ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
ЗАПИСКИ ПРАВОСЛАВНОГО
МИССИОНЕРА
ДОРОГА В НЕВЕДОМОЕ
...В груди заснула страсть земная.
И буря мимо пронеслась,
И к Божеству любовь святая
С любовью к ближнему слилась.
И.В. Гете.
Передо мной, 22-летним молодым человеком,
жизнь распахнула врата в нечто неведомое.
Первые мысли тогда были о тех необъятных
просторах земли русской, которые
раскинулись передо мной на пути в
Камчатскую область. До Перми меня провожала
мама. Каждое ее слово, исходящее из любящего
сердца, было для меня путеводной звездой и
сохранилось в памяти на всю жизнь. Будучи по
природе женщиной чрезвычайно доброй,
любвеобильной, мама передала нам, своим
детям, участливое отношение к людям, за что
я неумолчно благодарю ее, благословляю ее
имя. Замечу, что она всегда подчеркивала и
напоминала нам о том, что все, без
исключения, люди - братья, а особенного
сочувствия заслуживают страждущие и
немощные. "Надо к ним умело подойти, -
говорила она, - стараться не только быть
ласковым, но и на деле оказывать помощь и
моральную поддержку".
Когда мы прибыли в Пермь и наступила пора
прощания, я, как ни странно, не ощущал грусти.
Да оно и понятно: часть замечательного
материнского сердца как бы оставалась во
мне. Ее образ, любимые черты до сих пор не
изгладились в моей памяти.
Далее путь до Владивостока предстояло
проехать в экспрессе. За окнами вагона
проносились то бревенчатые избы, то нежные,
непорочной белизны березки, то могучие
стройные ели темно-зеленых оттенков,
величественные кедры, сосны с бронзовыми
стволами, то скалистые уступы и округлые
вершины Уральских гор, и, наконец, мелькнул
невзрачный на вид столб с надписью: "ЕВРОПА
- АЗИЯ", при виде которого доселе
отвлеченное географическое понятие стало
зримым и как бы осязаемым... И вот уже
поплыла величавая, дикая, красивая и
замечательная сибирская земля. Необозримые
равнины и болота уступили место могучей,
безграничной тайге - сурово-величавой и
грустно-задумчивой.
Десятидневное путешествие в вагоне
второго класса сблизило пассажиров. Общие
непринужденные разговоры, предположения и
рассуждения о малоизвестной тогда Камчатке
не могли скрыть, тем не менее, явного
интереса ко мне, молодому монаху, едущему в
далекий, необжитый край.
В этой общей вагонной семье только трое
незнакомцев, занимавших отдельное купе,
держались обособленно. Да и мы, признаться,
не обращали на них внимания. Зато, как
выяснилось впоследствии, они весьма
заинтересовались мною.
Когда наш сибирский экспресс приближался
к еще неведомому мне морю, все пассажиры
принялись укладывать багаж, собираясь к
высадке во Владивостоке. И вот эти трое -
молодая, изящно одетая, с хорошими манерами
дама и двое элегантных мужчин, весьма
обходительных, - постучали в мое купе. После
обычных в таких случаях извинений они
представились: баронесса Корф с братьями-баронами.
Один из них сообщил о том, что они случайно
из разговора с пассажирами узнали о моей
миссии. Стесняясь навязываться со
знакомством, они только теперь, перед
решительным этапом в дальнем следовании,
отважились оказать мне, молодому и неопытному,
помощь.
