ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Нестор Махно
УКРАИНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
(Третья книга)
Глава XV
ОСВОБОЖДЕННЫЕ ИЗ ТЮРЕМ ГУЛЯЙПОЛЬЦЫ. ПОЛОЖЕНИЕ ПОВСТАНЧЕСКОГО
ШТАБА. ЕГО ФРОНТЫ. РОСТ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ. НЕДОСТАТОК В АНАРХИЧЕСКИХ
СИЛАХ. ПЕРЕГОВОРЫ С ЕКАТЕРИНОСЛАВСКИМИ ВОЕННЫМИ ВЛАСТЯМИ ВОЙСК
ДИРЕКТОРИИ. ОБЪЯВЛЕНИЕ ДИРЕКТОРИЕЙ МОБИЛИЗАЦИИ. НАШЕ ОТНОШЕНИЕ К
ДИРЕКТОРИИ И НАЧАЛЬНЫЕ МЕТОДЫ БОРЬБЫ С НЕЙ. НЕДОРАЗУМЕНИЕ С
НЕМЕЦКО-АВСТРИЙСКИМ КОМАНДОВАНИЕМ
Вступление отряда в Гуляйполе было на этот раз особо радостным и
для его бойцов, и для населения, которому было уже известно, что
именно этим основным отрядом повстанческого движения разбиты в целом
ряде районов вооруженные контрреволюционные силы врагов трудящихся.
К этой радости прибавилась радость встречи отряда с освобожденными
из александровской тюрьмы членами Гуляйпольской группы
анархистов-коммунистов: А. Калашниковым, Саввой Махно, Филиппом
Кратом и другими.
Встреча отряда с этими людьми, томившимися в тюрьме в ожидании
смерти, людьми, дорогими для отряда, как и им дорог был отряд,
произвела оживляющее впечатление на каждого из нас, переутомленных в
боях. Нами чувствовались в этих товарищах новые и серьезные силы, и
мы все радовались им, как и они радовались тому, что вырвались из
рук палачей невредимыми и могут снова отдать себя целиком служению
революции, задачам нашего революционно-анархического движения в ней.
Приехавшие из тюрьмы товарищи привезли нам некоторые интересные
сведения. Они рассказали нам о том, что Украинская Директория,
сделав переворот и изгнав гетмана из Киева, поспешала, как будто по
долгу социалистов (Винниченко, Петлюра, Макаренко были ведь
социалистами, и некоторые ими остались), декретировать освобождение
из тюрьмы всех политических заключенных, но не подумала об
освобождении организаторши убийства палача революции немецкого
фельдмаршала Эйхгорна левой эсерки Каховской. Левые эсеры были этим
чрезвычайно возмущены.
Этот поступок Украинской Директории еще более укрепил мое лично и
всех моих друзей убеждение в том, что социалистического и тем более
революционно-социалистического в Украинской Директории ничего нет.
Ее преступное отношение к товарищу Каховской, в силу которого эта
революционерка должна была оставаться в тюрьме, говорило нам о том,
что Украинская Директория, хотя и низвергла гетмана от имени
трудового народа Украины, намеревалась, как и Центральная рада и как
гетман Скоропадский со своим правительством, душить все, связанное с
революцией.
Население Гуляйполя и района в подавляющем большинстве разделяло
нашу точку зрения в отношении Киевской Директории (по недоразумению
назвавшейся "украинской").
Штаб повстанчества параллельно со всей своей основной работой начал
работать также и для того, чтобы освобожденные повстанчеством районы
правильно поняли Гуляйполе на революционном посту и высказались бы
определенно о Киевской Директории. Существовавшие по районам
подотделы основного штаба повстанчества блестяще выполнили в этом
вопросе задания штаба. Таким образом, повстанческие районы с первых
же дней возникновения центральной украинской власти в лице Киевской
Директории были направлены нами по пути социальной революции.
Можно только пожалеть о том, что основной штаб
революционно-махновского повстанчества, во-первых, не имел крупных
культурных сил и не мог издавать регулярно своих газет,
ограничиваясь листовками и воззваниями, а во-вторых, все еще состоял
из тех же пяти человек: меня, двух моих помощников – С. Каретника и
Марченко и двух адъютантов – Щуся и Исидора (П. Лютого).
