирать целую вечность. О если бы случилось обратное, и все дурное, погибнув окончательно, исчезло прочь! Но пока, всякий раз оживая, оно поражает бессмертным недугом тех, кого однажды настигло» (Л – 10, гл.178).

О необходимости иносказательности.

«Но какое у Бога может быть доступное чувственному восприятию жилище, – пишет Филон, – кроме вот этого мира, избавиться от которого невозможно никакими способами?..                 <…>

…И потом, тот, кто уходит от кого-нибудь, оказывается в ином месте, чем тот, кого он покидает. Из этого следует вывод, что какие-то части вселенной лишены Бога, хотя Бог ни лишенным Себя, ни свободным от Себя ничего не оставил, но заполнил все целиком.

Если, однако, ни лица Бог не имеет, так как выходит за пределы свойственных всем сотворенным [вещам] особенностей, ни пребывает лишь в одной какой-то части, так как Он объемлет все, но Сам ничем не объят; и если какой-нибудь отдельной части этого мира невозможно переселиться из него, как из города, по той причине, что вне его ничего не осталось, то нам остается только предположить, что ни одно из указанных предложений не подразумевает понимания в прямом смысле, и пойти по пути, столь излюбленному людьми с философским складом ума, а именно, толковать иносказательно.

Начать же свое рассуждение нам следует вот с чего. Если очень трудно переселиться прочь от лица смертного царя, разве не должно быть человеку стократ труднее уйти, отказавшись лицезреть Бога, и решиться никогда более не представать пред Его очи, то есть, повредив око своей души, потерять способность представлять Его в своем воображении? Люди, понесшие такую утрату не по своей воле, но принужденные силою какой-то неумолимой власти, заслуживают скорее сострадания, чем ненависти» (Л – 5, § 5 – 8).

И только Моисей не мог позволить себе никакого иносказания, утверждает Филон: «Из законодателей одни просто и без прикрас узаконили существовавшие у них обычаи, другие, придавая вид многозначительности [своим] измышлениям, обморочили людей, сокрыв истину под пеленой мифических выдумок.

Моисей же, отвергнув и то и другое – первое как решение неразумное, поспешное и немудрое, второе – как заведомо ложное и исполненное обмана, предпослал [изложению] законов всепрекрасное и наидостойнейшее начало, не тотчас предписав, что следует или чего не следует делать, и не придумывая небылиц, когда необходимо было прежде подготовить сознание тех, кому предстояло пользоваться этими законами, и не одобряя сочиненных другими [мифов]» (Л – 6, Вступление, § 1 – 2).

Так куда же ушел Каин?

Интересно, область, куда ушел Каин, можно определить, во-первых, по аналогии, которую постоянно приводит и Филон, – то, что при рождении двух сыновей, только второрожденные сыновья бывают помечены Богом. Во-вторых, если по определению, – Дух божий это постоянное взаимодействие частиц «Света» и «Тьмы», то замкнув часть частиц «Тьмы» в отдельную ограниченную область ядер Вселенной, галактик, звезд и планет, Бог тем самым как бы «обрек» их на бездействие. И если первый Сын божий был в большей части «заключен» в ядро Вселенной, то душа Каина также была разделена и часть была  помещена в ядро «Тьмы» Земли. Таким образом, она перестала существовать как целое, и, следовательно, проявиться ей в такой же комбинации шанс невелик.

Тогда становятся понятными, и Моисей, когда говорит, – «И ушел Каин от лица Божия и вселился в землю»[RRRRR] (Быт. 4:16), и Филон, который добавляет: – «Итак, ты не оставил землю и не скрылся от Сущего, но отвернулся от Него и нашел прибежище в земле, смертной области». (Л – 7, гл. 162).

Интересно, в этом случае, Филон знал сущность стоения Вселенной, понимал ранжирование ее пространств: – Вселенной, галактик, звездных и планетных систем. Но тогда он имел основание выстраивать по рангу, как воинство и ангелов Божьих, необязательно при этом ориентироваться на Платона[132][174]?

Так он пишет о них: – «в воздухе сплетается священный хоровод бестелесных душ, на языке пророчеств именуемых «ангелами»; они сопутствуют небесным сущностям. Так вот, все их войско, разбитое на соответствующие отряды, служит Строителю своему и Вождю, повинуясь Ему, как военачальнику, по людскому обычаю и высшему закону, ибо дезертирство божественному воинству воспрещено» (Л – 8, гл. 174).  

***

«Кто воспринял все это не только слухом, но более разумением, и напечатлел в своей душе удивительные и неоспоримые положения: что Бог есть и существует, и что воистину Он Единый Сущий, и что Он создал мир и создал его единым, уподобив, как уже было сказано, по [признаку] единственности Себе Самому, и что Он промышляет о своем создании, – тот станет жить блаженной и счастливой жизнью, предначертанной учением благочестия и святости.[133][172]» (Л – 6, гл. 170 – 172).

Вернуться к материу Г. Врачева о Филоне

Вернуться на главную страницу Филона

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС