Речь прокурора Н.В. Муравьева

1881 г.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Процесс по "Делу 1-го марта"

Речь прокурора Н.В. Муравьева *)

Рис. 1. Выступление Муравьева

«Гг. сенаторы, гг. сословные представители! Призванный быть на суде обвинителем величайшего из злодеяний, когда-либо совершившихся на русской земле, я чувствую себя совершенно подавленным скорбным величием лежащей на мне задачи. Перед свежею, едва закрывшеюся, могилою нашего возлюбленного монарха, среди всеобщего плача отечества, потерявшего так неожиданно и так ужасно своего незабвенного отца и преобразователя, я боюсь не найти в своих слабых силах достаточно яркого и могучего слова, достойного того великого народного горя, во имя которого я являюсь теперь перед вами требовать правосудия виновным, требовать возмездия, а поруганной ими, проклинающей их России удовлетворения. Как русский и верноподданный, как гражданин и как человек, я исполню свою обязанность, положив в нее все силы, всю душу свою. Но на моем пути есть одно не легко преодолимое препятствие, о котором я не могу не сказать вам, потому что уверен, что с ним столкнетесь—или уже столкнулись— и вы, милостивые государи. Быть юристом, слугою безличного и бесстрастного закона в такую роковую историческую минуту, когда и в себе самом, и вокруг все содрогается от ужаса и негодования, когда, при одном воспоминании о событии 1-го марта, неудержимые слезы подступают к глазам и дрожат в голос, когда все, что есть в стране, честного и верного своему долгу, громко вопиет об отмщении, трудно. Но, для нас, людей суда, обязательно и необходимо прежде всего потому, что о беспристрастии и спокойствии всестороннего судебного рассмотрения, о суде на точном основании всех правил и гарантий судопроизводства говорит нам самый закон, данный тем же мудрым законодателем обновленной России, чей еще так недавно светлый и милостивый образ мы с горестью видим теперь перед собой облеченным в траур по его безвременной кончине. Судебное следствие, полное потрясающих фактов и страшных подробностей, раскрыло такую мрачную бездну человеческой гибели, такую ужасающую картину извращения всех человеческих чувств и инстинктов, что нам понадобится все мужество и все хладнокровие гражданина, пред которым внезапно открылась зияющая глубокая язва родины, и от которого эта родина ждет первого ближайшего спешного средства для своего исцеления. Для того, чтобы произнести над подсудимыми суд справедливости и закона, нам предстоит спокойно исследовать и оценить во всей совокупности несмываемые пятна злодейски пролитой царственной крови, область безумной подпольной крамолы, фанатическое исповедание убийства, всеобщего разрушения и в этой горестной, но священной работе да поможет нам Бог.

Веления Промысла неисповедимы. Совершилось событие неслыханное и невиданное: на нашу долю выпала печальная участь быть современниками и свидетелями преступления, подобного которому не знает история человечества. Великий царь-освободитель, благословляемый миллионами вековых рабов, которым он даровал свободу, государь, открывший своей обширной стране новые пути к развитию и благоденствию, человек, чья личная кротость и возвышенное благородство помыслов и деяний были хорошо известны всему цивилизованному миру, словом, тот, на ком в течение четверти столетия покоились все лучшие надежды русского народа — пал мученическою смертью на улицах своей столицы, среди белого дня, среди кипящей кругом жизни и верного престолу населения. Я постараюсь доказать впоследствии, что в этой обстановке преступления, которую убийцы, в своем циническом самомнении, приписывают своему могуществу, сказалась лишь особая злостность, адски задуманного плана и простое сцепление роковых случайностей. Теперь же я должен остановить внимание особого присутствия на самом событии этого преступления, и пригласить высокое судилище, вместе со мною, углубиться в его невыразимо тягостный подробности. Это не факт, это история. С глубоко-сердечною болью я вызываю это страшное воспоминание о цареубийстве, но я не могу сделать иначе по двум причинам: во-первых, потому, что из кровавого тумана, застилающего печальную святыню Екатерининского канала, выступают перед нами мрачные облики цареубийц, во-вторых... Но здесь меня останавливаете, на минуту смех Желябова. Тот веселый или иронический смех, который не оставляет его во время судебного следствия и который, вероятно, заставит его и потрясающую картину события 1-го марта встретить глумлением.

Но я вижу среди подсудимых людей, которые, каковы бы они ни были, все-таки не в таком настроении, как Желябов, и потому я решаюсь еще раз подвергнуть общую печаль его глумлению; я знаю, что так и быть должно: ведь, когда люди плачут—-Желябовы смеются. И так, я не могу не говорить о самом событии 1-го марта. Во-вторых, потому, что в настоящие торжественные минуты суда я хотел бы в последний раз широко развернуть перед подсудимыми картину события 1-го марта и сказать им: если у нас осталась еще хоть капля способности чувствовать и понимать то, что чувствуют и понимают другие люди, носящие образ Божий — любуйтесь, вы этого хотели, это дело рук ваших, на вас лежит эта чистая кровь. День 1-го марта... Кто из нас, кто из жителей Петербурга не помнит, как начался и как проходил этот воистину черный день, мельчайшие особенности которого неизгладимо врезались в память каждого. Обычною чередою шла воскресная праздничная суета огромного города, несмотря на нависшее свинцовыми тучами пасмурное, снежное небо; на улицах привычным потоком переливалось людское движете и ничто среди этой пестрой, спокойной, своими личными интересами занятой толпы не говорило о том, что над ней уже веяло дыхание смерти, уже носились кровожадные мысли убийц. Около часу дня окончился в Михайловском манеже развод, в высочайшем присутствии, на этот раз от лейб-гвардии саперного батальона, и его императорское величество, государь император Александр Николаевичу оставив манеж, изволил заехать для завтрака в Михайловский дворец; в 3-м часу дня. Императорская карета, выехав из дворца, проехала по Инженерной улице и повернула направо, по набережной Екатерининского канала, по направлению к Театральному мосту. Карета ехала быстро в сопровождении обыкновенного конного конвоя из шести казаков и следовавших сзади в санях, друг за другом, полицеймейстера, полковника Дворжицкого отдельного корпуса жандармов капитана Коха и ротмистра Кулебякина. Недалеко от угла Инженерной улицы под императорскою каретою внезапно раздался взрыв, похожий на пушечный выстроить, повлекшего за собою всеобщее смятение. Испуганные, еще не отдавая себе отчета о случившемся, смутились все: не смутился лишь он один, помазанник божий, невредимый, но уже двумя часами отделенный от вечности. Спокойный и и твердый, как некогда под турецким огнем на полях им же освобожденной Болгарии, он вышел из поврежденной и остановившейся кареты и был встречен полковником Дворжицким, который доложил, что на панели канала только что задержан народом, по-видимому, причинивший взрыв злоумышленник. Выслушав доклад, государь император в сопровождении полковника Дворжицкого, направился к задержанному, уже окруженному едва не растерзавшею его толпою. Эта толпа, чтобы ни говорил Желябов, кричала: "дайте нам, мы его разорвем". Не узнав государя, мучимый страхом за его участь, стоявши поблизости подпоручик Рудыковский спросил у окружающих: «что с государем?» Вопрос был услышан самим монархом, который оглянувшись и как бы отвечая на него, изволит произнести: «славу Богу, я уцелел, но вот ..». И с этим не оконченным восклицанием государь император обратил и свои мысли, и свое внимание на лежавших тут же, у ног его, раненых взрывом конвойного казака и 14-ти летнего крестьянского мальчика Николая Максимова, Бедный мальчик—да будет вечно сохранена его память — кричал от невыносимых страданий. Тогда опечаленный повелитель русской земли умиленно наклонился над истерзанным сыном народа; это последнее участие, оказанное умирающему ребенку-подданному, было и последним земным деянием государя, уже предстоявшего своей собственной мученической кончине. Уже навстречу ему неслась зловещая угроза схваченного преступника; «еще слава ли Богу»-— было злобным ответом Рысакова на услышанное им восклицание государя, что «слава Богу, он уцелел». Рысаков знал, что говорил: промахнувшийся и обезоруженный, он знал, что за ним, в той же засаде, стоит другой такой же, как и он, отверженец, а там — третий, четвертый, которые постараются не промахнуться и адски задуманное довести до конца. Далеки от мысли беречь себя от опасности, государь император, несмотря на мольбы полковника Дворжицкого, не соизволил немедленно отбыть во дворец, а выразил намерение осмотреть место взрыва. Твердою, спокойною поступью направился он, удаляясь от Рысакова по тротуару канала, окруженный ближайшею свитою и теснившимся к нему отовсюду народом. Несчастные! Они радовались избавлению своего обожаемого монарха от опасности и не помышляли, что он идет к ней навстречу, что не дни, не часы, а минуты его уже сочтены. Не успел государь сделать нескольких шагов, как у самых ног его раздался новый, второй оглушительный взрыв. На мгновение все пространство скрылось в поднятой, как бы вихрем перемешанной массе дыма, снежной пыли, каких-то бесформенных ужасных клочков и обломков. Мгновение это мучительное, как смерть, длинное, как вечность, миновало; масса рассеялась и пораженным взорам присутствующих, и уцелевших, и пострадавших, но еще не потерявших сознания, представилась кровь—леденящее зрелище полное ужаса и отчаяния, зрелище, которого никто из них не забудет до последнего своего издыхания. Везде кругом были павшие раненые, но никто не смотрел на них и сами они, подобно полковнику Дворжицкому, не думали о себе — среди павших и раненых был государь. Прислонившись спиною к решетке канала, упершись руками в панель, без шинели и без фуражки, царь-страстотерпец, покрытый кровью, полулежал на земле и уже трудно дышал. Обнажившиеся при взрыве ноги были раздроблены ниже колен, тело висело кусками. Живой образ нечеловеческих мук... Обрывается голос, цепенеет язык и спирает дыхание, когда приходится говорить об этом. Теперь судите же сами, каково было тогда несчастным очевидцам события.

До полковника, Дворжицкого, раненого и упавшего, донесся слабый полустон: «помоги», заставивший его вскочить, как здорового. Раненые подползли, уцелевшие бросились к простертому на земле монарху и услышали едва внятно произнесенные им слова: «холодно, холодно», вызванные охватившим его ощущением зимнего холода.

Увы! то был предвестник близкого могильного холода. Кем-то был подан платок, которым покрыли голову венчанного страдальца: сотни верных рук протянулись к; нему и тихо, бережно, среди всеобщего невыразимого отчаяния подняли его с земли и понесли по направленно к экипажам. Это не была свита, несущая пострадавшего государя—это была толпа, в которой, рядом с приближенными монарха, сошлись и моряки мимо шедшего караула, и юноши Павловского училища, и случайные прохожие, прибежавшие на взрыв; то были пораженные горем дети, несущие умирающего отца. Дорогой поручик, граф Гендриков, заменил своей фуражкою тяжелую каску, второпях надетую на обнаженную голову государя; между тем, на место подоспел его высочество великий князь Михаил Николаевич. Припав к своему августейшему брату, он спросил. слышит ли его императорское величество? «-Слышу», было ответом, за которым послышалось слабо выраженное желание быть поскорее доставленным во дворец. Слова свидетельствовали о сознании, сознаниe о страдании, физический ужас которого ум отказывается представить себе даже приблизительно. Оно было еще так ясно, это предсмертное страдальческое сознание государя, что он, услышав предложение одного из его несших, штабс-капитана Новикова, внести его в ближайший дом для подания первоначальной помощи: имел еще силы, объявить другую свою последнюю волю, "несите меня во дворец.., там... умереть ". Это были предпоследние слова монарха-человека, пожелавшего умереть христианской кончиной, дома, в кругу близких, среди своей семьи... Богу было угодно исполнить это желание. Государь император был помещен, вместо своей разбитой кареты, в сани полковника, Дворжицкого и чины конвоя, ротмистр Кулебякин, с казаками Луценко и Кузьменко, сослужили своему венценосному вождю последнюю службу — перевезли его умирающего во дворец. Дорогой, забыв о муках своих и думая только о том израненном верном слуге, которого он видел перед собой, государь два раза тихо, но настойчиво спросил: «ты ранен, Кулебякин»? Горькие слезы раненого, о своих ранах забывшего, были ответом...

А на месте события подбирали убитых. раненых, изувеченных, раздавались их раздирающие душу стоны и крики, смешавшиеся с криком ужаса стекавшегося отовсюду обезумевшего от горя народа. Скоро живым, неудержимым потоком, он наполнил собою Дворцовую площадь, куда привела новые огромные толпы быстро разлетевшаяся горестная весть. В гробовом молчании, как бы притаив дыхание, стояла многотысячная толпа; она не верила своему горю, не хотела верить роковому исходу позорнейшего из злодеяний, она ждала и надеялась. Тщетные ожидания, разбитые надежды.

В З.часа 35 минут пополудни воля Господа совершилась. Медленно и печально опустился до половины флагшток, означающей высочайшее присутствие, императорский флаг на Зимнем дворце, и русские люди поняли, что все кончилось: страдания царя-мученика прекратились, великий страдалец за русскую землю навеки в бозе почил.

Да, не стало государя-мученика- это было первое слово, вырвавшееся из русской груди, первый крик наболевшей, потрясенной русской души. Вся Русь повторила и всегда будет его повторять, помышляя или говоря о событии 1-го марта.

Но рядом, с этим глубоко верным уподоблением, да будет позволено мне высказать еще и другое, которое невольно является у меня каждый раз, как передо мной встает живая картина события в его простом ближайшем значении. Государь пал не только как мученик, жертвой жесточайшего по орудию своему цареубийства: он пал и как воин-герой на своем опасном царском посту, в борьбе за Бога, Poccию, ее спокойствие и порядок, в смертельном бою с врагами права, порядка, нравственности, семьи — всего, чем крепко и свято человеческое общежитие, без чего не может жить человек.

Когда миновали первые острые мгновения народного ужаса и печали, когда пораженная Россия опомнилась и пришла в себя, ее естественною, первою мыслью было: «кто же виновники страшного дела, на кого должны пасть народные проклятия и пролитая кровь, где же цареубийцы, опозорившие свою родную страну? Россия хочет их знать и голосами всех истинных сынов своих требует им достойной кары. И я считаю себя счастливым, что на этот грозный вопрос моей родины могу смело отвечать ее суду и слушающим меня согражданам: вы хотите знать цареубийц? Вот они... (Прокурор указывает энергическим движением руки на скамью подсудимых). Действительно, обвинительная власть была счастлива в своем правовом деле. Несмотря на кратковременность деятельности по исследованию настоящего дела, прокуратура имеет в настоящее время возможность, на основании успешных полицейских розысков и тщательного обследования дела через чинов корпуса жандармов и судебных следователей, представить вам неотразимые, по ее мнению, доказательства виновности всех шести подсудимых, преданных вашему суду, и вместе с тем, возможно полное разоблачение того, каким образом составился и был приведен, в исполнение заговор, имевший своим последствием событие 1-го марта. Кроме того, обвинение располагает важным материалом, как для характеристики каждого из подсудимых, в отдельности, так и для оценки и освещения некоторых особенно ярких сторон того вообще уже известного соединения подсудимых и их единомышленников в одно целое, которое им угодно величать пышным названием партии, которое закон спокойно называет преступным тайным сообществом, а здравомыслящие, честные, но возмущенные русские люди зовут подпольною бандою, шайкою политических убийц.

Прежде всего я должен коснуться самого совершения злодеяния и остановить ваше внимание на лицах, в совершении этого злодеяния непосредственно физически виновных. Одного из них называть мне нечего. Не говоря о том, что он давно назвал сам себя, его назвали все, назвала его и толпа, его захватившая, назвала, его и вся Россия. Вы знаете, кто это. Вы знаете, что первый из бросивших метательный снаряд, не тот снаряд, который причинил поранения государю императору, а тот, которым убит конвойный казак и смертельно ранен Максимов, был подсудимый Николай Иванов Рысаков. Спешу заметить, что все то, что я буду говорить о фактах, о совершении преступления, о деятельности, о роли и об участии в этом преступлении подсудимых, пока буду основываться исключительно на данных судебного следствия, обнаруженных независимо от собственных показаний подсудимых.

