ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Благодарение
Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная критика
Благодарение. Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная
критика. – 304 стр. / Вст. ст. Евг. Осетрова. М., 1986.
Благодарение
И трудно, и легко говорить о поэте
Викторе Бокове.
Трудно потому, что не просто охватить все, сделанное Виктором Боковым,— от
стихов да поэм, от песен до статей, посвященных бурному дню нашей жизни, легко
же потому, что Виктор Боков всегда в действии, всегда вдохновенен и окрылен
ветром молодости:
Я в Сургуте мог бы жить,
Как в столице на Таганке.
Мне приятно говорить:
— Сургутяне, сургутянки!
Не часто встретишь поэта, так беззаветно и безоглядно ушедшего за своей
“жар-птицей”, за своим воистину радостным талантом.
Как-то внезапно и озорно, свежо и певуче откликнулся он на соловьиные переливы
Александра Прокофьева и понес их по весеннихМ просторам России, славя пахаря и
звездного летчика, плотника и сталевара, утверждая братскую дружбу наших
народов:
Я видел Россию,
Она поднималась
Туманом над речкой
И светлой росой.
Шла женщина русская
И улыбалась,
За женщиной следовал
Мальчик босой.
Домашняя простота атмосферы, ясность и удивительное целомудрие картины волнуют
душу, наполняют ее светом и добротой. И кажется — ничего не утрачено, все
остается на своих местах, все вечно и незыблемо, как природа. Но это лишь
моментальное ощущение. Лирический герой давно повзрослел, и мир вокруг
изменился, и время, и люди:
И дрогнуло сердце.
Уж это не я ли?
Аукни то время
И голос подай.
Мы с мамою
Точно вот так же стояли
И сыпали соль
На ржаной каравай.
На первый взгляд, не сосредоточивая особого внимания на России, стальной и
космической, поэт как будто обыденно повествует о человеке из жаркого цеха, тем
самым подчеркивая нашу “привычность” к технике,— повествует о человеке, на
котором держится мир правоты и обновления, мудрости и защиты, имя которому —
рабочий:
Я видел Россию,
Бил молот тяжелый,
Послушно ему
Поддавалась деталь.
А рядом кузнец
С Уралмаша веселый,
Играя, шутя,
Поворачивал сталь.
Человек, Родина — два полюса, между которыми восторженно бьется большое сердце
Виктора Бокова, поэта, единым взмахом соединившего нас, послевоенных
представителей музы, и с буйной страстностью Павла Васильева, и с лукавой
задорностью Бориса Корнилова.
Настоящий поэт — всегда явление интереснейшее. И попробуй-ка, встретившись с
Виктором Боковым, быстро распрощаться. Сразу же на тебя хлынет поток
впечатлений, событий, выводов и, разумеется, стихов, стихов!..
Неутоленная, неистребимая и святая любовь к женщине, к отеческой земле, к ее
истории, к делам сограждан бросает Виктора Бокова то в Заполярье, то на Мамаев
курган — седую высоту памяти, то в кубанские степи, то на сибирские новостройки:
Вышли девочки-сибирячки,
В каждом слове задор, огонь!
Не застегивай и не прячь ты,
Гармонист, удалую гармонь!
География его творчества — география Отчизны, путь его творчества, раздумий и
огорчений, радостей и высот — путь его современников:
Художник работает —
Лепит и мажет,
Решительным жестом
Меняет тона.
Настолько он
Связан с землей, что расскажет,
Насколько мила
И прекрасна она!
Нет пустых и банальных слов и выражений, если к ним прикоснется настоящий поэт.
Они, эти слова, вдруг преобразятся и засверкают по-новому.
Виктор Боков, говоря о любви, отдает предпочтение словам пламенным и высоким:
Я ранил тебя, моя белая лебедь,
Печальны, заплаканы очи твои.
……………………………………
Я ранил тебя и себя обоюдно.
Я ранил тебя и себя глубоко.
Поверь, дорогая, мне горько и трудно,
И горе мое, как твое, велико.
Женщина, которой лирический герой адресует свои чувства, достойна самых
сокровенных тайн и признаний. Она — первая трепетная радость. Она — первое
ощущение собственного достоинства и рыцарства мужчины, она — первый и самый
дорогой друг, она — вечно зовущая и вечно осиянная мать-Родина. А матери
лирический герой открывается полностью в минуты горя и гнева, в часы надежд и
торжественных раздумий:
Просыпаюсь, а в сердце живет человек.