Из товарищей, вернувшихся в наши ряды из тюрьмы, Калашников пошел по
командной линии, а Савва Махно и Ф. Крат – по хозяйственной. Таким
образом, мне, Каретнику и Марченко опять приходилось совершенно
выбираться из сил. Лишь сознание, что пока нас никто не может
заменить, а также и то обстоятельство, что среди нас не было места
ни тщеславию, ни интригам, поддерживали наши силы, и мы несли на
себе тяжелую и ответственную работу по штабу и на фронте, который
теперь имел уже три определенных боеучастка, как-то: 1)
Царевоконстантиновский (в 45 верстах от Гуляйполя); 2) по линии
Верхний и Большой Токмак (в 40-45 верстах) и 3) Гришинский (в 65-70
верстах). Правда, ко мне начали стекаться мои личные друзья из левых
социалистов-революционеров, но их я не мог выдвигать на
ответственные посты в период укрепления революционного повстанчества
на его антигосударственническом пути, и они группировались в свои
партийные культурно-просветительные единицы или же разъезжались
снова по городам. Лишь один товарищ Миргородский изъявил согласие
работать при мне, в согласии с решениями и постановлениями нашей
группы анархистов-коммунистов, и то исключительно в рядах разъездных
пропагандистов.
Такое положение заставляло меня и моих друзей часто задумываться над
тем, вынесем ли мы всю эту тяжесть и ответственность с честью до
конца. Как-то заехал в Гуляйполе А. Чубенко перед отъездом в Россию.
Я категорически запротестовал против его поездки и просил его
остаться при штабе. Он остался и был тут же утвержден для особых
поручений при мне. А товарищ Щусь был переведен в штаб в качестве
члена его.
Момент борьбы был напряженный. Немецко-австрийское командование, не
выдержав наших повсеместных атак по селам и деревням, группировало
свои силы по линиям железной дороги. Пришлось усилить партизанские
отряды и направить их исключительно на разрушение железных дорог, на
уничтожение воинских поездов, на решительное и полное разоружение
их. Одновременно деникинские военные формирования росли как грибы и
строили против повстанчества новые боеучастки.
Мне то и дело приходилось ночью сидеть в штабе и работать, а днем
выезжать то на один, то на другой боеучасток фронта, ибо я ведь был
и командующим, и начальником штаба в одно и то же время. Бывали
моменты, когда я перебирал в памяти имена всех анархистов, сидевших
в городах; но после наблюдений за ними во время моей поездки по
России я не находил среди них людей, которые отдались бы целиком
делу, начатому повстанчеством. По моему глубокому убеждению, они не
были ни психологически, ни технически подготовлены к революции
широких трудовых масс.
Поэтому я только болел душою, но не верил, что они должным образом
услышат голос широких масс, столкнувшихся с практикой революции, и
поспешат влить в их ряды достаточное количество своих
идейно-революционных и организационных сил.
В городских группах было много анархистов-евреев. Для села, для
нееврейского населения деревни в этот момент бунта и революции они
были как пропагандисты непригодны. После прихода на Украину
немецко-австрийских экспедиционных войск, мещанско-купеческое
еврейство дало здесь слишком много, в наших районах по крайней мере,
шпионов, предателей и провокаторов штаба этих войск. Благодаря этим
отдельным негодяям село, видевшее их гнусную роль, относилось с
недоверием к евреям вообще. В этой области село нуждалось в
серьезной ломке его мнения о евреях вообще. И ломку эту можно было
бы сделать скоро и успешно лишь при помощи еврейских же
революционеров-анархистов, которые не относились бы к широким
трудовым массам авантюристически. А таких товарищей евреев я не
знал.