Но доказав на основании этих данных виновности обвиняемых всех вместе и каждого отдельно, я не хочу обращаться к их показаниям. Я обращусь к ним впоследствии, когда виновность в общих существенных чертах и без них будет уже установлена. В моем распоряжении такое множество доказательств, что остается только выбирать между ними. Так, по отношению к подсудимому Рысакову есть прежде всего очевидцы совершения им преступления. Еще за несколько мгновений до того времени, когда императорская карета повернула направо, по Екатерининскому каналу, Рысакова видели идущим по панели канала и обогнал его свидетель Горохов. Он заметил человека, в котором, впоследствии, и здесь на суде признал Рысакова, идущего тихо и несущего в руках какой-то предмет, имевший круглую, овальную форму предъявленного здесь метательного снаряда, и завернутый в белый платок. Горохов не выпускал этого человека из глаз до того самого момента, когда с ним поровнялась императорская карета. С другой стороны шел свидетель Назаров и видел как Рысаков, взмахнув обеими руками, бросил что-то белое, показавшееся свидетелю комком снега, под лошадей и карету. В ту же минуту и последовал первый взрыв. Свидетели Несговоров, Макаров, полковник Дворжицкий и другие, участвовавшие в задержании Рысакова, удостоверяют, что он был схвачен, как человек, несомненно бросивший первый снаряд: таким образом, Рысаков был задержан, на месте совершения преступления, при самом eго совершении. Доставленный в управление градоначальства, он немедленно сознался во всем. Поэтому о фактической его виновности более говорить не приходится. Но тут же рядом стоит вопрос о том, кто же бросил второй снаряд, снаряд, причинивший убийственный взрыв, бывший непосредственным орудием страшного злодеяния. На этот вопрос, на основании данных судебного следствен, обвинительная власть имеет полную возможность дать ответ положительный, категорический, не допускающий никакого сомнения. Человек, бросивший второй снаряд, не находится в числе подсудимых. Он не предан вашему суду, но он обнаружен. Он покончил свои расчеты с земною жизнью -— он умер под ложным именем Ельникова, от ран, полученных при взрыве. Смерть избавила его от скамьи подсудимых и законного возмездия, но она не избавляет меня от необходимости доказать пред вами, что оба виновника взрыва, оба физические виновники злодеяния обнаружены: один из них подсудимый Рысаков, другой умерший, называвшийся Ельниковым. Вы помните, мм. гг., что из показаний свидетелей об обстановке второго взрыва, происшедшего в густой толпе, собравшейся вокруг монарха, вытекает несомненный вывод, что человек, бросивший второй снаряд, стоял близко от государя императора. Действительно, свидетель Павлов видел человека, который, стоя близ государя, к ногам его бросил что-то, высоко взмахнув руками, после чего и раздался второй взрыв. При наличности этого условия, при малом расстоянии между бросившим второй снаряд и Государем императором слагается еще и другой очевидный вывод: тот, кто бросил второй снаряд, не мог сам избежать поранений, не мог не пострадать от взрыва,—он стоял слишком близко к своей жертве для того, чтобы и на нем не отразилось разрушительное действие его собственного дела. На кого же из пострадавших могло бы пасть подозрение? Все они перечислены, приведены в известность. Между ними, лицами ближайшей свиты и конвоя, также как и случайными прохожими, нет ни одного подозрительного человека. Кроме того лишь неизвестного, который был в бессознательном состоянии, поднят на месте злодеяния, доставлен в придворный конюшенный госпиталь и здесь, придя в себя, на последний вопрос врача об имени и звании, которые не были обнаружены, отвечал: «не знаю»,— этот человек и никто другой должен быть признан лицом, которое бросило второй снаряд. Эксперты, освидетельствовавшие его при жизни и производившие медицинкий осмотр его трупа, по данным этого осмотра, изложенным в их заключении, окончательно убеждают нас в справедливости нашего вывода. Поранения этого лица сосредоточиваются более всего на передней стороне туловища, преимущественно на правой руке, и по количеству их, а оно огромное,—по тому обстоятельству, что получивший поранения стоял не далее трех шагов, совпадает с показанием свидетеля Павлова. Следовательно, второй снаряд был брошен человеком, называвшим себя Ельниковым. Дальнейшие расследования относительно этого лица не оставляют никакого сомнения в том, кто именно был вместе с подсудимым Рысаковым непосредственным виновником злодеяния. Он жил под именем Ельникова на Выборгской стороне, по Симбирской улице, в доме № 59-й, где 3-го марта и был сделан обыск. Не останавливаясь теперь на обстоятельствах этого обыска, к которому мне еще придется возвратиться впоследствии, замечу теперь, что у Ельникова была найдена та самая программа рабочих членов партии «Народной Воли», которая оказалась и у его соучастника Рысакова; кроме того, еще платок с меткою Н. И. Р.—Николай Иванов Рысаков, признанный Рысаковым за оставленный им у знакомого ему Ельникова. Таким образом, Рысаков и Ельников неразрывно связаны между собою: первый снаряд в руках Рысакова, второй—в руках Ельникова. Ельников, он же «Михаил Иванович>, он же «Котик» — революционное прозвище, вот все, что мы знаем об этом человеке; смерть избавила его от людского суда. Да будет так. Для нас важно лишь то, что оба физические виновника злодеяния обнаружены. Итак, мы знаем и орудие преступления; едва ли нужно мне останавливаться в подробностях на метательных снарядах, так полно и обстоятельно описанных и в экспертизе, письменно произведенной при расследовании настоящего дела и в авторитетном заключении экспертов, в особенности генерала Федорова, данном здесь на суде. Я укажу только на несколько более рельефных особенностей. Орудием преступления были метательные снаряды; оба снаряда, брошенные на Екатерининском канале разорвались от внешней их оболочки. На месте преступления найдено было только несколько кусочков жести, но по обыску в доме № 5-й, по Тележной улице, в ночь с 2-го на 3-е марта, были найдены два, заключенные в такую же жестяную оболочку, метательные снаряды и если бы мы не имели перед собою ни показаний Желябова, Перовской и Рысакова и ни одного свидетельского показания, удостоверяющих, что именно из конспиративной квартиры на Тележной улице отправились на злодеяние лица, его совершившие, то на основании сличения этих снарядов с остатками и действием снарядов, разорвавшихся на Екатерининском канале, мы могли бы установить полное тождество между ними и сказать, что преступлениe было совершено такими же снарядами, как те, которые были найдены в Тележной улице. Экспертиза гг. Федорова, Лисовского и Шах-Назарова указывают на это, а показания Рысакова, Перовской и Желябова лишь это подтверждают. Об устройстве метательных снарядов можно говорить на основании экспертизы генерала Федорова или на основании экспертизы подсудимого Кибальчича, да, Кибальчича, потому, что Кибальчич техник; он не только человек, изучивший эти снаряды в подробности и совершенстве, он автор их, и кому же, как не ему лучше знать, как они устроены; поэтому указания Кибальчича об этих снарядах в том, в чем они не расходятся с заключением экспортов и в чем они не имеют в виду конспиративных интересов Кибальчича и его партии, не лишены для нас известного значения. Действие этих снарядов неотразимо, их устройство основано на такой системе, в которой составные части друг друга пополняют и восполняют, доводя воспламенение до взрывчатого вещества — гремучего студня; исключая всякую возможность неудачи, воспламенение непременно должно последовать от простого сильного сотрясения; оно сообщается ударному составу, который есть последнее слово техники, и производит взрыв: он неизбежен, этот взрыв, еще и потому, что внутренний аппарат снаряда устроен вдвойне, так что, как бы снаряд ни упал, вертикально или горизонтально, взрыв должен произойти непременно и оба источника воспламенения — две стеклянные трубочки, наполненные серною кислотою, с давящими на них грузиками, соединяются с взрывчатым веществом; тонкость исполнения снарядов, изобретательность, потраченные на них и возможность при наличности частей, входящих в их состав, собрать снаряд одному человеку и притом домашними средствами, также не подлежат сомнению.
Итак, совершители злодеяния и его орудие обнаружены, но этого мало; и немедленно, вслед за этим, перед нами встает вопрос: одни ли эти двое, Рысаков и называвший себя Ельниковым, совершили злодеяние, без соучастников, действовали ли они за свой личный счет, по собственным своим побуждениям, совершили ли они его, как Рысаков и Ельников, или же люди,. принадлежащие к целому злодейскому тайному соединению. На это нам отвечает категорически простой здравый смысл - нет. А если нет, то нужно найти и руки, державшие концы тех нитей, которые двигали Рысаковым и Ельниковым, нужно найти головы, этими руками владевшие, головы, в которых сложился ужасный замысел и без которых он не был бы и не мог бы быть приведен в исполнение. Одному Рысакову и Ельникову нельзя было совершить злодеяния уже по самым средствам, ими употребленным; кроме того, я думаю, что как бы низко ни пал человек, как бы не были преступны и гнусны его личные побуждения — из-за одних этих личных отдельных побуждений, он никогда не решился бы, он, содрогнулся бы и остановился бы перед ужасом цареубийства. Я утверждаю, что дрогнула бы рука, вооруженная смертоносным снарядом, и остановились бы и Ельников, и Рысаков, если бы за спиной их не стоял Желябов, если бы за Желябовым не стояла пресловутая партия. Все — и сущность преступления, и способ его совершения, и личный, далеко не твердый и не закаленный характер самого физического виновника преступления Рысакова наводить на мысль, что оно сложилось не в его голове и вышло не из одних его рук, даже не из простого соединения двух или более лиц, согласившихся между собою; нет, у всякого русского гражданина готов на это другой ответ. Оно есть дело рук той же социально-революционной партии, которая с февраля 1878 года, в течение трех лет, не перестает ознаменовывать себя крамолою и кровью, которую она проливает на русской земли. Да, для нас всех очевидно и несомненно, что злодеяние 1-го марта совершено тою самою партиею, у которой, по словам Желябова, мысль о цареубийстве составляет общее достояние, а динамит общественную собственность; будем же, следовательно, искать соучастников Ельникова и Рысакова, и для того, чтобы не ошибиться в этих поисках, чтобы с точностью указать на каждого из них в отдельности, сначала оставим в стороне соединение их в одно будто бы политическое целое, в одну партию, и постараемся отметить и изобличить их сначала только как отдельных деятелей общего преступления. Следуя шаг за шагом за ходом исследования настоящего дела, в хронологическом порядке розысков, мы получим ряд веских данных. Как наводнение оставляет за собою следы, по которым можно впоследствии проследить, по каким местам оно прошло, какие места были покрыты водою, какие на земле остались водоросли, сырость, плесень, так точно возможно одно за другим проследить места, по которым прошел заговор, отметить лиц, которых он охватил собою, констатировать его фактические и материальные следы. В этих розысканиях, прежде всего, приходится остановиться на подсудимом Желябове уже по одному тому, что его вступление в настоящее дело предшествует, если так, можно выразиться, даже самому совершению злодеяния: его зачинщик и один из главнейших его виновных, он был арестован за два дня до злодеяния, 27-го февраля. Разыскиваемый еще с осени 1879 года, по обвинению в совершении, посредством взрыва близ города Александровска, покушения на жизнь государя императора; он долгое время успешно скрывался от преследования власти, но энергически веденные еще с осени прошлого 1880 года розыски отдали его в руки правосудия; на следы его напали вследствие ареста в Петербурге, под именем Поливанова, некоего Александра Михайлова, одного из видных участников так называемой террористической фракции. При исследовании деятельности Михайлова было обнаружено, что в числе лиц, группировавшихся вокруг него в Петербурге, было и лицо, руководившее александровским покушением, лицо, уже давно указанное Гольденбергом, под именем Желябова, имевшее отношение к одной из существовавших в тоже самое время в Петербурге (будем употреблять для краткости характерное название, изобретенное подсудимыми) конспиративных квартир, а именно в квартире по Большой Подъяческой, в д.№ 37-й, в которой помещалась динамитная мастерская, другими словами, производилось заготовление общественной собственности партии. Становясь, с каждым шагом расследования, все определеннее и точнее, сведения о Желябове привели 27-го февраля к аресту его в квартире одного из крупных деятелей динамитного сообщества, действительного студента новороссийского университета, Тригони. Утром, 1-го марта, всего лишь за несколько часов до злодеяния на Екатерининском канале, была обнаружена и квартира самого Желябова по 1-й роте Измайловского полка, и в ней был начат обыск. Злодеяние и энергические меры, им вызванные, приостановили обыск, так что он был окончен только 2-го марта и привел к обнаружению данных, прямо указывающих на Желябова, как на лицо, прикосновенность которого к злодеянию 1-го марта представлялась более чем вероятного. Так, было найдено пять жестянок, из которых на трех были явственные остатки черного вещества, оказавшегося черным динамитом, были найдены некоторые принадлежности химических опытов, получающих, при сопоставлении их с тут же бывшим динамитом, весьма красноречивое значение, оказались, наконец, две каучуковые трубки, подобные тем, которые употреблялись в метательных снарядах и простая корзина, наполненная сырами, из которых некоторые имели клеймо С. А. С. Желябов проживал на квартире не один, а с женщиною, называвшеюся Лидиею Антоновой Войновой, которая таинственно исчезла из квартиры на другой день после ареста ее сожителя, по-видимому, тогда, когда в этом аресте она уверилась. Таким образом, внимание розыска силою вещей должно было остановиться на Желябове, как на вероятном участнике злодеяния 1-го марта. В ночь на 3-е марта была открыта еще одна конспиративная квартира, имевшая ближайшее непосредственное отношение к злодеянию, квартира в доме № 5-й, по Тележной улице.

Я напомню вкратце обстоятельства этого открытая. Вы, конечно, хорошо помните этот ночной приезд должностных лиц на спешный обыск, встретившие их, первоначально, молчание и темноту, запертую дверь, за дверью мужской голос «кто там?» ответ: «полиция и прокурор». Затем быстро удаляющееся шаги, выстрелы в квартире, один за другим, всего шесть, затем отворившуюся другую маленькую дверь на лестницу, где стояли должностные лица, и женский голос, сказавший: «теперь можете входить, мы сдаемся». Сдавалась Геся Гельфман. По задержании ее, при входе должностных лиц, в квартире, во второй комнате, оказался умирающий человек, по-видимому, только что застрелившийся, и, несмотря на немедленную медицинскую помощь, тут же умерший. Личность его была обнаружена весьма скоро. Он оказался дворянином Саблиным, судившимся по делу о 193-х, и, таким образом, имевшим, подобно Желябову и Гельфман, то, чего не имел Рысаков—революционное прошлое. По обыску, в квартире был найден ряд предметов, ясно доказывавших не только то, что это была квартира конспиративная, но и что лица, в ней жившие, один — умерший Саблин, другая — арестованная Геся Гельфман, были участниками злодеяния и хозяевами тайного притона, служившею сборным пунктом совершителей злодеяния. Там были найдены прокламации «исполнительного комитета русской социально-революционной партии», от 1-го марта, помеченные: «Печатано в типографии «Народной Воли», 2-го марта, и трактующая о злодеянии 1-го марта. Были найдены во множестве, химические принадлежности, записка, о вошедшем в метательный снаряд воспламеняющемся составе из бертолетовой соли и сернистой сурьмы с сахаром, рисунок на обороте транспаранта, изображающий какой-то аппарат для производства гальванического тока, план Петербурга с очевидно подозрительными линиями, так как они, проходя чрез Зимний дворец, шли через место события на Екатерининском канале, по Инженерной улице, к Михайловскому дворцу, наконец, был найден грубо начерченный карандашом план на обороте конверта. По сличении этого плана с настоящим планом Петербурга, оказалось, если отбросить технические недостатки, например, полное отсутствие масштаба, что местность, на нем изображенная, совершенно совпадает с тою местностью, которая сделалась местом злодеяния. План этот, очевидно, был планом места действия, это была диспозиция, розданная соратникам перед тем, как отправлять их на засаду. Кроме того, и это было всего важнее, были найдены два снаряда, тождественные с теми, которыми были вооружены Рысаков и Ельников. На эти снаряды, при входе в комнату, где они находились, обратила внимание должностных лиц сама Геся Гельфман, встретившая их на пороге комнаты испуганным восклицанием: «не ходите туда, там взрывчатые вещества». Едва окончился ночной обыск. как утром, 3-го марта, в той же самой квартире, по Тележной улице, совершилось еще происшествие, давшее новое указание и нового обвиняемого. В квартиру, где была оставлена полиция, явился, неизвестный человек, отказавшийся назвать себя, спутавшийся в своих объяснениях, и вследствие всего этого задержанный, причем, когда его начали обыскивать, он выхватил из кармана револьвер и сделал из него в чинов полиции шесть выстрелов, которыми нанес контузию приставу Слуцкому и опасную рану городовому Денисову. Вскоре после обыска в квартире, по Тележной улице, была обнаружена другая конспиративная квартира, находившаяся с нею в преемственной связи, квартира в Троицком переулке, в которой хозяйка была та же Геся Гельфман, и которую ее хозяева очистили незадолго до 1-го марта, причем Гельфман прямо переехала в Тележную улицу.

Возвращаясь к событиям, происходившим в квартире в доме № 5-й, по Тележной улице, следует упомянуть, что человек задержанный в ней утром, 3-го марта, оказался подсудимым Тимофеем Михайловым. Прибытие его в конспиративную квартиру, его вооруженное сопротивление, его отказ объявить о своем звании, вся обстановка его задержания прямо указывали на него, как на одного из лиц, которых круг, исходящий из злодеяния 1-го марта, должен был обнимать собою.