Он смеется, грозит мне, как мама, за шалости.
И в годах у меня, как в горах, тает снег,
И как не было спячки, хандры и усталости.
Виктор Боков вдохновенно живет и вдохновенно творит. Поэтому есть на кого
опереться в минуту усталости и беды таким интересным и разным поэтам, как
Владимир Смирнов, Сергей Панюшкин, Александр Куницын, Юрий Адрианов, Вячеслав
Кузнецов, Александр Говоров, и многим другим, очень неодинаковым по манере
письма, по восприятию мира, по темпераменту, но тяготеющим к народности, к
раскованности.
Народность — явление не привозное, не заемное. Народность — это земля, которая
нас кормит и поит.
Володенька, Володенька,
Ходи ко мне зимой,
Люби, пока молоденька.
Хороший, милый мой.
Заскрипели на крыльце
Беленькие бурки
Отогрею я дружка,
Как сверчка в печурке.
Говорит он у печи,
Что скучал в разлуке.
Холодны и горячи
У Володи руки.
Нет нужды отыскивать и доказывать истоки этой песни — она вся уходит в глубинный
народный, озорной говор, частушку, шутку, каламбур.
А вот другая мелодия души, другая забота сердца, где ласка девушки так светла и
добра, так чиста, что невольно хочется дослушать песню до конца... Юная героиня
стихотворения думает о своей матери:
В этот вьюжный неласковый вечер,
Когда снежная мгла вдоль дорог,
Ты накинь, дорогая, на плечи
Оренбургский пуховый платок.
Я его вечерами вязала
Для тебя, моя добрая мать,
Я готова тебе, дорогая,
Не платок — даже сердце отдать!
Нарочитая недооформленность строфы — продуманный авторский прием “упростить”
стихотворение ради сути, ради той совершенно незащищенной искренности, с которой
героиня разговаривает со своей матерью.
Виктор Боков здесь умышленно сблизил речь героини с речью народной, точнее —
интонацию, какой мысль выражена вслух, соединил с привычной нам народной
интонацией устного рассказа.
Недаром поэт говорит в биографии: “Моими первыми учителями были — отец, мать,
крестьянский труд, уличная гармонь и частушка, балалайка детских лег, сказки
Аграфены...”
Вот она, истинная сказочная игра звуков:
Лето — мяга,
Лето — лен.
Я-то, я-то,
Я — влюблен!
В это поле
И межу,
Где по клеверу
Хожу.
Василий Федоров в словах прощания с Александром Прокофьевым высказал мысль, что
поэт был самым веселым русским поэтом после Пушкина. Я смело сегодня заверяю,
что Виктор Боков самый народный ныне поэт после Александра Прокофьева. Он
чувствует большую ответственность перед собой и перед временем за русское
народное слово, поэтому и неколебимо защищает свои позиции:
От модности не требуйте народности,
Народность — это почва, это плуг
И только по одной профнепригодности
Решаются ее освоить вдруг.
……………………………………………….
Народность — это тара тороватая,
Наполненная тяжестью зерна.
Народность — это баба рябоватая,
Которая земле своей верна.
Народность циркачам не повинуется,
Она для них — бельмо, живой укор.
В ней Данте, Пушкин, Гете соревнуются,—
Что мода для таких высоких гор!
Народность и мода — понятия несовместимые, они даже нейтрально соседствовать не
могут, ибо — взаимно исключают друг друга...
И как бы мода ни претендовала на пальму первенства, ей никогда не подняться до
народности, поскольку любая мода лишена обобщения и мудрости, без которых нет у
искусства таланта воспитывать души, пленять сердца не только на сегодняшний, но
и на завтрашний день — на грядущий путь человека:
Кто он?
Бог иль безбожник?
Разбойник иль ангел?
Чем он трогает сердце
В наш атомный век?
Что все лестницы славы,
Ранжиры и ранги
Перед званьем простым
Он — душа-человек!
И выходит тут, что мода модой, а душа душой. Не “синтетика” чувств, не
“агломерат” мыслей, а непосредственность и первозданность — основа человеческих
ощущений и устремлений.
+ + +
Есть у Виктора Бокова стихи на “вечную тему”. Передать их настроение не просто,
поскольку они выдохнуты на едином нерве, на очень высоком сердечном напряжении.
Предчувствием ли горя, думою ли о смерти и бесконечности,— ясно одно, что такие
стихи рождаются в минуты огромного желания познать тайну “сотворения мира”,
увидеть хоть на миг свое предназначение в кипящем водовороте событий и дел.