Конечно, еврейские революционеры-анархисты неповинны в том, что
анархические объединения себя организационно кастрировали для работы
среди широких масс. Они не виноваты в том, что анархические ряды в
силу традиции, унаследованной от основоположников анархизма,
составляются, даже в моменты революции, из отдельных групп и
группок, которые ничем организационно и ответственно не связаны и
каждая из которых носится со своим собственным, часто непродуманным
анархизмом, по-своему расценивающим и момент, и задачи анархизма. Во
всем этом виноваты те до конца не продуманные основоположниками
анархизма философские концепции, в согласии с которыми задолго до
революции воспитывались анархисты. Весь их анархический
революционизм заключается в проповеди и в толкании трудовых масс на
путь революции, но в то же время в отрицании организованного
руководства этими массами, в отрицании ответственности, неразрывно
связанной с ходом событий и практическим участием в них анархических
сил.
Еврейские товарищи в таком положении дел не виноваты. А поэтому от
них нельзя было и требовать больше того, что некоторые из них
революции дали. Еврейские товарищи не могли быть в то время ни
худшей, ни лучшей средой в рядах революции. Как и подавляющее
большинство анархистов вообще, они не понимали ни выгодного для
анархических действий исторического момента, ни тем более
положительных анархических задач этого момента.
Все это было на руку тем темным силам, которые считали анархизм,
большевизм и левое народничество вредным явлением на теле революции
и действовали против этих движений в целях уничтожения революции и
подмены ее лучших идеалов идеалами
черносотенно-хулиганско-погромческой вакханалии под знаменами
временно "одемократившихся" белых генералов и республиканцев типа
петлюровщины.
Анархизм, не имея в наличии достаточного количества сил, способных
понимать момент и своевременно отвечать на запросы дня в революции,
первым попал под удары черных сил и оказался наиболее разбитым ими.
А большевизм и левое народничество, прибегнув ко всевозможным
изгибам, некоторое время держались на своем, а затем пошли по чуждым
революции путям, выбирая каждый себе выгодное положение и жестоко
разя сперва анархизм, а потом и друг друга.
– Итак, из городов никто к нам не приедет, – говорил я своим
друзьям. – Поэтому нужно беречь те силы, какие у нас есть, чтобы
вывести повстанчество на широкий путь действия и полностью выявить
его ближайшие конкретные цели. Повстанчество со временем выделит
новых передовых борцов и будет развивать далее свои цели и планы.
И мы, группа гуляйпольских крестьян-анархистов-коммунистов, отдались
с еще большим революционным энтузиазмом начатому повстанческому
делу.
* * *
В то время, когда штаб повстанчества остановился определенно в
Гуляйполе и направил помимо своих уже организованных большого
масштаба повстанческих групп многочисленные мелкие отряды на атаку
немецко-австрийских расположений и передвижений; когда то и дело
повстанческие силы останавливали воинские поезда и разоружали их или
же сплошной цепью на обширном районе вели бои с немецко-австрийским
и гетманско-деникинскими отрядами; когда нам удалось схватить в
одном из таких поездов пробиравшегося далее важного, очень близкого
атаману Белого Дона Краснову посланца к Украинской Директории,
несколько расшифровать планы движения белых генералов и в связи с
этим, удачно зажав в кольцо некоторые группы белых, успешно разбить
их, в это именно время атаман Екатеринославского коша войск
Украинской Директории Горобец обратился в Гуляйполе, в штаб
повстанческих войск имени Батько Махно, с двумя последовавшими одна
за другою телеграммами.
В одной из этих телеграмм кошевой атаман предлагал нашему штабу
прислать делегацию, чтобы сговориться о совместной борьбе за
"державу" и, конечно, против революции. (Этого последнего пункта он
не выражал словами, но его надо было подразумевать, судя по
неопровержимым данным о том, что этот атаман войск Украинской
Директории был одним из покровителей формирования в городе
Екатеринославе 8-го добровольческого корпуса. Впоследствии молодые
украинские офицеры под руководительством атамана Руденко выступили
сами, помимо воли кошевого атамана, против зачатков этого корпуса.)
В другой телеграмме атаман Горобец просил повстанческий штаб
распорядиться, чтобы Чаплино-Гришино-Очеретенская группа
повстанцев-махновцев освободила посланца генерала Краснова, вернув
ему все отобранное у него, и оказала бы ему, этому посланцу, нужное
содействие благополучно доехать в Екатеринослав к нему, атаману
Горобцу.
Обсудив обе эти телеграммы, повстанческий штаб решил послать от себя
делегацию в Екатеринослав, в штаб атамана войск Украинской
Директории Горобца. В делегацию эту были назначены два человека:
Алексей Чубенко и Миргородский, о котором я упоминал выше.