4-го марта обнаружен подкоп по Малой Садовой. Вы помните обстоятельство этого обнаружения. Из сырной лавки Кобозева, помещающейся в подвальном этаже дома графа Менгдена, странным образом 3-го марта исчезли хозяева лавки, навлекавшие и прежде на себя подозрение. Из лавки Кобозевых, как оказалось по осмотре, был устроен подкоп: пробито было отверстие под окном подвального помещения, смежного с лавкою, и от этого отверстия проведена минная галерея, устроенная по всем правилам технического дела под мостовую Малой Садовой. Цель подкопа, его назначение—по одному даже поверхностному обозрению, представлялись совершенно ясными: по Малой Садовой имел привычку проезжать покойный Государь Император в Михайловский манеж, и проведенная из лавки Кобозевых подземная галерея находилась на его пути, в ней заложен был заряд черного динамита, а в лавке приготовлена была батарея, посредством которой мог быть произведен взрыв: На случай если бы взрыв не удался, сделаны были другие приготовления для покушения, к несчастью, удавшегося. Чтобы не возвращаться более к подкопу в Малой Садовой, имеющему эпизодическое значение в настоящем деле, я постараюсь в немногих словах очертить перед вами все к нему относящееся. Вы удержали, конечно, в памяти, что в подкопе, при его обнаружении, все оказалось готовым: заряд, заключавший около двух пудов динамита, был положен; в галерее сделана забивка; элементы батареи уже действовали; концы проволоки были заострены— оставалось только произвести ток и взрыв последовал бы непременно. Действие взрыва, подготовленного в подкопе, о котором во вчерашнем заседании так много шло пререканий между экспертизой и подсудимым Кибальчичем, было бы, чтобы ни говорил подсудимый, убийственное. Образовалась бы посредине Малой Садовой улицы воронка около трех сажен в диаметре и все находившееся на месте ее и вокруг должно было погибнуть: погибли бы экипаж, люди, его сопровождавшие, и люди проходившее по тротуару, в домах обвалилась бы штукатурка, стены могли дать трещины, словом, область разрушения должна была быть велика. Правда, подсудимый Кибальчич много говорил на суде о том, что он, дававший технические советы при устройстве подкопа и заложения мины, старался, не более не менее, как о минимальном количестве заряда и о минимальном, следовательно, вреде от взрыва для частных лиц. Но если даже он старался - старания эти, как удостоверяют эксперты, не увенчались бы успехом. Не следует далее упускать из вида, что, по обыску лавки Кобозевых, оказались сыры, на которых, по обозрению и сличение, найдено, по крайней мере, на некоторых то самое клеймо, которое было на сырах, найденных в квартире Желябова. Очевидно, что Желябов или продовольствовался этими сырами из лавки Кобозева, или поставлял их в лавку. Таким образом, во всяком случай, между лавкою Кобозева и квартирою Желябова уже устанавливается связь. Затем, все сведения о Кобозевых, которых я не буду повторять, явно ложные обстоятельства мнимой их торговли, посещение их подозрительными людьми, наконец, исчезновение их 3-го марта, после обыска в Тележной улице, свидетельствуют о том, что в лице Кобозева и его жены мы имеем прямых участников злодеяния 1-го марта. Этим, впрочем, указания на виновных не исчерпываются.

Через неделю после обыска в Тележной ул., 10-го марта, на Невском проспекте, по странной случайности, в той же местности события, против Екатерининского сквера, околодочным надзирателем Широковым была задержана женщина, которая с первого же слова захотела откупиться взяткою в 30 р. А когда это не удалось, должна была признать, что она сожительница Желябова, Лидия Воинова, в действительности же — Софья Перовская. У Перовской большое революционное прошлое. Она розыскивалась по обвинению в покушении на жизнь усопшего государя императора 19-го ноября, последовавшего на другой день после александровского покушения на курской жел. дор. под Москвой. Это прошлое, во всяком случае, указывало на нее, как на лицо, вероятно, принимавшее в злодеянии 1-го марта участие. Кроме того, отношения ее к Желябову были также основанием для того, чтобы производящие исследование остановили на ней особое внимание. Ряд свидетельских показаний не замедлил установить между подсудимыми и обвиняемыми тесную связь и близкое знакомство. Так, Рысаков бывал у умершего Ельникова. Посещения эти удостоверяются показанием служанки квартиры последнего Смелковой, видевшей Рысакова у Ельникова еще 26-го февраля, признается самим Рысаковым и доказывается платком с меткой Н. Р., принадлежащим Рысакову, и найденным у Ельникова. Подсудимый Желябов бывал иногда, как признает та же Смелкова, у того же Ельникова вместе с Рысаковым и Перовской. Желябов бывал и в лавке Кобозева; это удостоверяется старшим дворником Самойловым и его подручным Ульяновым, которые, хотя и мельком, но видели, заметили его и признали, несмотря на то, что Желябов, по его словам, так ловко может изменять свою наружность, костюм и походку. Свидетели признали его здесь на суде, да и сам Желябов не отвергает того, что он был в числе ночных работников, готовивших подкоп. Нам всем памятно, как вчера Желябов с особым усердием останавливался на показаниях этих свидетелей, хотел их сбить, указывал на мелкие неточности их показаний, на невозможность им поверить, на несообразность их вывода. Вероятно, у вас, мм. гг., мелькнул в голове вопрос: «Да почему же Желябов все это делает, когда сам признает, что бывал у Кобозева и работал в подкопе?». Ответ прямой: «Ему это нужно не для самого себя, а для Тимофея Михайлова, чтобы, по возможности, его выгородить из дела и снять с него обвинение, которое над ним тяготеет». Умерший Саблин также бывал у Рысакова, по крайней мере, в трупе его хозяйка квартиры Ермолина признала сходство с ним лица, посещавшего Рысакова. Дальше, Геся Гельфман также была у Ельникова, три раза, по показанию Смелковой, не заставала его дома и оставила ему записку. Подсудимый Михайлов бывал в лавке Кобозева, по удостоверению целого ряда лиц. Видели подозрительных людей, приходивших к Кобозеву, дворники и сказали о них околоточному Дмитриеву, которому было поручено вообще наблюдение за лавкой и который одного из этих лиц проследил по выходу его из лавки. Он видел, как этот человек вышел на улицу и направился к Невскому. Дмитриев, в этом лиц, здесь на суде, положительно признал подсудимого Михайлова. Он проследил его до извозчик, так называемаго «лихача», которого Михайлов нанял к Вознесенскому мосту, и на другом лихаче поехал за ним, но потерял его из виду. Извозчик Гордин, показание которого вы слышали и который отвозил Михайлова, точно также, по росту и сложению, признал подсудимого Михайлова за того человека, который его нанял за рубль к Вознесенскому мосту, и потом велел отвезти себя в Измайловский полк. Он не признал его только по голосу, но голос есть признак для признания личности весьма шаткий. Если подсудимый Желябов так хорошо меняет походку и наружность, то можно предположить, что и Михайлов, в числе прочих сведений, им в революционной партии добытых, приобрел и усвоил себе сведение о том, как следует изменять свой голос, в особенности, при том условии, что ему пришлось сказать извозчику лишь несколько слов. На основании приведенных мною данных, я считаю удостоверенным тождество Михайлова с лицом; посещавщим лавку Кобозева. Затем, Перовская также бывала у Ельникова вместе с Желябовым. Они сошлись 26-го февраля, придя к Ельникову вместе с Рысаковым, и ушли несколько раньше Рысакова. Отсюда вывод весьма простой и категорический. Участники злодеяния 1-го марта обнаружены, их можно пересчитать по одному, можно указать на каждого в отдельности, без всякой ошибки. Это: во-первых—Рысаков, во-вторых—умерший Ельников, в третьих — Желябов, в четвертых—Перовская, в пятых—Кибальчич, который был арестован 17-го марта, и который сознался, что он техник, упоминавшийся Рысаковым, в шестых — застрелившийся Саблин, в седьмых— Геся Гельфман, в восьмых—Тимофей Михайлов, в девятых и десятых—называвшиеся Кобозевыми, мужем и женою, и, пожалуй, прибавим сюда, если верить показанию Рысакова, необнаруженного человека, виденного Рысаковым в конспиративной квартире под именем Михаила Ивановича. Из этих одиннадцати лиц двое умерли, трое пока не розысканы и шесть находятся здесь перед вами, налицо. Подсудимый Желябов вчера, по поводу свидетельских показаний, говорил, между прочим, что вам на этой скамье придется еще видеть других лиц. Надежда подсудимого Желябова, что на этой скамье будут прочие его соучастники — надежда основательная и справедливая. Желябов, в данном случае не ошибается.

Я старался, милостивые государи, доказать данными судебного следствия, что все подсудимые, без исключения, фактами, относящимися до каждого из них в отдельности и всех вместе, изобличаются в более или менее прямом соучастии в злодеянии 1-го марта. В настоящее время мне предстоит перейти к установлению того, что если мы имеем пред собою, в лице шести подсудимых, соучастников преступления, то это соучастники не простые, связанные между собою обыкновенным уголовным соучастием и стечением виновности, но люди, более крепкою связью соединенные в одно целое, называемое ими "социально-революционною партией". Мне, следовательно, необходимо доказать, что злодеяние 1-го марта совершено не только несколькими лицами, на него сговорившимися, но совершено целою группою лиц, из среды которой эти лица вышли и в интересах которой они действовали. Другими словами, в настоящее время мне предстоит перейти от обвинения каждого из подсудимых в отдельности, как человека, как лица частного, лица физического, к обвинению их, как лиц, входящих в состав партии, к обвинению этой самой партии.

Судебною практикою, да и здравым смыслом, установляется ряд общих признаков, на основании наличности которых в известных фактах, можно судить об отношении этих фактов и лиц, факты создавших, к известному соединению, преследующему политическую цель, т. е. судить о принадлежности тех или других лиц к революционному движению. Такими признаками я считаю, во 1-х, печатные произведения и рукописи, свидетельствующие о таковой принадлежности; во 2-х, предметные и иные указания революционной деятельности обвиняемых; в 3-х, революционное их прошлое и, в 4-х, собственные объяснения обвиняемых об их отношении к этому преступному соединению. Сообразно этим четырем признакам, я и разделю настоящее свое изложение. Ряд печатных произведений и рукописей, на которых лежит несомненная неизгладимая печать социально-революционного движения, которые громко свидетельствуют об этом движении, как о своем источнике, оказывается у каждого из подсудимых. Останавливаясь на подсудимом Рысакове и на вещах, найденных у него по обыску, произведенному на его квартире у Ермолиной, я указываю на нумера "Народной Воли", на найденную у него, очевидно, произведенную весьма недавно, «программу рабочих членов партии «Народной Воля» и объяснительную к ней записку. У негоже найдены: рукопись, написанная его рукою, по всей вероятности, списанная с чего-нибудь, под заглавием: "Задачи боевой рабочей организации", представляющая как бы введение к объяснительной записке программы, 1 рукописное стихотворение без заглавия, содержание которого представляет собою фантастически и удивительный по дикости рассказ о бое с царем. У умершего Ельникова в квартире Артамоновой найдена была та же самая программа рабочих членов партии, которая оказалась у Рысакова. Затем у подсудимых Желябова и Перовской, живших вместе, на квартире их, по первой роте Измайловского полка, найдено множество печатных изданий «Земля и Воля» и «Народная Воля», оказались и прокламации, между прочим, от «исполнительного комитета» по поводу взрыва в Зимнем Дворце 5-го февраля 1880 года. Кроме того, найдена гектографированная «программа действия великорусской партии социалистов-федералистов», с объяснительной запискою. Я обращаю внимание на то, что в противоположность другим изданиям, эта программа не печатная, а гектографированная, вероятно, потому, что в публике было неудобно распространять ее, так как по живому содержанию своему она оттолкнула бы публику от движения. У подсудимой Перовской, при ней самой, найдена была печатная программа "исполнительного комитета". Это руководство партии — программа, которая должна быть в кармане каждого члена общества, в которой написано: чего держаться, как поступать, без которой он не может ступить ни шага и от которой отступить не может. У Перовской же найдено дополнение к этой программе: два экземпляра печатной программы рабочих членов партии «Народной Воли», 171 экземпляров приложения к № 2-му «Рабочей газеты», начавшей издаваться недавно, в конце 1880 г., затем, рукопись весьма замечательного содержания: «Подготовительная работа партии» и, наконец, 18 экземпляров воззвания, по поводу события 1-го марта, от имени «исполнительного комитета» и 14 экземпляров от рабочих членов партии «Народной Воли». У Саблина и подсудимой Гельфман в квартире, по Тележной улице, найдена масса революционных изданий и брошюр, а также прокламация, по поводу злодеяния 1-го марта, от «исполнительнаго комитета». Таковы печатные произведения и рукописи, которые указывают на принадлежность подсудимых к партии.

Перехожу ко второй группе — к предметным и иным указаниям на революционную деятельность обвиняемых. Сюда относится оружие, находимое при подсудимых, подложные печати, как материалы для изготовления подложных паспортов, обнаруженные при обыске записки более или менее комирометирующего содержания. Одна из них писана на клочке бумаги и найдена в квартире по Тележной улице. В ней говорится о деятельности партии в настоящем и будущем и между прочим, о подсудимой Гельфман. Я, приведу вкратце содержание записки: Она начинается словами: «наши еще на месте», говорит об организации провинциальной, о необходимости действовать насильственно, заключает требование присылки револьверов и кинжалов — я имею полное право перевести, таким образом, эти сокращешя «3 рев. и 2 к.» и оканчивается просьбой доставить фальшивые паспорты, фальшивые печати, словом, весь социально-революционный багаж. В этой записке говорится и специально о подсудимой Гельфман, а именно следующее: «нужна, еврейка на неинтеллигентную роль. Попросите Гесю, если она откажется, то пусть А. М. (очевидно женщина) приезжает сама, поручив ей, Гесе, ведение всех дел в Питере».

За оружием и записками следуют подложные имена и паспорты. Я не стану, впрочем, перечислять все имена, которые носили обвиняемые. В прошлой их деятельности эти имена так и сыплются, и нужно много внимания для того, чтобы установить преемство этих имен у одних и тех же лиц. Очевидно, при перемене места жительства, при перемене сферы деятельности—менялись и имена. Вы знаете, что имена меняют люди, которым нужно прятаться, и которые, вследствие этого, боятся cвоего собственного имени.