Иному стихотворцу, пораженному речевой депрессией, хватило бы на целый
“трагический” цикл того человеческого страдания, которое заключил Виктор Боков в
шестнадцати строчках:
Вечерняя звезда Венера,
Среди небесного шатра
Ты на рассвете так звенела,
Что я проснулся в три утра.
И вышел. Ты пылала ярко
В предчувствии большой беды
Над вечной тишиною парка,
Над обморочным сном воды.
Ты била мне в глаза набатом,
Жгла сердце огненным лучом
И с месяцем, глупцом горбатым,
Не говорила ни о чем.
Звала, звала меня куда-то,
Чтоб неразлучно вместе быть
Звала, звала меня, как брата,
Которого хотят казнить!
Вот она, полнота чувств и предчувствий. Какое-то почти первозданное ощущение
единства природы и человека, единства живых душ...
Виктор Боков воспевает в своем творчестве мастера-трудолюба, мастера,
вырубающего резцом черты жизни. Трудолюбие — здоровье нации и государства. Жить
честно и мудро — тесать камень:
Каменотес! Податлив ли твой камень?
Поклон мой низкий твоему труду.
Я тоже, как и ты, держу руками
Кирку, что бьет в словесную руду!
Каменотес! Из мертвого гранита
Усилием таланта, волей рук
Вдруг возникает грудь, лицо, ланиты
И губы излучают теплый звук.
Отношение к труду — есть отношение человека к человеку, к жизни, к Родине.
Цинизм не помнит прошлого. Цинизм не желает знать будущего. Цинизм не поймет
материнского слова, не примет музыки духа. Вот почему, будучи цельным и сильным
человеком, Виктор Боков с такой яростью обрушивается на этот современный
механический тип человека-туриста, “цивилизованного” кочевника, всасывающего
пустым взором дворцы и статуи, картины, башни и пространства многих стран.
Воюет Виктор Боков с “человеком-роботом” не угрожающими фразами, не обличающими
восклицаниями, а свежими и молодыми строфами, готовыми к высокому взлету:
Оплела.
Одурманила.
И одолела.
От любви к тебе
Сердце мое заболело.
...Дай мне отдых!
Назначь
Нашу встречу
В трехтысячном веке!..
Но любовь, как палач,
Катит камни и горные реки!
Такая здесь предельная собранность, ответственность перед большим чувством,
перед собой, перед всем, что несет жизнь для радости и вдохновения!..
Виктор Боков — поэт, богатый опытом жизни, осознанием собственной силы и
достоинства, жаждой жизни:
Говорила на рассвете:
— Дорогой, купи браслет!
— Что тебе, мой друг, в браслете,
Я куплю тебе рассвет! —
Говорила, прижималась:
— Ты бы денег накопил! —
Все никак не унималась:
— Ты браслет бы мне купил!
Эти озорные строки поэта — тонкая грань, на которой соприкасаются его стихи с
жизнью... Потому так легки и внезапны переходы поэта от усталой расслабленности
к рабочему состоянию, от лукавого задора к одинокой печали.
Умение человека Виктора Бокова перевоплощаться — не что иное, как великая и
мученическая доля поэта Виктора Бокова, стезя его судьбы.
Поэт ни в чем не отделяет себя от народного торжества, нигде не отмежевывается
от народной беды:
Глубока, покойна синь
Голубого циферблата.
Губы шепчут слово: — Сын! —
Это мать зовет солдата.
Ходит, ищет, мнет траву,
Говорит ромашкам лета.
— Я, сынок, еще живу,
Ты прости меня за это! —
Говорит ручью, лугам,
Полю, речке, всей России:
— Хлеб несу к своим губам,
Ты за то, сынок, прости мне! —
Никакого сына нет!
Есть трава, дорога, поле.
Есть деревня, сельсовет,
Седина, старуха, горе.
У поэта Виктора Бокова нет “межи”, разделяющей его “личное” и “общее”. Нет у
него и заскорузлой узости, замкнутости. Он — широк в любви и в дружбе, самые
разные люди — его друзья. Самые разные поэты — его сотоварищи. Сейчас “модно”
заточать себя в домашнюю скорлупу быта и бытовщины. Вот и сидит иной “певец” в
этаком целлофановом футляре, робко поворачивая голову то направо, то налево,
боясь “потерять себя” от соприкосновения с жизнью.
А жизнь — есть жизнь! Трусливый ты или храбрый, какое ей до этого дело? Она
требует от тебя действий.