В задачу делегации, по наказу штаба, входило: выяснить, чего штаб
кошевого атамана войск Украинской Директории хочет от нас, а также
пощупать почву среди солдат екатеринославского гарнизона и молодого
командного состава, нет ли среди них противоденикинского настроения,
и завязать с ними секретную связь в целях устройства в городе
восстания против деникинской ориентации штаба Горобца, имея в виду
разоружение и изгнание из Екатеринослава немецко-австрийских штаба и
войск и начавшего формироваться 8-го добровольческого
белогвардейского корпуса.
Одновременно я поручил товарищу Чубенко заявить лично атаману
Горобцу в виде ответа на его требование, чтобы Чаплинская группа
повстанцев освободила посланца генерала Краснова, что у посланца
этого отобраны серьезные документы о подпольных белогвардейских
организациях по губернии, и он освобожден быть не может. Он будет
расстрелян как сознательный, активный и злостный враг революции и
трудящихся.
Делегация выехала в город Екатеринослав и в тот же день сообщила в
штаб повстанчества, в Гуляйполе, лично Батьке Махно:
"Кошевой атаман Горобец отказывается от того, что он вызывал из
Гуляйполя повстанческую делегацию. Мы представили ему и его штабу
копии обеих его телеграмм в Гуляйполе, но он упорствует. Ждем
дальнейших указаний.
Чубенко и Миргородский.
Декабрь 1918 года".
Во время получения этого сообщения от делегации меня в Гуляйполе не
было. Вследствие того что на Царевоконстантиновском боеучастке был
убит его командир Красковский, я спешно выехал на этот участок
беспрерывных и ожесточенных боев, чтобы на месте посоветоваться с
младшими командирами и повстанцами и утвердить на место убитого
другого командира. Так что телеграмма нашей делегации шла из
Гуляйполя по нахождению меня и немного запоздала. А пока я собирался
ответить нашей делегации, мне сообщили, что от нее есть еще одна
телеграмма. Меня спрашивали, прислать ли эту телеграмму мне, или я
скоро возвращусь в Гуляйполе?
Я ответил, что еду в Гуляйполе, и в ту же минуту направился с новым
командиром на фронт. Объехав линию находившегося теперь под его
руководством боеучастка и поговорив с бойцами, грудью отстаивавшими
каждую пядь освобожденной от насильников революционной территории, я
к глубокой ночи вернулся в Гуляйполе.
В штабе меня ожидали с нетерпением ввиду накопившихся новых сведений
со всех боеучастков повстанческого фронта. Я, не откладывая этих
прямых моих дел в сторону и не беря их с собою на свою
штаб-квартиру, тут же разделся и занялся их просмотром и надлежащими
распоряжениями по ним. Здесь же я просмотрел новую телеграмму от
нашей делегации, посланную из Пост-Амура (поселок Екатеринослава), в
которой делегаты просили не отзывать их, так как ряд командиров во
главе с атаманом Руденко опротестовали поведение своего кошевого
атамана. По мнению делегатов, необходимо было остаться в городе
Екатеринославе еще день-два, чтобы на месте выяснить и характер
этого протеста, и то, чем все это кончится, "потому что только в
этом случае можно будет сделать безошибочные выводы нашему штабу, –
говорилось в телеграмме, – о контрреволюционных силах Екатеринослава".
Как я, так и все мои помощники в штабе целиком полагались на
стойкость посланных в Екатеринослав товарищей, а потому я
распорядился ответить им: "Можете задержаться в городе на несколько
дней, но от официальных разговоров с кем бы то ни было воздержитесь
ввиду провокаторского поведения кошевого атамана Горобца или будьте
беспощадными в раскрытии их подлой физиономии".
Итак, делегаты остались в городе. Тем временем более демократическая
и социалистическая часть командного состава Екатеринославского коша
войск Украинской Директории дружнее сплотилась вокруг атамана
Руденко и, вопреки воле кошевого атамана, организовала в честь наших
делегатов банкет.