Далее необходимо остановиться на признаке, может быть, мелком, но не чуждом интереса и значения. Он включается в том, что квартиры, которые занимают члены партии, имеют характеристическую особенность места. Все они помещены на углу или в очень глухих местах. Напомнив лишь вам, что почти у всех подсудимых имеется революционное прошлое, я перехожу к указаниям на собственное признание подсудимых в их принадлежности к партии. Они спешат признать ее, спешат заявить, что они члены партии, действовавшие в ее интересах. Такое признание мы слышали от всех подсудимых, даже от Гельфман и Михайлова. Вы помните, как заявлялось это признание. На вопросы первоприсутствующего о занятиях, Перовская и Гельфман отвечали весьма своеобразно: «занимаюсь революционными делами», а первый ответ Желябова на вопрос о занятиях был торжественное и велеречивее: "служу делу народного освобождения", затем следуют другие, более определенные признания: агенты "исполнительного комитета", агенты с большей или меньшей степенью доверия, агенты третьестепенные, так и слышится со скамьи подсудимых и т. д. Как бы то ни было, лица, в настоящее время ее занимающие, спешат навстречу обвинению, спешат провозгласить, что они члены партии. Таким образом, принадлежность их к тайному сообществу, именующему себя «русской социально-революционной партией», не подлежит никакому сомнению. Об этом сообществе я скажу несколько позднее, а теперь мне нужно указать на показания подсудимых и заняться их исследованием потому, во 1-х, что в этих показаниях заключается полное безусловное доказательство их виновности, доказательство, которое если бы оно существовало и одно, было бы достаточно для их изобличения и осуждения, впрочем, доказательство, хотя и связанное с другими данными обвинения, но от которого эти данные заимствуют лишь немного света, так что, не будь этих показаний, обвинение было бы также очень сильно, а эти объяснения, в особенности показание Рысакова, делают его еще сильнее.
Затем, во 2-х, эти показания важны для нас в связи с другими данными, как новые указания, которые дают полное, шаг за шагом, раскрытие заговора во всех его подробностях, и, что особенно важно, точно распределяют участие каждого из подсудимых. Я не стану излагать показания в отдельности, а постараюсь, на основании их содержания, представить связно картину преступления так, как оно было совершено, и только в известных местах буду дополнять картину другими данными. Прежде, впрочем, чем говорить об этих разоблачениях, я должен предпослать им общий обзор и сказать о силе их достоверности. Такой шаг необходим потому, что нужно иметь известный критериум для того, чтобы в этих показаниях отличить ложь от правды и этот критериум, с точки зрения обвинения, я позволю себе предпослать. Нам известно, что вообще показания подсудимых признаются достоверными настолько, насколько они вообще представляются искренними и данными лицами, способными давать искренние показания, и настолько, насколько они подтверждаются обстоятельствами дела; помимо их обнаруженными. Это общее условие достоверности показаний подсудимых. Но есть еще специальные условия, относящиеся специально до политических дел о преступлениях государственных и на этих специальных условиях я должен остановить ваше внимание. Специфический особенный характер настоящего преступления и других дел о государственных преступлениях указывает на то, что показания подсудимых, обвиняемых в государственном преступлении, можно соединить по их свойству и значению в известные группы. К первой rpyппе будет относиться полное собственное сознание, согласное с обстоятельствами дела, связанное с оговором всех других участников известных сознающихся. Такой оговор в государственном преступлении имеет существенное отличие от общего уголовного оговора, даваемого в обыкновенных уголовных делах, и та мерка, которую мы применяем в общем суде к оговору, которому мы верим или не верим, едва ли применима к оговору политическому. В основании политического оговора всегда лежат известные, принципиальные причины и на втором плане — причины личные или частные, отдельные побуждения. Сознаваясь сам и оговаривая других, виновный в государственном преступлении, если мы не имеем основания предположить в нем человека, у которого деяния идут вполне вразрез с его мыслями, достигает известной отвлеченной цели. Он полагает, что так поступить нужно, что так следует ему говорить в интересах если не его партии, к которой он принадлежит, то тех взглядов, которые толкнули его на дорогу преступления и привели к нему. Таким представляется мне показание Рысакова, которое я всецело отношу к первой группе. Оно представляет, во 1-х, его полное собственное сознание и, во 2-х, раскрытие всего того, что ему, Рысакову, известно об обстоятельствах злодеяния и всех приготовлениях к нему. Справедливость обязывает меня заявить, что это сознание во всем том в чем касается Рысакова, есть сознание полное и чистосердечное. Оценивая это показание, заключающее в себе и сознание и оговор, по свойству его и по сопоставлению с другими обстоятельствами дела, которые вполне его подтверждают, нельзя не признать, что ему верить и можно и должно и по характеру подсудимого Рысакова, и по причинам, обусловливавшим вступление его в партию, и по мотивам содеяннаго им самим преступления, и по нравственному состоянию, в котором подсудимый находился во время совершения преступления, при производстве дознания и, наконец, здесь, на суде. Я полагаю, что не ошибусь, если скажу, что он говорить вполне все то, что знает и без утайки. Да и едва ли есть какое-нибудь основание скрывать от нас истину, потому что с той партией, которая поставила его в занимаемое им, в настоящее время, положение, как он заявил письменно и словесно, по крайней мере, в теперешнем своем умственном и нравственном состоянии, он солидарности не имеет. Я даже уверен, что в эти скорбные торжественные минуты эта несолидapность простирается так далеко, что тяжкие мучительные угрызения совести мучают этого человека, по-видимому, неподвижное лицо которого вы видите здесь пред собой, а если это так, то утаивать от суда что-либо касающееся партии и других лиц едва ли есть ему основание. Выгораживать своих соучастников он, очевидно, не хочет. Он хочет говорить то, что ему известно и говорить несмотря на очевидное неодобрение, которым партия и вожаки ее во главе относятся к тому оговору и к раскрытию истины. Вы, конечно, заметили, что на судебном следствии центр тяжести борьбы сосредоточивался на том, что Рысаков указывал на участие Гельфман и Тимофея Михайлова, а Желябов и Перовская все свои запоздалые усилия направляли на то, чтобы выгородить, насколько возможно, из дела подсудимых Гельфман и Тимофея Михайлова. На это я могу заметить только одно: если им тяжко смотреть на то положение, в котором находятся подсудимые Тимофей Михайлов и Гельфман, из которого, я думаю, они не могут выйти ни в каком случае, то им нужно было подумать об этом прежде. Затем ко второй группе показаний я отношу собственное краткое односложное сознание подсудимого в тех обстоятельствах, которые касаются его самого, простое краткое сознание, с умолчанием всего, что касается других, все говорить о себе или говорить все главное в общих чертах, ничего не говорить о других и не давать никаких указаний, которые могут навести на какие-либо следы розыскивающую власть. К этой второй группе относится показание подсудимого Кибальчича. Близко сюда, к этой же группе с некоторыми условиями принадлежат показания и других подсудимых. В этих показаниях к собственному сознанию, к старанию умолчать или выгородить других присоединяются два стремления: во 1-х, постараться представить свое дело, свою партию, свое, пожалуй, участие, но главным образом, свою партию, в крайне преувеличенном и ложном свете: постараться увеличить размеры до фантастичности, постараться, я скажу прямо, напугать кого-либо, было бы возможно, постараться сказать, что если здесь на скамье подсудимых стоит группа сильных деятелей партии, то за ними, там, дальше, на свободе, есть еще другие, которые идут по одному и тому же пути, что таких много и что партия располагает могучими силами и средствами.
Это стремление довольно понятно в подсудимых, но, преследуя его, подсудимые не знают меры и границ и переходят из сферы правдоподобия в область ничем неограниченной дикой фантазии. К этому роду показаний, в которых заметно и желание выставить себя в известном конспиративном партийном хорошем свете, принадлежит показание Желябова и показание его «alter ego», подсудимой Перовской. Далее, к третьей группе, я отношу желание показывать, неохоту говорить, или просто довольно грубое категорическое отрицание обстоятельств, касающихся данного подсудимого, с некоторого рода ограничениями. Такого рода показания мы слышали от подсудимой Гельфман и, в особенности, от Тимофея Михайлова.

Итак, будем верить показаниям первой группы и, следовательно, показанию Рысакова; вполне будем верить показаниям второй группы, постольку, поскольку они касаются самих подсудимых, и не будем им верить, на основании тщательной критики, в том, в в чем они идут вразрез с обстоятельствами дела и окажутся продиктованными личными стремлениями и, наконец, не будем верить третьей категории показаний подсудимых, противопоставляющих факту улики голословное его отрицание. Резюмируя то, что я сказал, и переходя к частностям показаний подсудимых, я, для большего удобства вашего, для того, чтобы вы могли отметить выводы обвинения, ограничусь кратким перечнем сущности показаний подсудимых и скажу, что подсудимый Рысаков сознается в злодеянии 1-го марта вполне в принадлежности к социально-революционной партии, с известными оговорками. Сознаваясь, он оговаривает прямо подсудимых Желябова, Перовскую и Тимофея Михайлова и косвенно, но не менее сильно,— подсудимую Гесю Гельфман. Подсудимые Желябов и Перовская сознаются в тех же преступлениях, что и Рысаков, и, кроме того, Перовская в другом, приписываемом ей преступлении, в посягательстве на священную особу в Бозе почившего императора, совершенном под Moсквою 19-го ноября 1879 года, а Желябов — в преступлении под Александровском, 18-го ноября 1879г. Подсудимый Кибальчич сознается в принадлежности к партии, в цареубийстве, в приготовлениях к одесскому покушению осенью 1879 года и, наконец, в приготовлениях к александровскому взрыву. Подсудимый Тимофей Михайлов не сознается в совершении злодеяния 1-го марта, но сознается вполне в принадлежности к социально-революционной партии, к террористической ее фракции, а также в вооруженном сопротивлении 3-го марта властям, при арестовании его в Тележной ул. и, наконец, подсудимая Гельфман, не сознаваясь в участии в деле 1-го марта, сознается в принадлежности к террористической фракции социально-революционной партии или, другими словами, к партии «Народной Воли». Более всего показания Рысакова совпадают с показаниями Перовской и Кибальчича. На основами этих показаний подсудимых и на основании других данных дела, как я уже сказал, мне предстоит воспроизвести пред вами, по возможности, точную картину того заговора, жертвою которого 1-го марта пал в Бозе почивший государь император.

Летом 1879 года (я начинаю издалека) в городе Липецке, Тамбовской губернии, происходил съезд членов революционной партии. Вы много слышали об этом съезде, еще больше вас слышали о нем предшествующие судьи. Съезд этот важен потому, что им установляется момент систематической решимости совершить цареубийство. На этом съезде, о котором упоминал здесь подсудимый Желябов, было решено совершить покушение на жизнь усопшего императора и повторять его, на случай неудачи, до тех пор, пока эти покушения не увенчаются злодейскою удачею. Во исполнение такого решения съезда, которое, как вы слышали здесь от подсудимого Желябова, было обязательно для всей партии, и, по его словам, вменялось в закон, был совершен ряд покушений на жизнь его императорского величества. Покушения под Александровском, под Москвой и, наконец, 5-го февраля в Зимнем Дворце. Для этих покушений нужно было приготовлять взрывчатые вещества и приготовлением их с усердием, ревностью и знаниями, достойными лучшего дела, занялся подсудимый Кибальчич. Очевидно, еще в стенах тюрьмы уже загорелось в нем нетерпеливое желание вложить и свою лепту в кровавые дела, ознаменовавшие вступление социально-революционной партии на путь политической борьбы и принять в нем посильное участие, так что, по освобождении, он не замедлил явиться к одному из главных революционных деятелей, ныне осужденному и казненному государственному преступнику Квятковскому и предложить свои услуги. Техник-динамитчик, производитель динамита был человек драгоценный для партии. Он был принят с распростертыми объятиями и, конечно, работы предстояло ему много. Он и занялся этою работою. Вы, конечно, помните его показания, занесенные в обвинительный акт и подкрепленные здесь. В течение полутора года он изготовлял динамит в большом количестве, когда ему приказывали, не справляясь о том, на что именно, в известную минуту нужен динамит, но всегда зная для какой конечной цели он будет служить. Рядом с приготовлениями, в которых также видное участие принимал Кибальчич, с осени 1880 года, идет агитационная деятельность интеллигентных деятелей в рабочей среде. Это вообще прием не новый, практиковавшийся и прежде, но здесь, по-видимому, на этот прием были направлены особые усилия партии и партия справедливо (доказательством этому служит Тимофей Михайлов) видела в агитации среди рабочих способ приобретения новых полезных агентов. Между рабочими, по инициативе агитаторов, образуются кружки, сходящиеся в агитационную группу рабочих. Такие деятели, как Рысаков, еще не принадлежащие к партии, если можно так выразиться, формально и более склонные к мирной социалистической деятельности среди рабочих, убеждаются из агитационной деятельности в том, что единоличные усилия их не могут принести плодотворных результатов в конспиративном смысле. Придя к такому убеждению, они сходятся с испытанными деятелями революционного движения, подпадают под их влияние и делаются ядром довольно систематически слагающихся небольших организаций среди рабочих организаций, приурочиваемых к террористической системе. По тому, что говорят о группе рабочих подсудимые, можно подумать, что она многочисленна, сильна личным составом, качественным и количественным, но показание Рысакова рассеивает такое предположение; по его словам, группа состоит не более как из десятков двух человек и в ней настоящих рабочих очень немного; в группе этой мы встречаем Желябова, — он везде, самого Рысакова, Перовскую, Михаила Ивановича, Ельникова, «Инвалида» и других. На обязанности группы лежала пропаганда среди рабочих и руководство рабочим движением. Рядом с нею. выделившись из нее, образовался, в феврале 1881 года, так называемый террористически отдел рабочей группы или, употребляя техническое выражение подсудимых, довольно характерное, «боевая рабочая дружина». О боевой рабочей дружине у нас есть несколько разных вариантов объяснений. Одни говорят, что под «исполнительным комитетом» главной группой стояли другие подгруппы и в распоряжении этого комитета находилось несколько назначенных для насильственных действий боевых дружин; в числе их была боевая рабочая, так что кроме нее «исполнительный комитет» располагал еще и другими такими же дружинами. Но от других мы не слыхали такого объяснения. Тимофей Михайлов дает объяснение несравненно более скромное и я думаю, что как человек необразованный, умственный кругозор которого невелик, узок, он ближе к истине свидетельствует о характере рабочей боевой дружины. На вопрос о том, "какое же она имела назначение", он отвечает несколькими очень короткими, но крайне характерными словами: "защищать рабочих, т. е. убивать шпионов и избивать нелюбимых рабочими мастеров». Вот к чему она была создана, вот что могло привлекать в нее таких рабочих, которые дошли до такого состояния, до которого дошел подсудимый Тимофей Михайлов. Образованная по инициативе Желябова, она состояла из незначительного числа лиц: .4, 5, 6 человек. Вот все, что входило в состав той боевой дружины, если только останавливаться на показании Рысакова, и кто же? Все те же. Опять тот же Желябов, тот же Рысаков, тот же Михаил Иванович, но без Перовской и, наконец, Тимофей Михайлов, может быть еще кто-нибудь; и этим составом боевая рабочая дружина исчерпывается. Органом агитационной рабочей группы была начавшаяся издаваться в то время «Рабочая Газета», типография которой помещалась в конспиративной квартире, в Троицком переулке, и которая печаталась при содействии Геси Гельфман. Первый нумер ее относится к сентябрю 1880 г., второй и последний — к февралю 1881 г.; всего вышло два нумера. Таким образом, и агитационная группа, и рабочая дружина представляются мне не более, как способом вербовки рабочих к деятельности партии. Вербовка производилась, главным образом, Желябовым при помощи других лиц, между прочим, и Перовской. Таким путем был им заманен в сети Тимофей Михайлов. К этому же времени относится внезапный и почти ничем необъяснимый переход Тимофея Михайлова и Рысакова с законного положения на положение «нелегальное». Это опять выражение техническое, социально-революционное. Это значит перестать быть прежним человеком, это значит забыть свое крещеное христианское имя, начать называться ложными именами, бросить свой настоящий вид на жительство, взять подложный и, таким образом, скрываться, где день, где ночь, от преследования властей.

Хорошо. Для тех, которых преследуют, это необходимо, но для тех. которые не подвергались этому преследованию, какой смысл имеет этот переход? А между тем, мы видим, что и Рысаков и Михайлов переходят на это положение в 1881 году без всякого основания и надобности, потому что, по имеющимся сведениям относительно Рысакова, относительно павшего на него подозрения, по их неопределенности и по отсутствии всякого указания на принятие против Рысакова репрессивных мер, нет основания полагать, чтобы для Рысакова были причины к переходу на нелегальное положение. Причина та, что Желябов переводит их на это положение. Это положение, в моих глазах, имеет значение посвящения в члены партии. Переходя на нелегальное положение, человек переступает рубикон: за ним есть чужое имя, чужой паспорт. При таком внезапном переходе отступать ему нечего и остается только идти вперед, вперед, туда, куда толкают Желябовы.

Здесь мне нужно несколько остановиться на роли подсудимого Желябова в самом заговоре. При этом я постараюсь приписать ему, только то значение, которое он в действительности имел, только ту роль, которую в действительности исполнял, ни больше, ни меньше. Полагаю, что и этого, однако, и для суда, и для оценки деятельности Желябова будет совершенно достаточно.

Роль моя в Петербурге, говорит Желябов, была, конечно, менее деятельна и важна, чем в провинции. Там я действовал самостоятельно, а здесь под ближайшим контролем «исполнительного комитета», о котором так часто приходится говорить Желябову. Я был только исполнителем указаний и вот «исполнительный комитет», говорит он, решив совершение, в начале 1881 года, нового посягательства на цареубийство, поручил ему, Желябову, заняться ближайшей организацией этого предприятия, как любят выражаться подсудимые на своем особенном специфическом языке, или, другими словами, выражаясь языком Желябова, поручил ему учредить атаманство, атаманом которого и был подсудимый Желябов. В старые годы у нас называли атаманами людей, которые становились во главе разбойнических соединений, Я не знаю, это ли воспоминание, или другое, побудило к воспринятою этого звания, но, тем не менее, Желябов был атаманом и атаманство под его начальством образовалось. Выбрав лиц, достойных, годных, по его мнению, к участию в злодеянии, он составил им список и представил его на утверждение «исполнительного комитета». «Исполнительный комитет», утвердив его, возвратил его Желябову, который, затем, привел постановление «исполнительного комитета» в исполнение. Было решено совершить злодеяние двумя способами, параллельно друг с другом идущими и имеющими тесную связь: подкопом на Малой Садовой и посредством метательных снарядов. Желябов и Кибальчич указывают на то, что между этими двумя способами не было тесной связи, что организаторы одного не .были организаторами другого. Я полагаю, что это неосновательно. Все, что мы знаем о заговоре, что раскрыто показаниями самих подсудимых, говорить противное, и говорить, что оба эти способа были выбраны вместе и разработаны совместно, на случай, если не удастся один, то удастся другой. Таким образом, был составлен план.