Поэтому (и прежде всего) эта баронская
семья попросила меня быть их другом-спутником,
так как они тоже едут на Камчатку. По их
словам, в Петропавловске-на-Камчатке они
имеют собственный роскошный дом; да и
пароход, на котором мне предстояло ехать к
месту моего служения, единственный из
совершающих рейсы между Владивостоком и
Камчаткой, принадлежит им, а потому они
просят оказать любезность и в будущем жить
в их камчатском доме на правах гостя и
лучшего друга. Вещи же, находящиеся как при
мне, так и в багаже, которых у меня, как они
слышали, весьма немного (в том числе и дары
миссии от Казани), они охотно соглашаются
сохранить в своих собственных пакгаузах, во
Владивостокском порту, а затем на своем
пароходе доставить на полуостров. Этим они
хотят избавить меня от суетных хлопот и к
тому же бесплатно предоставить
соответствующую моему сану
священнослужителя лучшую на их пароходе
каюту. Для скорейшего устройства связанных
с этим дел они просят сдать им мои багажные
квитанции.
Я был весьма признателен им за любезное
предложение, выразил радость в связи со
знакомством с такими высокопоставленными и
обходительными людьми, но сказал, что, к
сожалению, не могу в данное время
воспользоваться их добрым и заботливым
расположением. Я объяснил им, что в разных
чемоданах и ящиках есть посылки, церковное
облачение и другие ценности, которые я
должен передать владивостокскому
архиепископу Евсевию. Мне надо разобраться,
вспомнить, где что лежит, и затем
переупаковать багаж, на что уйдет
значительное количество времени. Я выразил
огорчение по поводу того, что лишен
возможности облегчить свою участь,
освободившись от хлопот по переотправке
багажа.
Тогда баронесса, стремясь выявить свое
благорасположение ко мне, попросила
вручить ей хотя бы находящийся при мне
объемистый кожаный чемодан. Оставались
лишь минуты до прихода поезда к
Владивостокскому вокзалу. Я опять
поблагодарил ее и объяснил, что и в этом
чемодане мне надо произвести
пересортировку, и искренно выразил
глубокое сожаление, что так поздно мы
познакомились. Баронесса в сдержанной
форме дала мне понять, что весьма огорчена
моим явным нежеланием воспользоваться их
дружбой и любезностью. Но не желая упустить
так неожиданно улыбнувшегося мне счастья
отправиться на пароходе и иметь пристанище
на чуждой мне Камчатке, не желая потерять
помощь и дружеское расположение добрых
людей, я пообещал в самое ближайшее время,
разобравшись во Владивостоке с вещами,
доставить с великой благодарностью весь
мой багаж в указанный пакгауз.
Между тем поезд плавно подошел к вокзалу.
В сутолоке на перроне я потерял из виду
баронессу и баронов Корф. Признаться, у меня
возникло чувство неудовлетворения из-за
того, что я лишился приветливых друзей,
отказался от их забот и гостеприимства, чем,
несомненно, огорчил, а может быть, и обидел
их. Но делать было нечего. Упущенного не
вернешь! И я принялся сам хлопотать о
дальнейшей поездке.
Спустя несколько дней я прочел в газетах о
том, что полиция задержала шайку аферистов:
молодую женщину и двух мужчин, именовавших
себя "баронами Корф". Эта тройка
жуликов, дорожных грабителей большого
масштаба, обманывала доверчивых людей
рассказами о собственном пароходе и доме на
Камчатке и обирала их. После этого я уже
боялся всяких "баронов".
По прибытии во Владивосток я сразу же
отправился в архиерейский дом. Там я узнал,
что Владыка Евсевий проживает на даче в
Седанке, в 16 верстах от Владивостока. В
самом же городе архиепископ снимает
квартиру в доме соборного ключаря,
протоиерея отца Николая Чистякова, где
производит деловые приемы и
останавливается в дни совершения
богослужений в кафедральном соборе.
К вечеру я поездом отправился в Седанку.
От станции пришлось идти пешком по
железнодорожному полотну. С одной стороны
рельсового пути меня чаровал своей суровой
мощью океан с приютившейся в Амурском
заливе огромной открытой бухтой. А другая
сторона напоминала родные места с болотцем
и лесом на опушке, перелесками, извилистой
речкой и виднеющейся над темным лесом
вершиной храма. Места, овеянные покоем,
располагающим к религиозным размышлениям,
о которых с такой сердечной
проникновенностью писал Тютчев:
- ...Изнуренный ношей крестной
- Всю тебя, земля родная,
- В рабском виде Царь Небесный
- Исходил, благословляя...