На этом банкете А. Чубенко, невзирая на присутствие в зале
немецко-австрийского и русского белогвардейского 8-го корпуса
командования, без всяких стеснений изложил присутствующим нашу,
повстанцев-махновцев, точку зрения на то, какой должна быть борьба с
немецко-австрийскими контрреволюционными армиями и вообще с
поддерживаемой ими контрреволюционной сволочью царско-помещичьего
строя и как мы, махновцы, эту борьбу проводим, готовясь одновременно
к такой же борьбе с властью и войсками Украинской Директории как с
явно враждебной трудящимся контрреволюционной силой.
Некоторые командиры из Екатеринославского коша возмутились тем, что
наш делегат называл все войска коша контрреволюционной силой. Но то,
что их кошевой атаман якшался с генералами формировавшегося в
Екатеринославе 8-го белогвардейского корпуса и с немецко-австрийским
командованием, для наших делегатов было хорошим аргументом, чтобы
умалить их возмущение. И они это поняли, ибо вместо дальнейшего
протеста они, как один, поднялись и провозгласили свое порицание
высшему своему командиру, атаману коша Горобцу и потом грянули:
"Слава, слава, слава Батьку Махно, его штабу и восставшим под его
руководством широким трудовым массам!"
Это выступление произвело переполох среди контрреволюционной
публики. Белогвардейцы из 8-го корпуса и немецко-австрийские
офицеры, так усердно всегда убеждавшие своих солдат, что Махно и
махновцы никого в плен не берут, всех уничтожают, а потому, дескать,
нужно бороться против них не на жизнь, а на смерть, – эти самые
офицеры, находясь в зале, где состоялся банкет, повскакивали со
своих мест, и одни, взяв под козырек, испуганными глазами искали
среди банкетчиков ненавистного Махно, а другие, не оглядываясь,
бросились из зала с такой тревогой и быстротой, что одному из
делегатов пришлось на весь зал закричать: "Батька Махно здесь нет, и
враги революции могут быть пока что спокойны за свою шкуру".
Одновременно наблюдая за всеми, кто участвовал на банкете, нашим
делегатам легко было в беседе с частью командиров Екатеринославского
коша войск Украинской Директории подойти к тому, чтобы получить от
них более конкретные сведения об их силах, расположенных в городе
Екатеринославе, и о силах 8-го белогвардейского корпуса и
немецко-австрийских.
– И когда, – рассказывал по возвращении делегации товарищ
Миргородский, – мы заметили, что наши собеседники рассказывают нам
обо всем вполне искренно, Чубенко не выдержал и ещё раз сказал им:
"Какого же вы черта смотрите на всю эту русскую белогвардейскую
сволочь?.. Зачем допускаете, чтобы она формировала свои
контрреволюционные силы за вашей спиною против украинской революции?
Разоружите ее и выгоните из города!..
Все это положило начало тому, что наши делегаты нашли себе много
сторонников среди подчиненных кошевому атаману Горобцу. С ними наши
делегаты установили нужную повстанческому штабу связь и возвратились
в Гуляйполе.
Спустя две недели после этого украинская молодежь из командного
состава вместе с рядовыми бойцами под предводительством атамана
Руденко решительно выступила против формирования за их спиной 8-го
белогвардейского корпуса.
Они дали частям этого корпуса бой, не дав корпусу окончить свое
формирование и принять надлежащий боевой вид. Благодаря этому они
имели успех. Части корпуса принуждены были поспешно выйти из города,
чтобы больше в него не возвратиться.
Это обстоятельство было на руку нашему повстанческому Штабу, ибо тем
самым войска Директории облегчили нам задачу наблюдения за этим
участком фронта революции. Участок этот стал для нас менее опасен,
чем он был до того времени.
После этого украинская социалистическая молодежь из командного
состава Екатеринославского коша войск Директории, да и сам атаман
Руденко, поскольку мой штаб имел сведения, почувствовали себя
несколько свободней, так как кошевой атаман Горобец был одернут за
его чрезмерные связи с 8-м корпусом не только самим актом
выступления его подчиненных против этого корпуса, но и из центра.
Благодаря чему он очень присмирел и не мог уже больше пользоваться
среди своих подчиненных тем авторитетом, какой за ним признавался до
тех пор.