Главное руководство по этому плану, утверждает Желябов, принадлежало не ему, а «исполнительному комитету», этому вездесущему, но невидимому таинственному соединению, которое держит в руках пружины заговора, которое двигает людьми, как марионетками, посылает их на смерть, переставляет их одним словом, это душа всего дела. Но я позволю себе высказать другое мнение и, рискуя подвергнуться недоверию и глумлению со стороны подсудимых, позволю просто усомниться в существовании «исполнительного комитета». Я знаю, что существует не один Желябов, а несколько Желябовых, может быть, десятки Желябовых, но я думаю, что данные судебного следствия дают мне право отрицать соединение этих Желябовых в нечто органическое, правильно устроенное, иepapxическое распределение, в нечто соединяющееся в учреждение. Я думаю, что «исполнительный комитет», это — вожаки заговора, между собою согласившиеся и его исполняющие, и я сейчас укажу на некоторые данные, подтверждаются мое заключение. Обвиняемый Гольденберг в показаниях своих, изложенных в обвинительном акте, говоря об «исполнительном комитете», между прочим, объясняет, что «исполнительным комитетом» называлась наиболее деятельная городская группа социально-революционных деятелей, т. е. группа, а не учреждение. В № 3-м «Народной Воли», в передовой статье, имеется весьма характерная и весьма знаменательная оценка деятельности «исполнительного комитета» и указание на его необходимость, дающая ключ к разгадке. В этой статье, написанной в то время, когда удручающее сознание бессилия тяготело над партией, говорилось о том равнодушии, которое, к сожалению для всей партии, окружает ее со всех сторон, о том равнодушии, которое высказывается даже в том, что люди, принадлежащие к партии, не имеют никакой инициативы в деле, не проявляют никакой энергии, и заключается статья так: «Русскому человеку даже в социально-революционном деле нужно начальство, и без начальства он никак не может обойтись». И вот, для созданья такого фиктивного начальства, которого никто не знает, которое, говорят, где-то там, чуть не под землею, и появилась, мне кажется, эта фикция об «исполнительном комитете», как об определенном, правильно организованном подпольном учреждении. Я думаю также и потому, что если этот «исполнительный комитет» так правильно организован и руководил всем делом, то неужели, когда был арестован Желябов, организатор злодеяния, неужели у «исполнительного комитета» не нашлось более сильной руки, более сильного ума, более опытного революционера, чем Софья Перовская? Неужели слабым рукам женщины, хотя бы она была сожительницею Желябова, можно передавать такое дело, как преемство по исполнению злодеяния? Я полагаю, что если «исполнительный комитет» существует, организован и обладает такими большими средствами, то неужели пред самым совершеньем преступления нужно было бы прибегать к несчастным 50-ти рублям, полученным Рысаковым из конторы Громова, для средств партии, для фонда ее, за неимением такового?

Как бы то ни было, если условиться называть "исполнительным комитетом", соединение вожаков, я допускаю, что комитет, а в составе его Желябов, занялся разработкой самого замысла, По словам Желябова, из всех боевых дружин, которых, по словам Желябова, было много, а я думаю одна, были вызваны добровольцы, и Желябов кликнул клич. На этот клич отозвалось 47 человек, из которых 19 человек шли условно, только в том случае, если на место совершения преступления их будут сопровождать люди опытные с революционным прошлым, а 28 шли без всяких условий. Таким образом, Желябов имел пред собою выбор. Но, по словам Рысакова, дело было несколько иначе, и совершение злодеяния было, просто напросто, предложено рабочей дружине, из которой вышли Рысаков, Тимофей Михайлов, «Михаил Иванович», к этой дружине принадлежащие. По словам Рысакова, на клик Желябова, отозвалось не 47 человек, а всего-навсего 4 человека, те самые, которые, вооруженные метательными снарядами, были расставлены близ Малой Садовой по известным пунктам. После сбора участников начались предварительные объясненья и разговоры заговорщиков о совершении преступления. Этим предварительным объяснениям предшествовало еще давно предпринятое слежение за государем императором, Я не знаю вещи или предмета, внушающего больше негодованья, как воспоминанье об обстановка этого преступления. Везде, на проезде государя императора, куда бы ни вышел государь император, таясь во тьме, следуя за ним, стояли эти люди, выжидающее, высматривающие, следящие за его привычками, за направлением, которое он примет при проезде, для того, чтобы из этих опытов, сделать кровавое употребление, а когда приходится себе представить, что это слежение и наблюдение было организовано женщиной, подсудимой Перовской, то становится еще ужаснее, еще более душа содрогается. Да, между тем, это так. Мы слышали от Рысакова и от самой Перовской, которая сознается, что она, вместе с другими лицами, давно следила за государем императором в течение всей зимы, и самая выработка плана была результатом опытов, приведенных из наблюдений. Сделалось известным, в каком часу проезжает государь император, по какому направлению, где он останавливается, и на этом был построен план.

Затем последовали предварительные разговоры в квартире Рысакова, занимаемой у Ермолиной, и здесь я остановлю ваше внимание на том, что хозяйка Рысакова, Ермолина, в этой квартире его, в то время, которое относится к этим разговорам, увидела и Тимофея Михайлова. Следовательно, в предварительных разговорах о цареубийстве принимал участие и при них присутствовал и подсудимый Тимофей Михайлов. Место ли оказалось неудобным, или по другим причинам, но только эти разговоры перешли в другое помещение, в настоящую конспиративную квартиру, по Троицкому пер., где хозяйкою была подсудимая Гельфман; здесь происходили разговоры. Параллельно с этими разговорами, в другом месте, нам неизвестном, может быть в Подьяческой, может быть в той уединенной комнате, в которой своим научным изысканиям предавался Кибальчич, происходила выработка самых средств, самого орудия преступления. Нужно было много сделать, нужно было выработать их идею, систему снаряда, нужно было подавать технические советы для устройства мины и, в то же время, заботиться и о разрушительности, и о спасительном действии этой мины, нужно было заботиться о минимальном количестве динамита, чтобы он поражал только того, кого нужно, и не поражал других. Эта задача лежала всецело на Кибальчиче.

По этому поводу я остановлю ваше внимание на довольно странном обстоятельстве, которое подробно изложено в обвинительном акте, не опровергнуто подсудимыми и подтверждено при исследовании дела, а также показаниями на суде. Когда подсудимому Кибальчичу был предложен первый вопрос о его участии в деле, когда его спросили о метательных снарядах, то он, прежде всего, заявил: «Да, это мои снаряды, это моя идея, моя система, мой тип, я, я его один изобретатель, без всяких помощников, это мой секрет, а вы знаете - это тип новый, эксперты этого типа не знают, и в нем все предусмотрено, так что он своей цели не достигнуть не может». Затем прошло немного времени, пришлось перечитывать это показание, и является уже другая мысль. «Да, но если я сказал, что это идея моя, то она умрет вместе со мной, она никому не будет передана». Тут явилось другое объяснение, тут интересы партии оказались сильнее интересов научных, тут в Кибальчиче заговорил член социально-революционной партии, и явилось диаметрально-противоположное объяснение. Пошел разговор, что не я один, что еще есть двое—они на свободе, они могут продолжать.

Помощники были — это не подлежит сомнению, но пусть Кибальчич всецело оставит за собой идею изобретения и ее успешное действие. Выработаны были орудия преступления и начался, мало-помалу, слагаться и определенный план. Сначала мысль о злодеянии, говорит Рысаков, представлялась отдаленною ему самому, но о совершении злодеяния уже думали. Нужно спешить, сказал Желябов, время не терпит — и поспешили. Поспешность сказалась во всех действиях партии и причина ее налицо. Деятельность власти, осенью 1880 года, по обнаружении членов партии, в частности террористов и лиц, принадлежащих к группе, в которой было задумано злодеяние, была особенно энергична и успешна. Власти удалось напасть на следы, были произведены аресты, были арестованы многие видные деятели прежних террористических преступлений, были задержаны Тригони и Желябов. Гром уже гремел над партией, уже была протянута рука, которая была готова схватить членов ее, нужно было спешить. Этим и объясняется поспешность, особенно сильно сказывающаяся в том, что, как только арестовали Желябова 27-го февраля, тотчас же 28-го Перовская исчезает, делается руководительницей заговора и приводит его в исполнение, не медля ни минуты. Снаряды еще не готовы, ночь посвящается на их приготовление. Утром Перовская приносит снаряды на квартиру в Тележную улицу и говорит: «Вот все, что успели сделать, нужно довольствоваться и малым, больше не успели». Я возвращаюсь к показанию Рысакова.

За полторы недели до 1-го марта, когда был крикнут Желябовым кличь, вызывались четверо: Рысаков, "Михаил Иванович" (Ельников), Тимофей Михайлов и неизвестный Михаил. Вызвавшимся быль дан доступ на другую, конспиративную квартиру, помещающуюся в Тележной улице. Туда они были введены Желябовым. Тут, вместе с Желябовым, появился и Кибальчич, и здесь начались лекции — я употребляю подлинное выражение Рысакова — лекции Кибальчича о снарядах. Кибальчич привык к объяснению научных предметов. Мы слышали здесь. от него весьма обстоятельный, весьма связный рассказ об этом, поэтому мы можем заключить, что и его лекции были ясны, последовательны и вразумительны. Приносились не снаряды, но отдельные части его. Кибальчич читал участникам будущего злодеяния технические наставления и делал пробы. На эти пробы указывают предметы, найденные в квартире по Тележной улице: модель, осмотренная экспертом Федоровым, бертолетовая соль, колбы, реторты и записка о смеси, которая вошла в снаряды. Лекции эти происходили в квартире, хозяйкою которой была подсудимая Гельфман. Правда, говорят, что она от лекций уходила, но ведь она знала, что на них преподается и какой они будут иметь результат. 28-го февраля, накануне злодеяния, неудовольствовавшись лекциями, участники произвели и опыт. Отправились, по словам Рысакова, далеко за город, под Смольный монастырь, четверо: Рысаков, Кибальчич-техник, Михаил Иванович и Тимофей Михайлов, и здесь пробный снаряд был брошен Тимофеем Михайловым. Снаряд разорвался удачно, проба была успешна. Участники возвратились на квартиру и стали ждать Желябова, но он не приходил, и Геся Гельфман сказала, что если он не приходит, значит не может придти, что-нибудь его задержало, - а задержало его то, что он был арестован. Когда, 28-го февраля, сделалось известно об аресте Желябова, были сделаны спешные последние приготовления. Утром 1 марта был назначен сбор в конспиративной квартире. Обязанность Желябова приняла на себя Перовская. Рано утром Перовская привезла в Тележную улицу, как я уже сказал, два снаряда. Таким образом, снарядов оказалось четыре, по числу участников, и между ними снаряды были распределены. Но пред тем, чтобы выходить на злодеяние, нужно было сообщить участникам в точности время, место и способ действия, нужно было нарисовать план, нужно было расставить бойцов, и это последнее дело приняла на себя Перовская. С карандашом в руке, на первом попавшемся конверте, она начертила план, на котором точками указала места, где должны были стоять участники. План был такой: государь император, по всей вероятности, должен проехать но Малой Садовой; проезд этот уже ждут, понятно кто — Кобозевы. Тут же - по обеим сторонам стоят метальщики: один — у Екатерининского сквера, другой — на углу Невского и Малой Садовой—это посты Рысакова и Михаила; другие места — на углу Большой Итальянской, близ Манежной площади — занимают Тимофей Михайлов и «Котик». В тоже время Перовская стоит на углу Михайловской площади и Большой Итальянской, близ кондитерской Кочкурова, стоить без всякого орудия, с планом в голове, для того, чтобы наблюдать за исполнением и подавать сигналы. Произошел, положим, взрыв, но оказался неудачным — метальщики собираются на Малой Садовой и здесь доканчивают дело смерти, бросая свои орудия; если же произойдет иначе, если государь император не поедет по Малой Садовой, то тогда Перовская подает им сигналь и изменяет диспозиции. Произошло последнее. Его императорское величество, выехав из Зимнего дворца, проехал по Инженерной улице, прямо в манеж. Перовская убедилась, что на Малой Садовой взрыва не последовало, и дала условный сигнал, по которому метальщики, оставив прежние посты, собрались на Михайловской улице и оттуда пошли на Екатерининский канал, рассчитывая, что обратный путь государя будет по Екатерининскому каналу. И вот, метальщики отправляются на Екатерининский канал. Перовская продолжает путь на Heвский, поворачивает направо, переходить чрез Казанский мост, огибает Екатерининский канал и останавливается как раз напротив места, где совершилось злодеяние, для того, чтобы наблюдать за его совершением. Государь император проезжает по Екатерининскому каналу, метальщики встречают его. Рысаков — первый, Михаил Иванович—второй. План приведен в исполнение, и подкоп в Малой Садовой оказывается ненужным.

Таким образом, милостивые государи, точно, фактически и юридически, распределяется участие подсудимых, и каждому из них присваивается особая роль. Как во всем действии вытекающем из совместного обсуждения, из совместного соглашения, как во всяком .действии и предприятии невинном, так и в злодеянии нужно отличать руководителей и исполнителей, которые, в свою очередь, разделяются: на исполнителей по технической части и, если можно выразиться, — исполнителей по части физической. Руководителями злодеяния 1-го марта были Желябов и Перовская; техником, лицом изобревшим и составившим снаряды, был Кибальчич; агентами-исполнителями были: Тимофей Михайлов, Рысаков и умерший Ельников; хозяйкой места сборища — Гельфман. Это участие фактическое совпадает и с участием юридическим. Так, Желябов задумал злодеяние 1-го марта и согласил на него Тимофея Михайлова и Рысакова, а затем управлять всеми приготовительными к злодеянию действиями. Желябов, напрасно толкуя выражение, помещенное в обвинительном акте: "умыслив злодеяние" в том смысле, что ему, Желябову, первому принадлежит мысль о цареубийстве, находит его неправильным. О, нет! Мысль эта составляла достояние всей партии, как мысль о деле, задуманном и решенном еще на липецком съезде. Но Желябову принадлежит мысль о самом злодеянии 1-го марта со всею его обстановкой, о том, что составляет юридический состав преступления. Итак, Желябов, говоря языком закона, есть главный виновник - зачинщик. Перовская, по ее собственному показанию, управляла приготовительными к злодеянию действиями и руководила, находясь на месте преступления, самым его совершением. Таким образом, рядом с Желябовым, соединенная с ним прямыми и крепкими узами стоит Перовская, зачинщица и главная виновница, такая же, как и он. Роль зачинщика, по закону, выпадает и на Рысакова, потому что хотя не ему .принадлежали мысль и план совершения злодеяния, но он первый приступил к совершению преступления, а такое участие закон приравнивает к понятию о зачинщиках. Затем сообщниками являются Кибальчич и Тимофей Михайлов. Первый из них давал указания на устройство мины в Малой Садовой и относительно количества необходимого для нее динамита; он изобрел и сделал убийственный метательный снаряд; без Кибальчича, несмотря на второстепенную роль его с юридической точки зрения, быть может не было бы преступления. За Кибальчичем следует Тимофей Михайлов. Он согласился на совершение цареубийства, он был в числе прочих рабочих-дружинников, вызвавшихся совершить его и отозвавшихся на клич Желябова, он, вместе с другими, в квартире, по Тележной улице, слушал лекции Кибальчича, он участвовал в пробе снарядов, он сам бросил пробный снаряд, своими руками совершил опыт, наконец, он вооруженный снарядом, был на месте злодеяния метальщиком. Пособницей является Гельфман, потому что она заведывала первою конспиративною квартирою в Троицком переулке, где происходили совещания, потому что она заведывала второю конспиративной квартирой, где эти совещания привели к желанным целям, потому что при ней происходили приготовления для злодеяния. Если она уходила из квартиры в некоторые моменты этих приготовлений, то нет сомнения, что она о них знала и не могла не знать. В немногих словах я повторю все то, что касается Гельфман, так как она, по своему участию, стоит несколько отдельно от всех подсудимых, хотя изобличена и не менее твердо. Вам известно ее прошлое, известна ее роль в первой конспиративной квартире, ее показание о принадлежности к партии «народной воли»,— фракции, поставившей целью совершить цареубийство; вам известна ее роль во второй конспиративной квартире, где происходили совещания, откуда утром 1-го марта участники сообщества, в присутствии Гельфман, пошли на кровавое дело; вам известно содержание записки, указывающее на нее, как на видную деятельницу партии в Петербурге. Вспомните, наконец, близость ее со всеми участниками преступления — подсудимыми и суду не преданными; вспомните показания свидетелей Рейнгольда и Сергеева, удостоверяющие, что Гельфман знала о присутствии в ее квартире взрывчатых веществ, так как, по словам свидетеля, когда они пришли с обыском, то первая Гельфман сказала: «Там взрывчатые вещества, не ходите туда, там снаряды». А снаряды эти были подобны тем, которыми совершено злодеяние. Если она знала, какие это снаряды, то она не могла не знать, для чего они сделаны, а если она знала это, то предварительное, соглашение и состав преступления, в котором она участвовала, установлен по закону и ничем не отличается от состава преступления, в котором изобличены все остальные подсудимые.