Незаметно сгустились сумерки, стало темно.
Навстречу изредка попадались усталые
китайцы - рабочие и рыбаки. В девятом часу
вечера над зубчатой синевой леса
вырисовался купол церкви архиерейского
дома.
Я взошел на нижнее крыльцо и увидел
Владыку Евсевия. Он стоял в подряснике и
благословлял детей из своего приюта. Вслед
за ними подошел и я. Архиепископ Евсевий
радушно и ласково приветствовал меня, затем
велел эконому отвести меня на ночлег и
накормить, сказав при этом, что займется
мной в ближайшее время (назавтра ему
предстояло ехать во Владивосток провожать
своего гостя - епископа Благовещенского
Владимира8).
Первое мое впечатление об архиепископе
Евсевий, сохранившееся навсегда, было самое
отрадное. Его простота и ласковость даже в
мимолетной, короткой беседе приятно
поразили меня. Его теплота ободрила,
укрепила уверенность в успехе моей
предстоящей деятельности. Однако это
отрадное настроение моментально исчезло
после того, как я попал на попечение эконома
Поликарпа. Своими расхолаживающими
разговорами и нечуткостью он едва не довел
меня до состояния отчаяния и разочарования
с намерением возвратиться домой. Он уложил
меня спать в чулане, набитом всякой
рухлядью и кишевшем мышами и крысами. Его
непристойные рассказы сразу оттолкнули
меня от него. Впоследствии я узнал, что он
снял с себя духовный сан.
Наутро с первым же поездом я отправился во
Владивосток, где буквально метался в самом
мрачном настроении. Я хотел есть и, желая
утолить голод, вошел в какой-то ресторан,
расположенный в саду на берегу моря,
принадлежавший некоему В.М. Шуину, который
оказался приветливым и общительным
человеком. Он рассказал мне о том, что
архиепископ Евсевий - его земляк (оба они
родом из Тулы), причем обрисовал его с
наилучшей стороны. Я узнал из его
правдивого рассказа о том, что Владыку
Евсевия любит весь Владивосток и вся
обширная епархия. Под влиянием беседы с
Шуиным ко мне вернулось мое прежнее бодрое
настроение и я устыдился своего малодушия.
Окончательно же меня развлек случай,
произошедший в саду ресторана. Я сидел за
столиком у самого морского берега. Волны с
рокотом набегали, разбрызгивая пену, и с
шумом рассыпались по прибрежной гальке. По
деревьям между столиками бегали
прирученные обезьянки и медвежонок. В
ожидании обеда я сидел, наблюдая за ними.
Вдруг совершенно неожиданно обезьянка
прыгнула на мой стол. Не успел я прогнать ее,
как она схватила из открытой перечницы
горсть перца, хотела его проглотить, но
обожглась. Несчастная взвизгнула, прыгнула
мне на голову и начала отчаянно трепать мои
длинные волосы, обтирая ими свой рот. От
неожиданности и боли я вскрикнул и принялся
звать на помощь. Подоспевший Шуин с трудом
снял с моей головы обезьянку вместе с
клочками волос.
После обеда с таким своеобразным
приключением я поехал в архиерейский дом,
принадлежавший соборному ключарю, отцу
протоиерею Н. Чистякову. Он и его матушка -
оба старенькие, добрые и приветливые -
весьма радушно встретили меня. Вечером,
побывав в городе по делам, связанным с
отъездом на Камчатку, я на китайском
извозчичьем экипаже возвращался в архиерейские
покои. Когда я проехал освещенную главную
улицу Светланку и свернул на тонувшую во
мраке Алеутскую, произошел случай,
подчеркнувший пошлость и мерзость
извращенно-суетной жизни тогдашнего
портового города, являвшегося в те далекие
годы местом греховных соблазнов для
неискушенных людей.