Из этой именно группировки, из Екатеринославского коша войск
Украинской Директории, нашлись люди, которые упорно заботились о
том, чтобы как можно скорее сговориться с революционно-повстанческим
штабом на предмет восстановления общего фронта против
немецко-австрийских армий и против Деникина.
Но этому плану не суждено было сбыться. Как я, так и все члены
революционно-повстанческого штаба понимали Украинскую Директорию как
явление худшее, чем была Украинская Центральная рада. А против
Центральной рады, против ее политики мы боролись решительно, ибо
безошибочно и вовремя определили ее контрреволюционную сущность,
которая, как известно, была обнажена впоследствии ею самою союзом с
немецким и австрийским царями, а также земельной "реформой" против
революции, против исконных чаяний трудового крестьянства.
Следовательно, против Украинской Директории мы если и не могли
начать открытую вооруженную борьбу в эти дни, то должны были к этой
борьбе готовиться, чтобы в удобный момент, как только успешно
разорвем окружавший нас кольцом деникинский фронт и выбьем из этого
окружения все еще путавшиеся немецко-австрийские отряды, начать
против нее эту вооруженную борьбу. Эта задача диктовалась нам теми
идеями, которые революционное повстанчество провозглашало на своих
путях.
Однако как самая борьба, так и подготовка к ней в то время, когда
наш район со всех сторон был окружен и осаждался деникинскими
отрядами, всюду поддерживавшимися немецко-австрийскими армиями, была
слишком тяжелой задачей для революционного повстанчества. Малейшая
решительность со стороны Украинской Директории, направленная против
нас, могла принудить нас снять целый ряд боевых частей с боеучастков
против добровольческих частей деникинской армии и, таким образом,
что называется, "самих себя ликвидировать" в борьбе против
деникинских полчищ без надежды на победоносный успех в борьбе против
войск Директории, так как для того, чтобы его достичь, нужно было
иметь в своем распоряжении самое меньшее 70-100-тысячную хорошо
вооруженную партизанско-повстанческую армию, силы которой могли бы,
с одной стороны, защитить освобожденную территорию от казаков и
деникинцев, нападавших со стороны Дона и Крыма, а с другой стороны –
сбить и преследовать группировавшиеся по Днепру в Александровске и
Екатеринославе войска Украинской Директории. Такой вооруженной силой
повстанческий штаб в то время не располагал, и поэтому мне и всем
повстанцам нужно было быть осторожными в своих действиях в отношении
войск Украинской Директории. По крайней мере на некоторое время эта
осторожность была необходимой для нас.
Осторожность эта, как она ни была полезной, не могла предостеречь
освобожденный нами район от кольцевого зажима нашими врагами:
карательными немецко-австрийскими отрядами, деникинскими
добровольческими полками и красновскими (донскими) казаками.
Нельзя сказать, чтобы Украинской Директории были по душе рост и
развитие свободного от государственнической тенденции
революционно-повстанческого крестьянского движения. Директория,
объявив вне всяких прав на территории Украины какую бы то ни было
вооруженную народную силу, организовавшуюся без ее, Директории,
санкции, поспешила в то же время объявить мобилизацию новобранцев,
надеясь, очевидно, что "молодые казаки" силою штыка закрепят за нею
власть на Украине.
Мобилизация эта не могла затронуть нашего района, но окружающие его
районы она затронула, и это ставило все наши боеучастки против
красновских казаков и деникинских добровольцев в очень тяжелое
положение. Освобожденный нами район располагал рядом узловых станций
с железнодорожными депо. Весь железнодорожный состав – паровозы и
вагоны – находился в ведении железнодорожных комитетов нашего
района. Воинские уездные начальники, служившие Директории, могли
стягивать мобилизованных только через наш район и, следовательно, по
нашим железнодорожным путям. Перед повстанческим штабом встал
вопрос: пропускать ли мобилизованных через район? Вопрос этот
требовал быстрого решения. Не пропускать значило начать сразу же
воевать и с Украинской Директорией, как мы уже воевали с Белым Доном
и деникинщиной, что для нас по чисто стратегическим соображениям
было пока невыгодное, а пропускать значило пополнять силы врага, с
которым, так или иначе, воевать придется, только несколько позже.