Покончив, милостивые государи, с уликами, изобличающими подсудимых, с разоблачением составленного ими заговора, мне предстоит остановиться на личности каждого из подсудимых в отдельности. Если в обыкновенных уголовных делах прошлое подсудимого, его свойства настолько, насколько они на суде раскрываются, насколько они могут служить мерилом для его нравственной личной характеристики, насколько они освещают его внутреннее, а не внешнее только участие в деле, имеют значение, то судите же сами, насколько больше это прошлое подсудимых имеет значение для суда в деле, подобном настоящему, в деле о тягчайшем государственном преступлении. Нам важно знать и определить, каким путем подсудимые . дошли до этого злодеяния, какие условия благоприятствовал этому покатому пути, и наконец, какую степень злой воли проявили обвиняемые во время совершения преступления. Материалом для суждения об этих вопросах первостепенной важности служат, во 1-х, фактические сведения о прошлом каждого из подсудимых; во 2-х, сведения об отношении его к доказанному злодеянию в момент самого злодеяния, наконец, в 3-х, отношение его к суду, образ действий и поведение его на суде.

Я начну с подсудимого Рысакова и не скрою ни от вас, ни от себя всей трудности предстоящей мне по отношению к Рысакову задачи. Между тем как никаких затруднений, не представляет характеристика Желябова и Кибальчича, тем более Петровской, Гельфман и Михайлова, перед личностью Рысакова и его злодеянием я останавливаюсь и из массы имеющихся у меня данных с большою осторожностью выбираю те, которые, хотя до некоторой степени, могут объяснить нам неразрешимые, с первого взгляда, противоречия, возникающие при изучении сведений об его личности. Мы убедились в том, что Рысаков первый, а не кто другой, совершил злодеяние 1-го марта, а между тем, ему всего 19 лет, он даже не достиг гражданского совершеннолетия, он еще юноша, но на этом юноше тяготеет обвинение в цареубийстве, имя этого юноши навеки связано с злодеянием 1-го марта. Сын скромной и честной семьи, сын отца, занимающего место управляющего лесопильным заводом Громова в Вытегорском уезде, Олонецкой губернии, он рано оставил родную семью. Помещенный в череповецкое реальное училище в 1874 году, он пробыл там, вдали от родной семьи, четыре года, по 1878 год. Проживал он на квартире у свидетельницы Енько-Даровской, показание которой у вас, конечно, сохранилось в памяти, и оставил в Череповце за это время, страшно вымолвить, самое лучшее воспоминание. Учился отлично, аттестат его наполнен хорошими отметками и свидетельствует о хорошем поведении. Енько-Даровская не нахвалится им. И тогда она выделила его из среды других товарищей его, и теперь не может придти в себя от изумления, видя его на скамье подсудимых по обвинению в страшном злодеянии. Вы помните ту характеристику, которую свидетельница дала о Рысакове и которую подтвердила еще ее племянница Кулаковская, Мягкий по характеру (на это я прошу обратить особенное внимание), довольно набожный, не склонный к сопротивлению, к спорам, доступный воздействию на него, если оно направляется на его ум, рассудок и чувство, легко поддающейся ласке, он в это далекое теперь время отрицал даже мысль о возможности сделаться социалистом. Когда Даровская, эта почтенная старушка, .до слуха которой доходили извещения о вольных мыслях, говорила Рысакову: «вот и вы кончите курс здесь, переедете в Петербург, заразитесь там этими же мыслями», он отвечал: «нет, я много читал, я не пойду на это». Далеко это время от нас, далеко оно теперь и от Рысакова, и как хотелось бы, я уверен, Рысакову вернуться к этому далекому, невозвратному прошлому. В 1876 году он кончил курс в череповецком училище, переехал в Петербург с надеждами, которые неразлучны с возрастом юноши, приехал для того, чтобы работать и учиться, и действительно, начал работать. Вступив в горный институт, он принялся серьезно за занятия. Это удостоверено инспектором института г. Беком, который показал, что первое время Рысаков не манкировал лекциями, постоянно бывал на практических занятиях, занимался в библиотеке. Так проходила его жизнь в Петербурге в 1878 и 1879 годах. За это время у нас является вопрос: к каком положении находилась связь подсудимого с его семьею? Этому я придаю особое значение. Я уже говорил, что свидетели, знавшие его в Череповце, удостоверяют, что отца он любил, связь его с семьей не прерывалась и поддерживалась поездками домой на каникулы; не обнаруживалось в его семейных отношениях никакой перемены, не было перемены и в его мыслях. Но затем, за последнее время, в этой связи, что не подлежит сомнению, совершилась какая-то перемена, и доказательство ее, доказательство едва уловимое, но, тем не менее, неопровержимое, я вижу в письме, на которое я обратил ваше внимание во время судебного следствия. Это письмо было найдено у Рысакова запечатанным в конверте, с адресом на имя отца. Очевидно, он спешил отправить его. В письме трактуется о весьма простых житейских вещах, словом — обыкновенное письмо сына к отцу. Но если вы вникнете в тон письма, если сличите его со всем прошлым Рысакова, то оно представляется изумительным. Конечно, если останавливаться, так, сказать, на внешнем содержании этого письма, на словах — оно не поразит читателя: в нем говорится, что отец послал сыну посылку, которою сын остался недоволен, потому что она была неудачна — и только. Но если вы прислушаетесь к тону этого письма, если вы прислушаетесь к сердцу писавшего, то поймете, что в нем есть нечто натянутое, жестокое, что так не пишет любящий сын к своему отцу, если эта любовь чем-нибудь не затуманилась, если она не исчезла, если ее с корнем не вырвали из сердца cыновнего. Мы, далее, имеем фактические сведения о том, что к концу 1879 года Рысаков начинает чем-то волноваться. Около этого времени, после ареста Ширяева, замешанного в деле террористов, он является вместе с товарищем, на его квартиру и требует выдачи вещей арестованного. Здесь Рысаков уже не тот скромный, набожный, усердно учащийся, прекрасный молодой человек, хороший сын, нет- это другое лицо, лицо, завязавшее уже сношения с террористами, живущими, на одной квартире, вместе с женщиной, близкой к одному из вожаков их. Нельзя в этом не видеть туманного указания на то, что где-то раскрыты сети, а в сетях бьется несчастный юноша. Проходит 1879 г., лекции им еще посещаются, но что он делает дома, как относится к учению — неизвестно. Институт не знает домашней жизни питомцев, не наблюдает за ними вне стен своих. В декабре 1880 года, у хозяина квартиры, которую нанимал Рысаков, Гаврилова, производится обыск, вследствие несомненных сведений о его политической неблагонадежности. Обыск не коснулся Рысакова, но, но словам Рысакова побудил его перейти прямо на нелегальное положение, а нелегальное положение есть клеймо человека, принадлежащего к социально-революционной партии. Обращаюсь к собственным указаниям подсудимого Рысакова. Он сам не приурочивает себя к определенному революционному движению, и только в последнее время решился примкнуть к числу его деятелей. Какими, однако, странными, маловажными обстоятельствами объясняет он первые свои побуждения к содействие партии, и как эти обстоятельства далеки от его образа жизни, от его обстановки. Вы помните эти громкие фразы: страдание народа — и социальная революция, как исход из него. Страдание народа: эпидемия, жучок — жучок, даже и не появлявшийся в Череповецком уезде. Как бы то ни было, в декабре 1880 года, он из состояния пассивного переходит в активное, и мы видим его агитирующим среди рабочих, сначала отдельно, а потом под руководством Желябова. Вот здесь-то, в этом моменте, милостивые государи и находится ключ к разрешению загадки. Здесь мы видим руку, которая толкнула юношу на настоящее злодеяние, мы видим имя Рысакова, его деятельность, его роль постоянно рядом с именем, деятельностью, ролью Желябова. Он познакомился с Желябовым, видится с ним у себя на квартире и на чужих квартирах, Желябов вводит его в агитационную группу, указывает на неудобство единоличного действия, делает членом этой группы, а потом и членом "боевой дружины". Рысаков, объясняя отношения свои к Желябову, как будто бы отстаивает свою самостоятельность: так поступают, впрочем, все слабохарактерные люди, но попытку отстоять свое «я» Рысаков делает не особенно решительно. Он сам говорит: «влияние Желябова на меня несомненно». Как лицо, имевшее революционное прошлое,—а Рысаков тогда быль в таком состоянии, что благовел пред этим революционным прошлым,—как человек закаленный, Желябов должен был иметь влияние - и влияние сильное — на Рысакова. Желябов был учителем, Рысаков—учеником. Пусть учитель любуется на плоды учения: они падут всецело на его голову. Продолжаю.

В поведении Рысакова тотчас по совершении злодеяния мы видим ряд противоречий. С одной стороны, он посылает злобную фразу, злодейскую угрозу: «еще слава ли Богу», и говорит свидетелю Горохову, спросившему, зачем он совершил злодеяние: «вы этого не поймете, после узнаете» — не свои слова, а слова, навеянные другими; с другой стороны, он обнаруживает боязнь пред народом, боится, что народ изобьет его, истерзает, разорвет своими руками разделается с цареубийцей. Первая просьба, обращенная к задержавшим его лицам, была о том, чтобы оградить его; за просьбой последовала благодарность тем, кто просьбу исполнил. По доставлении Рысакова в градоначальство, явилось немедленно сознание в совершенном злодеянии, за сознанием — развитие его и, наконец, открытие всего. Из всего сказанного следует один вывод: Рысаков стал на преступную дорогу не вследствие каких-либо внешних данных, не под влиянием известным образом сложившихся обстоятельств своей жизни, не вследствие логического процесса мысли, а вследствие того, что эту мысль — может быть насильственно -- вложили в него, вследствие того, что на него, слабого характером, подействовали люди характера сильного, вследствие того, что его революционизировали и довели до настоящего состояния. Вы видели его пред собой в течение трех дней и могли судить об этой личности. Несколько грустный, апатичный, растерянный, весьма молчаливый и сдержанный — вот каким нам представляется Рысаков. Такая совокупность противоречий дает мне основание формулировать общий о нем вывод. Слабый характером, доступный влиянию, в особенности, когда, оно действует логикой на рассудок и лаской на чувства, увлеченный пестрою шумихою фраз о страданиях народа, увлеченный умными людьми, приобревшими над ним влияние и воспользовавшимися его молодостью и не вполне ясным пониманием его окружающего — вот те условия, которые сделали его тем человеком, каким мы видим его теперь пред собою. Как бы то ни было, он не мальчик, он не дитя, он человек разумный, и собственное его показание, связное, логичное, последовательное, свидетельствует о том, что в его сознании была возможность сопротивляться этому влиянию. Он не сопротивлялся, напротив он поддавался ему, дошел до настоящего положения — и; пусть он несет за него ответ, тем более, что совершенное злодеяние далеко оставляет за собой все то, что в личности Рысакова, в его прошлом, могло бы представить его в другом свете, нежели остальных подсудимых.

Затем, я, прямо от Рысакова, от ученика перейду к учителю. Если бы я захотел охарактеризировать личность подсудимого Желябова так, как она выступает из дела, из его показаний, из всего того, что мы видели и слышали здесь о нем на суде, то я прямо сказал-бы, что это необычайно типический конспиратор, притом заботящийся о цельности и сохранении типа, о том, чтобы все: жесты, мимика, движение, мысль, слово — все было конспиративное, все было социально-революционное. Это тип агитатора, тип не чуждый театральных эффектов, желающий до последней минуты драпироваться в свою конспиративную тогу. В уме, бойкости, ловкости — подсудимому Желябову, несомненно, отказать нельзя. Конечно, мы не последуем за умершим Гольденбергом, который в своем увлечении называл Желябова личностью высоко развитою и гениальною. Мы, согласно желанию Желябова, не будем преувеличивать его значения, дадим ему надлежащее место, но, вместе с тем отдадим ему и справедливость, сказав, что он был создан для роли вожака-злодея в настоящем деле. Желябов происхождения крестьянского, южанин; вышедший из крестьянства, сам себе прокладывающий дорогу, он учится, доходит до университета. Я должен оговориться; в жизни Желябова есть большие пробелы, которые, конечно, придется проходить молчанием, но логическая связь мысли, цельность представления о действительной личности Желябова от этого нисколько не теряет. В 1872 году мы видим его уже исключенного из числа студентов университета за беспорядки — факт знаменательный: направление подсудимого определилось, а последующее показывает, что исключение из университета было более чем правильно. Мы видим Желябова исключенным 21-го года, и затем, с этого момента, он исчезает, пропадая в море агитации — оно покрывает его совсем: только чрез известные промежутки времени он появляется местами на поверхности этого моря, то под одним именем, то под другим, так что на вопрос о занятиях он действительно имеет право отвечать: «занимаюсь революционными делами». В течение девяти лет продолжается агитационная деятельность подсудимого. Проживая в разных местностях, под разными именами и с подложными паспортами, он заботится и думает об одном — служить интересам социально-революционного движения; когда совершилось его. вступление в партию — это для нас безразлично. (Это не верно: из 9 л. Желябов года 2- 3 провел в тюрьме; затем будучи оправданным по процессу 193-х (в 1877 и 1878 гг.), он некоторое время жил в деревне вдали от всякой революционной деятельности. Лишь с весны 1879 г. он примкнул к террору.) Вероятно, оно наступило одновременно с тем моментом, когда партия сложилась в тайное сообщество с его настоящими целями: как только появились террористы - в числе их оказался подсудимый Желябов. Что остается за ним в прошедшем — мы не знаем, нам лишь известно, что дома у него брошенная жена и дети, что процесс 193-х застает его на скамье подсудимых пред особым присутствием. Из суда Желябов выходит .оправданный, по недостатку уличающих его фактов, выходит и исчезает. Проходит много времени — с 1877 по 1879 г., но уже липецкий съезд, летом 1879 г., в числе наиболее влиятельных членов своих видит и Желябова. Прямо со съезда он отправляется в Харьков и здесь в сентябре 1879 года руководит сходками, происходящими между молодежью, читает лекции, произносит речи известного содержания и участвует в составлении планов будущих действий. Смысл же и революционное значение этих действий определяются присланным в Харьков из Петербурга динамитом. В ноябре 1879 г. устраивается взрыв полотна железной дороги близ города Александровска, и день неудавшегося взрыва, 18-е ноября 1879 года, застает Желябова не только в рядах первых бойцов цареубийства, но и непосредственным организатором предпринимаемых с этой целью злодейских приготовлений.

Я не буду в подробностях излагать обстоятельства александровского покушения; оно весьма подробно изложено в обвинительном акте, фактическую часть которого, за исключением немногих подробностей, не имеющих особенного значения, подтвердил сам подсудимый Желябов; я только в нескольких словах напомню, что в Александровск Желябов приехал под именем Черемисова: тут присоединилась к нему неизвестная женщина, под видом жены его; они взяли аренду, место для кожевенного завода и поселились у неких Бовенко с другими участниками преступления, вы конечно, помните и обвинительный акт, помните и картину, нарисованную самим Желябовым, помните эту телегу в степи, на которой помещалась батарея для взрыва снаряда, заложенного с тяжким трудом под линию железной дороги, помните проход императорского поезда, о приближении которого Пресняков заранее оповестил своих участников, помните, наконец, этот характерный сигнал одного из злодеев: «жарь», по которому должен был произойти взрыв. В 1880 г, мы находим Желябова в Петербурге, в качестве агента «исполнительного комитета». Агенты «исполнительного комитета», как нам было заявлено, распределяются на несколько степеней, есть агенты первой, второй и третьей степени; Желябов называет себя агентом третьей степени, агентом, ближайшим к комитету, агентом с большим доверием. Но, я полагаю, что со стороны Желябова это излишняя скромность и что если существуете соединение, присваивающее себе название «исполнительного комитета», то в рядах этого соединения почетное место принадлежит подсудимому Желябову, и не напрасно думал Рысаков, что совершение злодеяния 1-го марта примет на себя один из членов «исполнительного комитета». Понятно, впрочем, что сознаться в принадлежности к «исполнительному комитету», значите сказать: вы имеете пред собою деятеля первого ранга и вашим приговором вы исключите из революционных рядов крупную силу, одного из самых видных сподвижников партии. В обвинительный акт внесено заявление подсудимого Желябова, поданное им на имя прокурора судебной палаты; сущность этого заявления заключается в том, что когда возникло настоящее дело и когда, 1-го марта,— а заявление это было послано 2-го марта,— показанием Рысакова выяснилось, что обвинение должно падать и на Желябова, то Желябов, не зная еще об этом указании, но, зная за собой динамит, оказавшийся у него на квартире, прямо заявляет, что он участник всякого покушенья на жизнь государя императора, следовательно, и участник последнего; что он просит присоединить его к делу 1-го марта и что было бы вопиющей несправедливостью не привлекать к суду его, ветерана революции. Эта справедливость Желябову оказана. Таким образом, он прямо признал себя нравственным, первым и главным ответчиком. На суде и во время предварительного исследования дела в показаниях Желябова, содержание которых помещено в обвинительном акте, заметна одна черта, на которую я уже указывал, эта черта — желание представить свое дело в преувеличенном свете, желание его расширить, желание придать организации характер, которого она не имела, желание, скажу прямо, и порисоваться значением партии, и отчасти попробовать запугать. Но ни и первое, ни второе не удается подсудимому. Белыми нитками сшиты все эти заявления о революционном геройстве; суд видит чрез них насквозь неприглядную истину, и совсем не в таком свете предстанет Желябов в воспоминаниях, которые останутся от настоящего грустного дела... Когда я составлял себе, на основании данных дела, общее мнение, общее впечатление о Желябове, он представлялся мне человеком, весьма много заботящемся о внешней стороне, о внешности своего положения. Когда же на суде, с напускною гордостью он сказал, что пользуется доверием "исполнительного комитета", я вполне убедился, что мы имеем пред собой тип революционного честолюбца... Но довольно с Желябовым, перейдем к Перовской.