Ни “тоской по вечному и трагичному”, ни застольем не отгородиться от настырного
и прекрасного ветра по имени — жизнь!..
И когда Виктор Боков делает, порой, неверные или не совсем точные шаги, нетрудно
понять, что это все — во славу жизни:
Я в сетях
Я в силках
Я в твоем огневом лабиринте.
Я горю.
Я обуглен
Я пепел —
Скорей уберете!
Тут, конечно, больше наивного и смешного, чем серьезного. А сопоставление
“температуры” любви и “температуры” лабиринта надуманно, неорганично и чуждо для
естественного и быстрого поэтического шага Виктора Бокова.
Но не по “лабиринтам” ценится поэт, не по ложбинкам определяется взлет поэта, а
по его преодоленным высотам.
Главное в творчестве Виктора Бокова — это та завидная неистощимость, с какой
поэт живет и работает. Отсюда и его русское гостеприимство, с которым он
встречает каждое появление новой даровитости.
Помню, в Челябинске он возвышенно называл имя Вячеслава Богданова, тогда
молодого поэта, рассказывал о нем со сцен техникумов и институтов, привез в
столицу имя поэта, упоенно, как свои, читал его стихи...
Так может поступить только человек, убежденный в собственной талантливости и
правоте, как подтверждает эту мысль сам же Виктор Боков:
Сном праведника спит поэт.
Сном древних стен и древних башен,
И наведенный пистолет
Его безумию не страшен.
Он не убил, не обманул,
Не покривил душой ни разу,
В пустых словах не утонул,
Не разменял добро и разум.
Я не вижу необходимости демонстрировать рост поэта из книги в книгу. Ныне Виктор
Боков в строгой форме, сделанное им — видно издалека, а намеченное — не страшит,
а лишь призывает.
И когда прихлынут счастливые мгновения — задохнется сердце поэта полнотой и
обилием жизни. Ведь биография его так схожа с биографией времени!
Характер поэта — характер времени, молодой и крепкий, дерзкий и шутливый:
У тебя на губах горчинка.
— Что с тобой?
— У меня морщинка!
— Не расстраивайся, мой друг,
Не такой это тяжкий недуг!
— Где она?
— Видишь, вот она слева.
И когда она, подлая, села,
Как же это я не досмотрела,
Неужели, когда я спала,
Она молодость отобрала?
Конечно, читатель улыбнется нарочитой утешительной интонации автора, способности
говорить с тончайшей иронией, с ободряющей заботой с близким человеком. Это
стихотворение настолько оригинальное, что трудно не процитировать полностью,
ведь тайна стиха Виктора Бокова как раз в этой распахнутой обаятельности, в этой
предельно лукавой щедрости и живости речи:
— Успокойся, моя родная,
Я слова молодильные знаю,
Я одно лишь словечко скажу
И лицо твое омоложу.
Мы морщинку твою поборем
Темным лесом, и Черным морем,
И всесильной волшебной водой,
Будешь ты молодой, молодой!
Так от залихватской шутки поэт переходит к протяжной и удалой песне, от
беззаботного смеха — к серьезным заботам идущего дня. Потому понятна и нужна
поэзия Виктора Бокова студенту и солдату, охраняющему покой Родины, машинисту и
педагогу, врачу и леснику, словом — народу:
Коло-коло-колокольчик,
Колокольчик голубой,
Коля, Коля, Николаша,
Где мы встретимся с тобой?
Подвижный в жесте и в шутке, солнечно воспринимающий все живое и доброе, поэт
рассказывает нам о живой природе, рассказывает настолько обобщенно, что за
природой встают люди со слабостями и достоинствами, то печально-трогательные, то
деловито-смешные.
Вот любопытнейшее стихотворение “Сом”, оно как бы фокусирует лукавую и мудрую
иронию Виктора Бокова:
Жил он в очень глубокой яме,
Под корягами, под соловьями,
Тихо-мирно усами водил,
Сам собою руководил
Там, где бабы стучат вальками,
Он охотился за мальками,
Там, где с хлебом стоит баржа,
Узнавали его сторожа
Берегли они внуков и внучек
— Не протягивать к берегу ручек,
Будет очень большая беда,
Схватит сом — и прощай навсегда! —
Но схватил он однажды спросонку
Неболышую мою блесненку
И давай меня в яму тащить,
Только спиннинг с натуги трещит.