Мой экипаж поднимался в гору, навстречу
мне шли две нарядные дамы и мужчина.
Внезапно одна из дам воскликнула:
- Здравствуйте, батюшка! - и подбежала ко
мне. Лица ее под вуалью я не рассмотрел, но
заметил, что на ней были изящное платье и
элегантная большая шляпа. Полагая вначале,
что это, вероятно, одна из спутниц по
сибирскому экспрессу, я ответил: "Здравствуйте!.."
Не дав мне опомниться и собраться с
мыслями, она вспрыгнула на подножку экипажа
и без приглашения села рядом со мной. Считая
это случайным недоразумением, я остановил
извозчика. Однако незнакомка и не думала
уходить.
- Душечка, - обратилась она ко мне, - поедем
вместе... ко мне, поужинаем и до утра
прекрасно проведем время!..
Признаться, я не знал, что предпринять,
чтобы избавиться от назойливой незнакомки,
и потому сбивчиво объяснил ей, что я - монах!
- О, тем лучше! - обрадовалась она. В поисках
выхода из создавшегося положения мне
пришлось решиться на выдумку.
- Разве вы не знаете, - произнес я с
расстановкой, стараясь что-нибудь
придумать, и после мгновенного раздумья
выпалил:
- Ведь нас при пострижении в монахи...
оскопляют!
- Какой вы несчастненький, - всплеснув
руками, смелая незнакомка спрыгнула с моего
экипажа и крикнула мне вслед: - как мне вас
жаль, а еще такой молодой и красивый!
Так мне пришлось пройти целый ряд
испытаний и искушений в портовом городе
Владивостоке.
В ожидании отъезда на Камчатку я
постоянно находился на Седанке при
архиепископе Евсевии. У него получилось
растяжение жил на ноге, и он лежал в постели.
Я неотлучно находился при нем, обедая и
ужиная вместе с ним. В разговорах о Камчатке
незаметно проходило время. У Владыки
Евсевия появилась мысль оставить меня при
себе во Владивостоке. Но я, стараясь не
обидеть его, выразил свое несогласие,
рассказав Владыке о проповеди священника
в Казани с призывом делателей на ниву
Христову в далекий забытый Камчатский край.
Попутно рассказал Владыке о моих
перипетиях - встречах с "баронами Корф"
и с женщиной, прыгнувшей в мой экипаж, о
своей неожиданной находчивости и боязни
Владивостока. Владыка от души посмеялся,
одобрил мои действия и сказал, что в
портовом городе небезопасно и что бывает
еще хуже.
День моего отъезда приближался. В те годы
на Дальнем Востоке еще не существовало на
камчатских рейсах пароходов Добровольного
флота. В 1907 году было всего" лишь два
старых, утлых суденышка, принадлежавших
какому-то странному Обществу прапорщиков.
Один из таких пароходов назывался "Индигирка".
Он совершал ежегодно один рейс вдоль
восточного побережья Камчатки и Чукотского
Носа. Другой пароход, "Амур", небольшой,
тоже в год раз отправлялся в Петропавловск,
затем огибал по Охотскому морю западное
побережье Камчатского полуострова и
возвращался во Владивосток с заходом в
Николаевск-на-Амуре. Вот на этом-то "Амуре"
я и отправился в дальний путь, намереваясь
добраться со своим громоздким багажом до
Гижиги (отдаленнейший уголок на побережье
Охотского моря). Пароход уже очень опоздал с
отплытием, поэтому капитан спешил с выходом
в море, невзирая на угрозу осеннего тайфуна,
надеясь каким-то образом избежать
обледенения.