О Перовской следует говорить вслед за Желябовым потому, что обстоятельства тесно связывают их между собой. В прошлом Перовской есть многое такое, чего не имеют за собою другие подсудимые и о чем необходимо сказать несколько слов в настоящее время, Подсудимая Перовская имеет 27 лет, происхождения она дворянского, родом она из хорошей семьи, дочь родителей, занимавших в обществе почетное место, женщина, имевшая полную возможность получить хорошее образование и видеть кругом себя хopoший пример. О ней мы знаем, что уже в 1870 году, будучи 16-ти лет от роду, она, пройдя чрез женские курсы, тогда учрежденные при пятой гимназии, оставляет дом своих родителей и поступает в народные учительницы. В 1871 году, когда ей было 17 лет, мы видим ее привлекающеюся к дознанию о государственном преступнике Гончарове, а в следующем 1872 году, 18-ти лет, она, по ее собственному показанию, примкнула к социально-революционному движению, в волнах которого пребывает, без малого, девять лет. Почти в детском возрасте застигла ее эта волна, быстро катила ее за собой и принесла в процесс 193-х, из которого она, по недостаточности улик, вышла оправданной. В 1878 году. вследствие доказанного ее противоправительственного направления, признано было необходимым удалить ее из Петербурга административным порядком и выслать в Олонецкую губернию. (Неверно: Перовская мирно жила со своей матерью летом 1878 г. когда ее вновь арестовали.) Дорогой она совершает побег, исчезает, а мы получаем возможность констатировать деятельность ее в революционной среде только во время московского взрыва, в котором она участвует в качестве фиктивной жены Сухорукова-Гартмана, в качестве хозяйки конспиративного дома, из которого была проведена мина. Мы видим ее здесь непосредственной участницей преступления и из показания Гольденберга знаем, что этим участием, той ролью в преступлении, которая ей досталась, Перовская очень гордилась. Было чем гордиться: ей была предоставлена почетная в революционном смысле роль: она должна была наблюдать за приближением императорского поезда и дать сигнал, по которому должна была быть сомкнута убийственная цепь гальванической батареи другим лицом. В 1880 году мы находим ее в сожительстве с Желябовым, на квартире в доме № 17/18, по 1-й роте Измайловского полка, и на основании этого сожительства, на основании участия в последнем заговоре, мы имеем основание предложить, что и она находилась под влиянием Желябова, заставлявшим ее идти по стопам Желябова и делавшим из нее слепое орудие его. Несомненно, Перовская получила большое социально - революционное развитие. В настоящее время она умеет говорить слова, на которых лежит печать этой науки, она складно излагает теорию социально-революционного учения — этому нечего удивляться: она прошла хорошую школу. Я не могу перейти к прочим подсудимым, не указав на то, что в участии в преступлении Перовской есть черта, которую выбросить нет возможности. Мы можем представить себе политический заговор: можем представить, что этот заговор употребляет средства самые жестокие самые возмутительные; мы можем представить, что женщина участвует в этом заговоре. Но чтобы женщина становилась во главе заговора, чтобы она принимала на себя распоряжение всеми подробностями убийства, чтобы она с циническим хладнокровием расставляла метальщиков, чертила план и показывала, где им становиться, чтобы женщина, сделавшись душой заговора, бежала смотреть на его последствия, становилась в нескольких шагах от места злодеяния и любовалась делом рук своих, -такую роль женщины обыкновенное нравственное чувство отказывается понимать.

За Перовскою следует подсудимый Кибальчич. Судя по его объяснениям, он представляется специалистом - техником, посвятившим себя на служение науке, и притом, специалистом, усвоившим себе социально - революционные убеждения, человеком мягкого характера, мягкого даже образа действий, если это возможно. Он говорил нам, что лично он неспособен к насильственным действиям. Когда, однако, на суде слышишь мягкую, спокойную, ни на минуту не прерывавшуюся обстоятельную, тихую речь Кибальчича, невольно приходит в голову мысль: «Мягко стелет, да жестко спать». Уроженец Черниговской губернии, он, не окончивши курса наук в среднем учебном заведении, (окончил гимназию с медалью) в 1871 году поступил в институт инженеров путей сообщения, а оттуда, в 1873 году, перешел в медико-хирургическую академию, где, по собственному показанию, и приобрел социальные убеждения. В это время ему было, по моему приблизительному расчету, без малого 20-ть лет. Между 1873 и 1875 г Кибальчич слушает лекции в академии; занимался ли он там — этого мы не знаем, но в 1875 году, летом, мы застаем его живущим в Киевской губ., в имении своего брата. Здесь он передает рядовому Притуле революционную книжку, под заглавием: «Сказка о четырех братьях». Производят у него обыск, — находят целый тюк революционных изданий и собрание подложных паспортов. Его заключают под стражу и возбуждают дело, оконченное приговором особого присутствия правительствующего сената 1-го мая 1878 года, присудившим Кибальчича за хранение запрещенных изданий к тюремному заключению. Таким образом, с 1875 по 1878 год Кибальчич не действует: он находится в заключении. Но тюрьма еще более утверждает Кибальчича в социальных убеждениях, так что, по освобождении, он выходит с окрепшими революционными воззрениями и осенью, после арестов, произведенных в Петербурге, после убийства генерал-адъютанта Мезенцова, переходит на нелегальное положение. До осени 1879 года он, впрочем, по-видимому, в революционной деятельности не принимает активного участия, и объясняется это тем, что он не имел связей с партией, а связи были нужны в партии и в ней нельзя было обойтись без социально-революционной протекции.(Связи у Кибальчича были и ни в какой протекции он не нуждался. До 1879 г. он не примыкал к террористом по личным причинам.) Вскоре, все более и более присоединяясь к парии внутренне, Кибальчич, еще до нормального к ней присоединения, предвидя, что партии придется вступить в борьбу с правительством и употреблять в борьбе такие вещества, как динамит, начинает изучать все относящееся к производству динамита, и изучает, нужно отдать ему справедливость, с научной добросовестностью, изучает так, что действительно мог сделаться изобретателем и составителем метательных снарядов. Мы слышали, что он владеет и, может быть только по этому случаю, овладел языками, что он перечитал все, что мог найти по литературе предмета,— предмета: как странно звучит это слово, когда говоришь о динамите, метательных снарядах и других орудиях разрушения. Весною 1879 года Кибальчич прямо, с целью предложить свои услуги партии, знакомится с Квятковским и начинает готовить динамит, как общественное достояние партии. Летом 1879 года общие революционные интересы сводят его с Желябовым, а в 1880 году он оказывается в Петербурге и, проживая в разных квартирах под разными именами, посвящает все свое время мастерским, где приготовляется динамит, и, наконец, является пред вами обвиняемым в злодеянии с известным нам участием.

Немного придется мне говорить о Тимофее Михайлове. Грубый, неразвитой, малограмотный, едва умеющий подписать фамилию, простой рабочий, он вышел из простой крестьянской семьи Сычевского уезда, Смоленской губернии. В молодом возрасте он приехал в Петербург и здесь прямо поступил на фабрику. Городская порча, растлевающее влияние фабричной жизни сразу коснулись его. Петербургская рабочая среда, антагонизм с мастерами и хозяевами фабрик, столкновение с агитаторами, которые издавна избрали фабрики местом своей пропаганды, толкнули Михайлова на настоящую его дорогу. Здесь, говоря о пути, пройденном Михайловым, о вступлении его на этот путь, опять приходится встречаться с Желябовым. Вы помните, как характерно выразился Михайлов в своем показании. Желябов, говорит он, прикомандировал меня к боевой дружине; и вот, прикомандированный Желябовым, Михайлов делается не только социалистом-революционером, но и террористом, а 3-го марта оказывает вооруженное сопротивление, думая при этом только одно: я не дам себя даром первому своему врагу. Следует заключить из объяснения самого Михайлова, что он первоначально вступил в рабочую дружину для того, чтобы защищать рабочих от врагов, от шпионов и нелюбимых мастеров, но затем его революционные задачи и развитие, благодаря влиянию Желябова, расширились. Развитие это сказывается в тех фразах, которые мы слышали от него здесь. Он сказал: "Труд поглощается капиталистами, везде рабочее эксплуатируются, земля, орудия труда, фабрики должны принадлежать рабочим". Последнее Михайлов хорошо себе усвоил, и, вероятно, только это одно он и понял из социально-революционного учения; он постиг, что хорошо, если завод Вакферсона будет принадлежать ему, в качестве пайщика или дольщика; он постиг это и, побуждаемый этими стремлениями, пошел, чрез Желябова, с метательным снарядом на Екатерининский канал.

Что сказать мне о Гельфман? «Неинтеллигентная» еврейка, как описывает ее записка, прочитанная здесь, хозяйка конспиративной квартиры в Тележной улице. Но эта неинтеллигентная еврейка способна, во всяком случае, в пределах, для нее доступных, на сознательную роль в злодеянии, а ее прошлое таково, что к подготовило ее к такой роли. Участница в процессе так называемом «московских социалистов пятидесяти», признанная еще тогда виновною в принадлежности к партии, она была приговорена к двухлетнем заключению в рабочем доме и освобождена в мае 1879 года — освободилась и немедленно принялась за старое, опять пошла туда же, откуда вышла, и стал применять свои посильные знания к делу, которому она служит. Она, в одно и то же время и наборщица "Рабочей Газеты", и исполняет неинтеллигентные обязанности, являясь хозяйкой конспиративной квартиры, имеющей такое роковое значение в настоящем деле.

Затем, если из всего того, что я сказал о каждом из подсудимых в отдельности, мы пожелаем выделить некоторый общие родовые черты, которые если нам и не объяснят причину, злодеяния, то, по крайней мере, дадут указание на то, как подсудимые дошли до него, то мы получим поучительный и грустный ответ: отсутствие и слабость в жизни большинства подсудимых семейных связей, плохое влияние школы, допускающей, что, во время пребывания в школе, юноши, пришедшие в нее за полезными знаниями, направляются не на учение, не на занятия, а в сторону — на политику, на агитацию, на идеи, которых человек, еще в школе находящийся, не может усвоить себе сознательно, — вот те грустные явления в жизни нашей молодежи, которые дают нам Рысаковых, Кибальчичей даже Желябовых, готовых на все безнравственное и ужасное, лишь бы этим достигались социально-революционные цели.

Фактическая сторона обвинения, насколько было возможно, исчерпана. Установлены обстоятельства как злодеяния 1-го марта, так и других предметов обвинения, выяснено совершение их подсудимыми и точно распределены между ними доли соучастия; наконец, доказано и совершение злодеяния путем заговора, составленного тайным сообществом, которое называет себя вообще русской социально-революционной партией, а в частности — партией «Народной воли». Но я не исполнил бы своей обязанности, если бы ограничил ее указанными мною пределами: уже самая наличность тайного революционного сообщества, как предмета обвинения и, вместе тем, как источника злодеяния 1-го марта, обязывает меня войти в рассмотрение его взглядов, целей в преступной деятельности, Я могу сделать это лишь в самом беглом очерке, на основании, однако, же, вполне достоверного и богатого материала, который заключается в официально публикованных отчетах и политических процессах за последнее десятилетие и в имеющихся при настоящем деле вещественных доказательствах. Я позволю себе надеяться, что вы, милостивые государи, вместе со мною признаете, что пора же, наконец, привести в известную систему наиболее выпуклые и яркие черты пресловутой «партии», познакомиться с ее действительным значением и тенденциями; пора сорвать маску с этих непрошенных благодетелей человечества, стремящихся добыть осуществление излюбленной ими химеры кровью и гибелью всего, что с нею не согласно...

Глубоко убежденный в том, что между истинно честными людьми не найдется и не может найтись ни одного, сколько-нибудь сочувствующего им человека, я думаю, что при исследовании их учения мы не вправе оказывать им ни малейшего снисхождения, так как снисхождение могло бы быть объясняемо только пагубно-ложными представлениями об их ошибочных, но будто бы, в конце концов, идеальных намерениях. Русскому обществу нужно знать разоблаченную на суде правду о заразе, разносимой социально-революционной партией, п я хотел бы сказать эту правду теперь серьезно и возможно спокойно, без резких слов и натяжек, побивая врага его же оружием, изображая его у него же взятыми красками, его же мыслями и действиями. Оставляя пока в стороне вопрос о более или менее известном и для суда прямого значения не имеющем происхождении и постепенном развитии социально-революционного движения, я обращусь непосредственно к тем обстоятельствам и условиям, при которых оно приняло свое теперешнее кровавое террористическое направление. Мы знаем из процесса шестнадцати террористов, рассмотренного петербургским военно-окружным судом несколько месяцев тому назад, что еще в 1878 году, не разделяя воззрений, рекомендовавших постепенное революционное воспитание народа в борьбе с существующим экономическим строем, некоторые, более нетерпеливые члены за несколько лет перед тем образовавшегося тайного общества, принявшего наименование «русской социально-революционной партии», озлобленные неудачами и преследованиями, порешили, что для защиты их дела против правительства нужны политические убийства, и если окажется возможным, — посягательство на цареубийство. Кроме своеобразного понимания партийных интересов, здесь, кажется, действовало и революционное честолюбие — репутация Геделя, Нобилинга и других не давали спать русским их единомышленникам. И вот потянулись длинным рядом всем нам хорошо памятные преступления, начавшиеся выстрелом Веры Засулич и дошедшие до покушения 2-го апреля 1879 года . То были глухие удары, раскаты приближающегося землетрясения, говорится в одном из подпольных листков; то были пробные взмахи расходившейся руки убийцы, предвкушение кровожадного инстинкта, почуявшего запах крови, — скажем мы. Новое направление оказалось вполне соответствующим настроению известной части партии и повлекло за собою раскол между ее членами. Одни не хотели прибавлять крови и прямого бунта к своей преступной деятельности, другие же, напротив, видели весь успех своего дела в политической борьбе и разумели под нею тайные убийства, цареубийство и затем открытое восстание, с целью создать новый государственный строй, которого требует будто бы народная воля. Для разъяснения этого раскола и составления обусловленной им новой программы действий, для того, чтобы разобраться, сосчитаться и сговориться между собой, летом 1879 года, в городе Липецке состоялся съезд деятелей партии, получающий в настоящее время особенно преступное гибельное значение, так как на нем и вследствие его совещаний окончательно сформировалась фракция террористов и был решен тот образ действий, который завершился злодеянием 1-го марта. На липецком съезде последователи нового революционного направления круто поставили вопрос о политической борьбе, как о единственном средстве для достижения целей партии. Центр тяжести политической борьбы, гласит далее террористическое решение, лежит в цареубийстве, поэтому на него-то и должны быть направлены все усилия партии. Но совершать его нужно уже не по-прежнему. Револьвер и кинжал дискредитированы и забракованы: на сцену выступают динамит и разрушительные взрывы. Таковы были решения липецкого съезда, а вместе и исходная точка террористов-цареубийц, поднявших свой кровавый красный флаг над повою подпольною газетой «Народной волей». Вслед затем террористы принялись за работу, и последовательными результатами их систематической деятельности были три, одно за другим совершенные покушения на жизнь ныне в Бозе почившего государя императора: 18-го ноября 1879 года близ города Александровска, 19-го того же ноября близ Москвы и 5-го февраля 1880 года в Зимнем дворце и неудавшиеся приготовления к четвертому такому же покушению близ города Одессы. Четыре взрыва не удались —стали готовить пятый, достигший, по воле Провидения, своей ужасной цели. Таково было развитие злодейского сообщества и воздвигшей его злодейской мысли. Посмотрим же деятелей этого сообщества поближе, в их проявлениях и собственных о себе свидетельствах. Останавливаясь, прежде всего, на внешней и наиболее рельефной стороне деятельности террористического направления, я хотел бы подвести перечневый итог ее трехлетним подвигам. Он знаменателен: ряд убийств должностных лиц и нападений на них, гибель и изувечение множества лиц, случайно стоявших на дороге злодеяния, В этом море пролитой крови, конечно, тонут и бесконечно умаляются все общие уголовные преступления, членами партии совершенные. Но, увы, мы знаем, что этим не исчерпывается злодейский список: огненными клеймами сверкают на его страницах пять посягательств на жизнь усопшего монарха и завершающее их цареубийство. Во имя чего совершены все эти злодеяния, чего хотят, или, лучше сказать, хотели подсудимые, вооружась на политическую борьбу или, точнее, на политические убийства? В найденной у Рысакова и у Ельникова (И.Гриневицкий) программе «рабочих членов партии Народной Воли» категорически указаны основания их политического идеала, в его новейшем исправленном, по-видимому, в самом последнем его издании. Судите о нем сами (прокурор читает выдержки из указанной им программы). Таков их идеал, выкроенный по образцам крайних теорий западного социализма и сулящий, по мнению партии, общее благополучие. Но для того, чтобы его провозглашать, и стремиться к его осуществлению, необходимо своеобразное, с ним согласное отношение и к окружающим началам существующего строя, и русские социалисты в этом оказываются последовательными. Существующий народный строй верит в Бога Всемогущего и Всеблагого, исповедует Христа-Спасителя; в религии ищет и находит утешение, силы и спасение. Какое это наивное, опасное заблуждение в глазах террористов, но как спешат они, все упраздняя, упразднить и эту вредную им религию. Правда, некоторые из них, устами Желябова, произнесшего в ответ на вопрос первоприсутствующего об его вероисповедании подготовленную и бьющую на эффект фразу, и заявляют, что, снисходительно относясь к религии, они отводят ей место в ряду нравственных убеждений, исповедуя, что вера без дела мертва есть. Теперь я спрошу Желябова: какие это дела, без которых вера мертва? Те ли, которые совершены 1-го марта на Екатерининском канале; те ли, которые совершаются кровью, убийством, посягательством на преступление? Относясь отрицательно к современному государственному строю и его религии, террористы столь же беспощадны по отношению к нравственности, истории и обществу. Зато о себе самой социально-революционная партия — мнения самого высокого, и не устает превозносить себя, свои подвиги, свое значение. Герои, мученики, светочи народа, провозвестники свободы — это наиболее скромные эпитеты из тех, которыми они любят наделять себя. Но они идут и дальше, а дальше можно далеко оставить за собою геркулесовы столбы бессмыслия и наглости.