Тон повествования чем-то напоминает устный народный рассказ-пересказ или былину,
где сюжет — основа движения и где, как в жизни, легко и просто перемежаются
серьезность и безобидная насмешка. А язык стихотворения, как и вообще язык
Виктора Бокова, крутой, сочный, народный.
Проследим до конца за судьбою сома-баловня:
Вот уж нас возле берега двое —
Я и сом, как бревно живое,
В воду хочет, а я не дало
— Кто тебе говорил — поборю? —
Еле-еле в мешок его впятил,
Он по мне все хвостом колошматил,
Всю дорогу башкою мотал,
Воздух жабрами жадно хватал,
Бросил я его на соломку,
Отошел от него в сторонку,
Сом раскрыл свою страшную пасть
И признался: — Сильна твоя власть!
Стихотворение это — маленькая поэма! Сила, удаль, буйное ощущение жизни,
смекалка, хитрость и доброта — словом, все то, что есть в характере народа.
+ + +
В последнее время в нашей, особенно молодой, поэзии распространилось поветрие
“трагичности”. Эта “трагичность” присутствует всюду, в капле дождя, в березовой
ветке, в застолье.
Нота трагичности Блока, “разросшаяся” в тысячи разнообразных ноток, стала для
иных молодых поэтов направляющей линией в их творчестве. Они, как мелкая
рыбешка, клевали и цеплялись на “крючки” блоковских тревог и смятений.
Разжигание собственного мелкого воображения до некоего призрака, переходящего в
состояние почти галлюцинирующих “выкриков души”, в “символ-судьбу”, в
неизбежность. И все это — надуманно, постыдно лениво, а мощная и огромная жизнь,
как весенняя Волга, раздвигает берега и течет вольно и далеко:
Песни! Песни в душе! Бой и звон родника,
С водопольем, с морями, с горами братание
И, как мамонт, душа моя из ледника
Начинает немного, немного оттаивать
Это ты, мой спаситель, мой ангел, мой друг,
Спутник милый, так искренне мною согретый,
Мой щемяще доверчивый клятвенный звук,
Долетевший с балкона Ромео — Джульетты!
Я ребенок. Я радуюсь. Плачу. Грущу.
Окликаю тебя с заповедного луга.
А чего я на нашей планете ищу?
Только друга! Единственно верного друга!
Это — горькое признание, может, в минуту слабости, — жалоба, укор, но ведь через
какие пороги житейского опыта и человеческого самоутверждения прошла, как
прожгла себе дорогу,— эта трагическая мысль о
недолговечности счастья в движении вечности, о личном и дорогом.
Такая распахнутость навстречу ветру времени, навстречу солнцу и житейским бурям
обязала Виктора Бокова стать мужественным, эпически воспринимающим мир: его
историю, его нынешний день. Она, эта распахнутость, наградила поэта истинно
народной чертой — жить, как работать, а работать, как жить. И даже военное
лихолетье в изображении Виктора Бокова — это не отдельная трагедия, навалившаяся
на землю, а часть общей вселенской борьбы за человеческую личность и
достоинство, за человеческое чувство любви и радости, благодарности и
благородства:
Когда на войне получил я ранение,
Сестре госпитальной сказал, улыбаясь
— Возьми мое сердце на сохранение,
А вовсе убьют — так на вечною память. —
Сестра посмотрела серьезно, внимательно,
Обшарила шрам, зажитой и зашитый:
— Уж лучше мое забери обязательно,
Оно тебе будет надежной защитой! —
И я согласился. И тут же, не мешкая,
Взял сердце: — Спасибо, сестрица, огромное! —
И снова в окопы. Но пуля немецкая
Меня с той минута ни разу не тронула.
Все небо пылало огнями салютными,
Победную радость весна принесла нам.
Я правду сестре говорил абсолютную,
Когда ее сердце назвал талисманом.
Стихотворение-рассказ, стихотворение-повесть. Умение Виктора Бокова передать в
сюжетной форме самые, казалось бы, личные размышления,— удивительно. Это умение
и привело его на поле эпических поэм, где молодецки развернулись его порывы,
расковалась его речь, заговорила ритмическая музыка строф, обращенная к
израненной, но на веки вечные родной и незаменимой земле:
Шли по тебе пахотники,
Шли по тебе лапотники,
Шли по тебе коробейники,
Шли по тебе корабельщики,
Ты их ютила,
Ты их любила,
Ты им квасу
К доброму часу.
Ты им сухариков:
— Ешьте, сударики! —
Где же скатерть
Твоя самобранная?