"Амур" вышел из Владивостока 12
августа 1907 года. И тем не менее жесточайший
тихоокеанский тайфун вынудил капитана
пережидать за мысом Эгершельд. Я, впервые
отправившийся в дальнее плавание, до того
времени не видавший моря, жестоко страдал
от морской болезни. Старый, маленький
пароход скрипел снастями и то взлетал, то
будто проваливался и хрипел, пуская из
гудка вместе с надрывными звуками клочья
пара, точно изнемогал в борьбе с
разбушевавшейся стихией. Гигантские волны
шумно, с неудержимой силой бросались на
палубу, как разъяренный зверь, и ломали,
угрызая хищными зубами крепления
спасательных лодок, сбрасывая их в морскую
пучину, словно легкую игрушку.
И когда 14 августа мы приблизились к
японскому острову Хоккайдо, измучившимся
от качки пассажирам он показался "землей
обетованной". Как только бросили якорь в
порту города Хакодате, грозный тайфун
быстро покинул пределы Японии
и наступил штиль.
Все пассажиры вышли на палубу. Япония
предстала нашему взору в ужасном виде:
город Хакодате, расположенный на горе, от ее
вершины до самого берега, пылал в огне. Это
было уже не море разбушевавшейся воды, а
море огня, неистового пламени,
уничтожившего (как потом стало известно) 11000
домов. Огонь метался, рвался к задымленному
небу, охватывал все большее количество
строений, разбрасывал сверкающие искры и
горящие головни. В огне пожарища сгорел
православный японский храм. Косвенной
причиной пожара был тот же тайфун,
разрушивший целый огромный город.
Наутро, пока "Амур" набирал уголь и
пресную воду, пассажиры по ходатайству
капитана парохода получили разрешение
сойти на японский берег. Среди пассажиров,
кроме русских, были татары, евреи, осетины и
другие - скупщики камчатской пушнины. На
пароходе были учитель с женой и ребенком,
направлявшиеся в Петропавловск;
следовавший туда же новый помощник
начальника Петропавловского уезда с
большой семьей; почтовый чиновник и я. В
трюме парохода находилось много рабочих -
китайцев и корейцев.
Пассажиры 1-го и 2-го классов, с разрешения
японской полиции, желая отдохнуть после
утомительного рейса, решили прокатиться по
городу на конке. Пара кляч влачила вагончик
по пылающему городу. Японцы, ехавшие с нами (их
было меньше нас), с удивлением смотрели на
русских. Русский уездный начальник стоял на
площадке вагона и смотрел по сторонам.
Вдруг вагон остановили и русским
пассажирам приказали покинуть его. Мы,
недоумевая, подчинились и увидели, что нас
окружили полицейские. Они обыскали нас всех
поголовно, но ничего предосудительного не
нашли. Внимание полицейских привлек только
начальник уезда. Он был в русской военной
форме, да к тому же имел при себе
фотоаппарат. Этого, оказывается, было
вполне достаточно, чтобы его арестовать, а
нас отпустили на пароход. Но, конечно, "Амур"
без одного пассажира, да еще военного,
продолжать рейс не мог и потому простоял в Хакодате лишних трое суток. Вместе с семьей
арестованного за его участь волновались и
все мы.
Только к концу третьих суток японские
полицейские привезли на пароход нашего
соотечественника, составив акт о
происшедшем с указанием причин задержки
"Амура". После этого предложили
судовому капитану сниматься с якоря. Между
прочим, фотоаппарат у арестованного японцы
отобрали. О том, что происходило с ним на
протяжении трех суток в полиции, он никому
ничего не рассказывал.
Неприятной неожиданностью для всех
пассажиров стало то, что трое каких-то
знатных японцев появились среди нас с
намерением следовать на Камчатку. Русские
пассажиры были стеснены, а японцам отвели
две лучшие каюты. За туристов их никак
нельзя было принять: наступило суровое
время тайфунов, штормов и холодов со снегом
в Охотском море, да и пароходишко "Амур",
не в пример курсирующим по всему Дальнему
Востоку японским и иным судам, не был
приспособлен для прогулок. Впрочем, все
вскоре выяснилось.