Над этим вопросом я со своими товарищами по штабу пробились почти
целую ночь, копаясь в соотношениях наших революционно-повстанческих
вооруженных сил и сил врагов революции. Нам никак не хотелось
пропускать мобилизованных новобранцев в уездные города, но мы все
сознавали то, что за этим актом, последует немедленное наступление
против нас войск Директории, и тогда получится сплошное кольцо
вооруженного наступления на революционный район, отбить которое нам
вряд ли удастся с тем наличием запасов вооружения, которое мы
приобрели в жесточайших боевых схватках путем тяжелых потерь жизней,
быть может, лучших бойцов на фронтах против немецко-австрийских
карательных отрядов, против красновцев и деникинцев.
– Да, тяжелый момент подошел для нашего движения, – говорил я в эту
ночь своим друзьям, – но мы должны суметь преодолеть его.
И друзья мои в конце концов сошлись со мной на следующем решении:
необходимо пропускать мобилизованных властями Украинской Директории
новобранцев через наш район и если нужно, то давать им и паровозы, и
вагоны. Но вменить в обязанность всем командирам боеучастков, через
которые эти новобранцы будут проезжать, всем повстанцам и
военно-революционным комендантам, охраняющим железнодорожные станции
и полустанки, всюду задерживать движение поездов с мобилизованными и
проводить с ними митинги. Разъяснять им, что такое власть вообще и
власть Украинской Директории в частности; зачем она их мобилизовала
и почему она объявила закон, согласно которому на Украине не может
существовать ни одна вооруженная революционная народная организация,
организовавшаяся без ее, Директории, разрешения, и т. д. и т. д.
В согласии с этим мы выслали по всем линиям железных дорог
пропагандистов, крестьян и рабочих, главным образом из Гуляйполя, к
которому в то время труженики всех районов чутко прислушивались...
(Здесь в рукописи Н. Махно следует перерыв. Две следующих страницы в
рукописи отсутствуют. Найти их, к сожалению, до сих пор не удалось.
Из дальнейшего текста видно, что на этих страницах рассказывалось о
том, как, несмотря на принятое решение, революционное повстанчество
вскоре вынуждено было вступить в борьбу с Директорией.)
В связи с решением о наступательном действии против войск Украинской
Директории центр повстанчества – Гуляйполе – попадал в полное
окружение Контрреволюционных вооруженных сил...
Чтобы действовать против этих сил правильно и с успехом, необходимо
было теперь создать постоянный оперативный отдел, которого до сих
пор не было. До сих пор все сведения о силах противников и их
передвижениях поступали от командиров боеучастков непосредственно в
штаб, в котором я был и начальником, и командующим. И мне
приходилось очень трудно, так как все мои помощники были крестьяне и
рабочие, военного образования ни один из них не имел. Во всех делах
мне приходилось прежде всего разбираться самому, а затем уже давать
на свой риск и страх указания друзьям, в каком порядке эти дела
выполнять.
Теперь я пришел к тому, что необходимо создать оперативный отдел из
представителей каждой боевой единицы, в задачу которого должно
входить собирание вовремя точных сведений о силах врагов, на
основании которых можно было бы мне строить оперативные планы.
Отдел этот был организован. Его работой руководил мой помощник И.
Чучко. Это несколько освободило меня от излишней на моем посту
работы.
Чучко все нужные сведения аккуратно группировал и вовремя
препровождал их мне. На основании их я писал оперативные приказы,
давал указания по штабу, действовал сам и увлекал в действие всех
повстанцев, от командира до рядового бойца включительно.
Так проводилась нами жесточайшая борьба против немцев и австрийцев,
с одной стороны, против красновского казачества и деникинщины – с
другой. А теперь начиналась такая же борьба и с войсками Украинской
Директории.
__________________________
1 Губернская государственная стража (полиция).
Далее читайте:
Махно Нестор Иванович
(биографические материалы).
Махно Н.И. Русская революция на
Украине (от марта 1917 г. по апрель 1918 г.). Кн. 1, Париж.
1929
Махно Н.И. Под
удавами контрреволюции, т. 2, Париж. 1936;
|