Нет ее,
Речь кругом басурманная:
— Хальт! Хальт!
— Битте! Битте! —
Правильно, правильно —
Будете биты.
Только такое сердце — вечно молодо. Помню, как взволнованный поэт вышел на сцену
в Доме литераторов и запел в полный и шумящий зал старинную русскую песню про
сокола-атамана, про молодца-богатыря. И сам он, широкоглазый и крепкий, походил
тогда на того молодца-богатыря.
Выступления Бокова на заседаниях и пленумах, яркие и страстные, статьи о хлебе,
о слове — всегда принципиальны, они рождены пламенным чувством принадлежности к
заботам дня насущного:
Мне чужда отгороженность сада,
Не люблю сквозь заборы глядеть.
Мне людей обязательно надо
Локтем, словом, улыбкой задеть.
С рыбаками закидывать тони,
С трактористами — поле пахать.
С игроками — играть на гармони,
Со знаменами — колыхать,
Чтоб оно и качалось, и пело,
И гуляло в улыбке колонн,
И над площадью Красной летело
На зарю шелестящих знамен!
Виктор Боков не обделен вниманием читателей, их любовью, но все-таки хочется,
чтобы о таких поэтах наша критика говорила больше на пользу творческой молодежи,
для общего, более серьезного разговора о месте человека в жизни.
Однажды, наверное в горестную минуту, Алексей Николаевич Толстой сказал:
“Сколько примеров, когда большой художник был затравлен и не воспринят. Сколько
примеров, когда бездарность выводилась в гении. Все это вредная деятельность
критики”.
Наша задача состоит в том, чтобы ни один талантливый поэт, ни малый, ни большой,
не остался за горизонтом творческого мира, о чем так искренне печется Виктор
Боков:
Надо вовремя
Душу спасать человечью
Апельсинами, отдыхом,
Дружеской речью.
О, не будьте, не будьте
В гуманности лживы!
Берегите людей!
Берегите, пока они живы!
Судьба песен Виктора Бокова — на редкость удачная и живучая! Слово поэт черпает
из уст народа и, проверив его на звонкость и полет, отдает народу как бы
позолоченным.
Особенно это заметно в поэмах и сказаниях, посвященных дымному и пожарному
прошлому Руси. В произведениях, рассказывающих о героях Великой Отечественной
войны:
Карелия!
Страна озер.
Край рыбы,
Зверя,
Водопадов.
Неожиданно это восхищение богатством северного края поэт прерывает жестким
вопросом, вопросом-криком, дающим иную картину глазу и воображению:
...Но почему
Стоит дозор
И слышен стук
Чужих прикладов?
Поэма “Свирь” — эпическое повествование, сама народная жизнь. Она посвящена
героям Советского Союза Анне Лисицыной и Марии Мелентьевой, погибшим на фронте,
Виктор Боков и тут верен себе: великая роль женщины — любимой, матери —
женщины-патриотки, как Родины, вырастает и облагораживается стократно — до
символа, до вечности, до победы:
Вырвалась месть из каждого дула,
Заколебалась земелька от гула...
Известность не сделала поэта равнодушным, а пережитое не убило его распахнутости
и доверчивого гостеприимства, среди нас он — мудрый ровесник, среди ровесников —
равный друг. И всегда — он в дороге.
Погода будь
Иль непогода,
Холодный ветер
Или дождь —
Земля,
В любое время года
Со мною
Ты свиданья ждешь!
И только болью подернутся порой глаза, когда поэта посетят забытые мгновения из
той наледи, где судьба стелила перед ним далеко не “ковровые” дорожки:
Как ночь, я умирал с рассветом,
Рождался, глядя на зарю.
Мне трудно было, но за это
Судьбу свою благодарю!
Но все прекрасно и ладно! Все собрано и точно! Огромная и дорогая земля — под
ногами. Друзья и побратимы — у плеча. Песенные струны — в самом сердце. И ветер
времени, ветер заревой России — в лицо.
И нет судьбы настоящей без срывов и без вершин. Каждый просчет — жгучая доля к
опыту, каждое восхождение — шаг на пути к цели.
Да здравствует
Амплитуда,—
То падаешь,
То летишь!
Впереди дюжие взлеты, а случится просчет,— тоже не беда, ведь удел поэта — удел
храброго молодца...
1974
Далее читайте:
Валентин Сорокин
(авторская страница).
Боков Виктор Федорович (р. 1914), поэт, песенник, собиратель
фольклора.
|