Когда "Амур" проходил мимо
Курильской гряды, "японцы-путешественники"
бесконечно и беспрепятственно
фотографировали острова, особенно Шумшу и
Парамушир, близко расположенные к
Камчатскому мысу Лопатка, а также
Авачинскую бухту. Вход в эту бухту, или
Авачинские ворота, представляет из себя
величественное, незабываемое зрелище.
Чрезвычайно высокие, отвесные гранитные
скалы подавляют своей мощью, и пароход на
фоне их кажется ничтожной скорлупкой.
Над скалами летали и сидели на угрюмых
каменистых уступах гагары, чайки, утки, ары,
гоголи и многие другие птицы. Все они
кричали на разные голоса, что производило
впечатление "птичьего базара". В конце
долгого путешествия перед взором
путешественника возникли вонзающиеся в
хмурое северное небо живописные горы,
действующие вулканы, сопки. Из них особенно
запечатлелись угрюмые гиганты - Авачинский,
Корякский, Козельский, Вилюйский,
Стрелочный, окружающие Авачинскую бухту.
Наш дряхлый пароходишко "Амур" как бы
устало накренился, когда мы по шатким
сходням покидали его борт. Петропавловск-Камчатский
был малолюден, неблагоустроен и имел
захолустный вид. Полным контрастом его
приземистым домишкам выглядели могучие
вулканы и покрытые снегом горы, обступившие
город с трех сторон.
С непередаваемым волнением я шел по
камчатской земле, но при этом я не мог не
обратить внимания на возмутительно-наглое
поведение трех японцев, прибывших с нами.
Они открыто во все время стоянки "Амура"
в Петропавловске фотографировали бухту,
горы и прилегающие к городу окрестности, а
также занимались геодезией, набрасывая на
бумагу планы, рисовали карту,
топографировали и измеряли глубину бухты.
Короче говоря, хозяйничали, как у себя дома.
До предела возмущенный всем этим, я не
вытерпел и отправился к недавнему пленнику
японцев, уже вступившему на пост помощника
начальника уезда. Он отказался принять меня,
но я буквально ворвался в его спальню,
застав его лежащим в постели и читавшим
газету. Открыто и резко я высказал свое
возмущение по поводу его унизительного
положения в Японии,
следствием чего явилось прибытие на
Камчатку трех обнаглевших "путешественников".
Как русский патриот я потребовал от него
принятия срочных мер для немедленного
ареста разведчиков. Тогда этот "представитель
царского правительства" на далекой
окраине русского государства лениво
привстал на локте, отложив газету в сторону,
и безразлично ответил:
- А ну их! Наплевать на все! Пусть делают
что хотят. Не стану я вмешиваться! Хватит с
меня.
С горестным чувством ушел я от предателя и
изменника Родины. Мне стало ясно, какой
позорной ценой он купил свое освобождение в
Хакодате. А ведь таких "любителей легкой
наживы" было много в те годы. Они в
интересах личного благополучия
разбазаривали Россию, пренебрегая честью и
достоинством.
Вернуться к
оглавлению
Далее читайте:
Нестор
(Анисимов Николай Александрович) (1884-1962), митрополит.
Епископ Нестор
Расстрел
Московского Кремля (документ).
Караулов
А. К., Коростелев В. В.
Арест экзарха // Русская Атлантида.
- Челябинск: 2003. № 11. - С. 11- 26. Караулов А. К. , Коростелев
В. В. Поборник церковного
единения (к 40-летию со дня блаженной
кончины митрополита Нестора) Караулов
А. К., Коростелев В. В. Экзарх
Восточной Азии // Русская Атлантида.
- Челябинск: 2003. № 9. - С. 17- 24.
|