Познакомившись со взглядами стоящих перед нами террористов, перейдем к их мыслям о форме, путях и средствах предпринятой ими политической борьбы. Мы уже знаем, что форма эта — террор, пути — политические убийства, а средство — динамит и целая система взрывов и взрывчатых приспособлений. Но мы должны знать еще и то, что это террор не простой, а возведенный в политическую теорию, пути эти не случайные, а строго выработанные и обдуманные, средства не общеупотребительные, а усовершенствованные наукой и практическим упражнением. Вот та изумительная террористическая теория, как она выражена в брошюре некоего Морозова: «Террористическая борьба», которую, не обинуясь, можно назвать кратким руководством, настольною книжкою террориста. Террористическая борьба, по словам брошюры, представляет собою совершенно новый прием борьбы; она справедлива потому, что убивает только тех, которые этого заслуживают и виновны. И потому террористическая революция представляет собою самую справедливую из всех форм революции. В России, говорят они, дело террора значительно усложняется, оно потребует, может быть, целого ряда политических убийств и цареубийств. Но не в одном этом должна заключаться его цель. Оно должно сделать свой способ борьбы популярным, историческим, традиционным, должно ввести его в жизнь. Наступит время, говорят террористы, когда несистематические попытки террористов сольются в общий поток, против которого не устоять тогда никому. Задача русских террористов — только обобщить и систематизировать на практике ту форму революционной борьбы, которая ведется давно, борьбу посредством политических убийств. Вот перспектива, которую обещают террористы. Нельзя пожаловаться на неясность программы, нельзя отказать ей в своеобразности и новизне. Осуществиться ей не суждено, но авторы ее могут все-таки гордиться: их не забудет думающий мир. Он слышал до сих пор много самых разнообразных, самых несбыточных и странных систем, теорий и учений. Но он еще не слышал системы цареубийства, теории кровопролития, учения резни, это могло быть только новым словом, и это новое слово поведали изумленному миру русские террористы. Но чего же другого ожидать от них, когда, говоря печатно о новых формах покушений на цареубийство, они восторгаются в своих подпольных изданиях тщательностью отделки всех деталей, с гордостью заявляют, что это прогрессивное усовершенствование способов борьбы составляет чрезвычайно утешительный факт, и останавливаются с умилением на том, что в настоящее время возможность совершения цареубийства связывается с возможностью спасения для убийц. Злодеяние совершается, но его исполнители могут остаться живы. Возможность уцелеть — есть. Мы знаем, что многие из участников первого покушения уцелели, и еще теперь, пред глазами каждого из них на основании этой теории, стоит в перспективе побег за границу, и это знаменитое право убежища, которое гораздо правильнее и точнее назвать, если можно, правом укрывательства и безнаказанности убийц.
Итак, милостивые государи, в таком виде представляется деятельность социалистов, но то, что я имел честь изложить перед вами, еще не все. Кроме убийств и крови, над социально-революционной партией тяготеет и еще один великий тяжкий грех. Она признает сама, — а настоящее состояние и недавнее прошлое русского общества горько подтверждают, — что важную и существенную отрасль ее агитаторской работы составляют возможно широкое раскидывание сетей и ловля в них добычи. И в этом деле нужно отдать им справедливость; они достигли значительной степени совершенства, почти такого же как и в приготовлении взрывчатых веществ и рытье подкопов. Только славы для них от этого немного, потому что добыча попадается им слабая и беззащитная, дающая им мало пользы и лишь сама себя ни за что, ни про что губящая. Я говорю о той злополучной русской юности, среди которой рыскают тайные агенты и эмиссары партии, жадно высматривая свою добычу. Оклеветанная партией, которая, при всяком удобном и неудобном случае, выставляет ее своею союзницей или, по крайней мере, сочувствующею ей силой, русская молодежь страдает от нее больше всех других сфер общества. Еще не окрепшая, к строгой критике не привыкшая, нередко получающая неправильное направление, которое отклоняет ее от ученья, она естественно представляет для социально-революционных ловцов меньше сопротивления, чем все другие сферы. Молодость восприимчива, податлива, увлекается, и вот зараза ядовитою змеею извивается в ее среде. Одного ужалит, другого запятнает, а третьего совсем охватит в свои кольца, и жертвы падают, гибнут молодые силы, нужные родной земле.

Теперь, отдавая на ваш суд, гг. сенаторы, гг. сословные представители, взгляды и стремления подсудимых и их партии, я, само собою разумеется, весьма далек от мысли их опровергать, с ними полемизировать. Не говоря уже о том, что это было бы несогласно с достоинством государственного обвинения, которое призвано лишь изобразить злодеяние в его настоящем виде, лжеучения социально-революционной партии так очевидны в мыслях и делах ее, что изобличение их едва ли и нужно для суда, тем более, что и оружие у нас неравное, у них — софизм и цинизм, у обвинения —неотразимые, еще дымящиеся кровью факты, простое человеческое чувство и бесхитростный здравый смысл. Тем не менее, я не могу оставить без внимания ряд общих выводов, который грозно, самою очевидностью и правдой выдвигается из всего того, что совершилось, что мы знали прежде и узнали вновь. Несмотря на весь ужас и всю боль исследованной язвы, в данных этого исследования есть, мне кажется, и некоторые задатки горького утешения, насколько оно для нас еще возможно. Сомнения нет и быть не может — язва неорганическая, недуг наносный, пришлый, преходящий, русскому уму несвойственный, русскому чувству противный. Русской почве чужды и лжеучения социально-революционной партии, и ее злодейства, и она сама. Не из условий русской действительности заимствовала она исходные точки и основания своей доктрины. Социализм вырос на Западе и составляет уже давно его историческую беду. У нас не было и, слава Богу, нет и до сих пор ни антагонизма между сословиями, ни преобладания буржуазии, ни традиционной розни и борьбы общества с властью. Многомиллионная масса русского народа не поймет социалистических идей. Пропагандисты 1874 года знают, каким непониманием, смехом или враждою встречали их в любой избе. Сторонниками нового учения являются у нас люди, которым без социализма некуда было бы преклонить голову, нечем заниматься, нечего есть, не о чем думать. Огромное движение, умственное, общественное и экономическое движение, вызванное великими реформами великого царя-мученика, подняло и передвинуло все элементы русской жизни, взволновав ее со дна и до поверхности. Но, процеживаясь и оседая, движение дало никуда не годные отброски, от старого отставшие, к новому не приставшие, и на все готовые. Явились люди без нравственного устоя и собственного внутреннего содержания, но восприимчивые к чужому, постороннему влиянию, только бы оно сулило поприще обширное, заманчивое, легкое, льстящее самолюбию, скромного неблагодарного труда не требующее. Явились люди, могущие, за неимением или нежеланием другого дела — только «делать» революцию. А западные лжеучения дали им нечто готовое, с виду красивое, звонкими фразами обставленное, страсти будящее, разжигающее... Слабые головы закружились в вихре социально-революционных приманок и перспектив и, не оглядываясь, бросились на скользкий, покатый путь. А ни на нем, ни в собственном уме и сердце ухватиться было не за что, и вот стали бледнеть и исчезать, как дым, остатки здравого смысла, совести, человечности, стыда... все стало у этих людей свое, особенное, не русское, даже, как будто, не человеческое, а какое-то —да будет позволено мне так выразиться — социально-революционное.. У них выработалось одно — закал и энергия, но этот закал и эта энергия способны только на мрачное, для всех других людей преступное, дурное. На Россию они стали смотреть не как на отечество, а как на объект социально-революционных мероприятий, для которых все средства хороши. Но для России, которая смотрит на них не их, а своими собственными, не отведенными глазами, они не могут не представляться отверженными, достойными беспощадного осуждения.

Подведем последний, окончательный итог. Что сделала социально-революционная партия за несколько лет ее подпольной деятельности для блага того народа, польза и счастье которого у нее не сходит с языка? Она исписала и распространила горы бумаги, наполненной фантазиями и софизмами, от которых ни одному бедняку жить не стало легче. Она совратила и погубила множество поддавшихся ей людей, убила в них веру в себя и в будущее, оторвала их от близких, от родины, от честного труда. Что же сделал действующий передовой отряд этой социально-революционной партии, ее боевая дружина, открывшая активную борьбу, ее надежда и единственная деятельная сила — террористы? Они убили и изувечили несколько десятков верных слуг престола и отечества, вызывая тем временную панику среди мирных граждан; они прорыли несколько подкопов, извели несколько пудов динамиту и при его посредстве усовершенствовали способы уничтожения беззащитных людей; они выработали и написали целую доктрину такого уничтожения, связав ее на века с своею памятью; они заставили Россию и весь цивилизованный мир говорить о себе, как о новой общественной формации организованных, систематических, интеллигентных убийц. Наконец, 1-го марта нынешнего года они достигли заветной цели своих желаний и апогея своих деяний: они предательски убили великого монарха, освободителя и реформатора новой России. По-видимому, социально-революционная партия, в лице подсудимых, думает, что 1-го марта она одержала огромную кровавую победу и достигла своей ближайшей и труднейшей цели. Она ошибается, —она в этот день своими руками нанесла себе смертельный удар, она сама произнесла над собою свой приговор. Отныне глубокое мучительное отвращение всего, в чем бьется человеческое сердце и мыслит ум, еще способный мыслить, — ее единственный удел. И стоят ли ее исчадия другого к себе отношения? Сомневается ли кто-нибудь в том, что их явно заявленная цель — разрушить существующий мир и на место его возвести мир социалистический, — есть химера, недостижимая и безумная? А ведь за этою химерою, кичащеюся своим идеализмом, таятся в тьме, прикрытые ее гостеприимным знаменем, тысячи мелких, личных, совсем не идеальных побуждений и интересов: зависть бедного к достаточному, бедствующего тунеядца к процветающему труженику, порывания разнузданных инстинктов к дикому разгулу, честолюбие и властолюбие вожаков партии.

Моя задача приходит к концу. Скоро настанет торжественный час исполнения вашей великой судебной обязанности, и в совещательной комнате перед вашим умственным взором вновь предстанет все, что послужит основанием вашего приговора, все, что вы видели и слышали на суде. Не мне говорить, не вам слушать о необходимом значении того решения вопросов виновности, которые изрекут вашими устами высшая человеческая справедливость и закон, ее совершеннейший выразитель. Вы знаете и без моих указаний, что совесть России ждет этого решения и, возмущенная, успокоится только тогда, когда услышит его властный голос. Но чрезвычайный, грозный смысл вашего согласия с выводами обвинения — а в этом согласии я не хотел бы сомневаться — так чутко отзывается в человеческом сердце, так настойчиво требует примирения чувств с рассудком, что я прошу позволения именно об этом конечном нравственно-юридическом смысле предстоящего вам суждения сказать несколько заключительных слов.

На основании всей совокупности данных судебного следствия, на основании приведенных мною доказательств виновности подсудимых, я имею честь предложить вам произнести о них безусловно обвинительный приговор. Только такой приговор вытекает из представленных вам доказательств, только его карательные последствия соразмерны с злодеянием 1-го марта и виною всех шести изобличенных в этом злодеянии подсудимых.
Безнадежно суровы и тяжки эти последствия, определяющие ту высшую кару, которая отнимает у преступника самое дорогое из человеческих благ— жизнь. Но она законна, необходима, она должна поразить преступников цареубийства. Она законна, а в неуклонном применении действующих законов, в благоговейном преклонении перед ними, в строжайшем охранении установленного ими правильного гражданского строя — вся наша гражданская сила в настоящее трудное время, все наше спасение. Она необходима потому, что против цареубийц и крамольников нет другого средства государственной самозащиты. Человеческое правосудие с ужасом останавливается перед их преступлениями и с содроганием убеждается, что тем, кого оно заклеймило, не может быть места среди божьего мира. Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодости, всюду несут они свою страшную проповедь бунта и крови, отмечая убийствами свой отвратительный след. Дальше им идти некуда: 1-го марта, они переполнили меру злодейств. Довольно выстрадала из-за них наша родина, которую они запятнали драгоценною царскою кровью,— и в вашем лице Россия свершит над ними свой суд. Да будет же убийство величайшего из монархов последним деянием их земного преступного поприща. Людьми отвергнутые, отечеством проклятые, перед правосудием всевышнего Бога пусть дадут они ответ в своих злодеяниях и потрясенной России возвратят ее мир и спокойствие. Россия раздавит крамолу и, смирясь перед волею промысла, пославшего ей тяжкое испытаниe, в пережитой борьбе почерпнет новые силы, новую горячую веру в светлое будущее. Не того хотели мрачные заговорщики 1-го марта. Но все их кровавые замыслы и злодейства разобьются о верную русскую грудь, разлетятся в прах перед ясным разумом, волею и любовью русских людей. Крамола могла тайным ударом пресечь преходящее течение хрупкой человеческой жизни, хотя бы, по божьей воле, та была жизнь великого государя Poccии, но крамола была и всегда будет бессильна поколебать вековую русскую преданность престолу и существующему государственному порядку. С корнем вырвет русский народ адские плевелы русской земли и тесно, дружно сомкнувшись несчетными рядами благомыслящих граждан, бодро последует за своею несокрушимою, единою священной надеждой, за своим ныне вступившим на царство августейшим вождем.

Использован материал с сайта "Народная Воля" - http://www.narovol.narod.ru/

Примечание:

*) Муравьев Николай Валерианович (1850-1908), с 1879 г. товарищ прокурора Петербургской судебной палаты. С 1881 г. прокурор при Особом присутствии Правительствующего Сената. С 1894 г. министр юстиции.

Далее читайте:

Муравьев Николай Валерианович (1850-1908).

Россия в XIX веке (хронологическая таблица).

Члены "Народной Воли" и др. : | АБ | БА | ВА | ГА | ДА | ЕА | ЖА | ЗА | ИА | КА | ЛА | МА | НА | ОА | ПА | РА | СА | ТА | УА | ФА | ХА | ЦА | ЧА | Ш-ЩА | ЭА | ЮА | ЯА |

Народная воля, революционно-народническая организация, образовалась в августе 1879 г.

Земля и воля, тайное революционное общество, существовало в 1870-е гг.

Петрашевцы, участники кружка М. В. Петрашевского (1827-1866).

Документы по Делу 1 марта:

Заметки о процессе.

Заявление Н.Кибальчича.

Заявление А. И. Желябова в Особое присутствие Сената.

Обвинительный акт

Речь прокурора Н.В. Муравьева

Выступления защиты.

Последнее слово подсудимых.

Процесс по "делу 1 марта". Приговор.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС