Александр Журавель

2003 г.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Александр Журавель

"Врун, болтун и хохотун",

или Очередное убиение Татищева

В свет вышла книга (Толочко А.П. "История Российская" Василия Татищева: источники и известия. М: НЛО - Киев: Критика, 2005), которая по замыслу автора явно должна стать эпохальной и закрыть на веки веков тему Татищева и "татищевских известий". Осознавая это, автор заранее рассказывает о том, как и когда ему пришел в голову грандиозный замысел "демистифицировать" Татищева (1995), когда он собирал фактуру (в основном 1999-2000 г.) и когда был написан сей нетленный труд о 544 страницах (в 2001-2002 гг.). При этом А.П. Толочко заранее записывает всех тех, кого не убедят его разыскания, в разряд верующих в В.Н. Татищева. Поскольку верующим свойственно с порога отметать все, не укладывающееся в границы их веры, постольку всех своих потенциальных оппонентов автор заранее вывел за пределы науки - ибо научные построения всегда должны быть рационалистичными и не зависеть от веры научного работника.

Беда однако состоит в том, что автор в своей правоте тоже уверен заранее и был уверен в этом еще до того, как приступил к созданию этой книги. В этом мне пришлось убедиться еще в 1996 г. на одной из научных конференций: из разговора выяснилось, что этот историк уже заранее знал, что В.Н. Татищев - "врун, болтун и хохотун".

Эта фразочка из Высоцкого, видимо, и стала для него точкой отсчета в его разысканиях: судя по материалу его толстой книги, автор разыскивал только такие данные, которые подтверждают его заранее сложившуюся точку зрения. Иными словами, его книгу - при всем ее внешнем наукообразии - трудно считать научным трудом: элементарное требование науки требует учитывать и брать во внимание и альтернативные точки зрения и рассматривать их всерьез. Это понимали предшественники Толочко С.Л. Пештич и Е.М. Добрушкин и хотя бы на словах допускали возможность иного взгляда на проблему, но Толочко настолько уверен в своей непогрешимости, что даже не желает нужным снизойти до своих оппонентов.

При этом автор лукавит: он делает вид, будто бы противостоит господствующему направлению в историографии, которое будто бы склонно верить во всем Татищеву. На самом деле, все наоборот: ссылаться на Татищева, использовать его сообщения считается не солидным, и когда историки иногда отваживаются на это, они обычно делают массу всяческих оговорок. Другое дело, что немногие историки решатся огульно объявить Татищева мистификатором и фальсификатором: обычно используются более осторожные выражения. Но наш автор не склонен к компромиссам, и его методология по сути сводится к представлениям …Н.М. Карамзина, который по ходу своей "Истории государства Российского" неустанно гвоздил "баснословного" Татищева и "никоновского невежду", т.е. создателя Никоновской летописи (20-е гг. XVI в.), за то, что в их текстах имеется нечто, чего нет в тех надежных источниках, которыми располагал сам Н.М. Карамзин.

Именно это, пользуясь современным научным аппаратом, делает и Толочко: все те уникальные источники, на которые ссылался Татищев, и те уникальные известия, которые он приводил в своей "Истории Российской", он ничтоже сумняшеся объявляет вымыслом или сознательной мистификацией со стороны историка XVIII в. Вот его слова, которые звучат у него уже во введении: "оказалось, что в распоряжении Татищева не было никаких источников, неизвестных современной науке. Вся информация, превышающая объем известных летописей, должна быть отнесена на счет авторской активности самого Татищева. Такой вывод и сам по себе мог бы служить решающим доказательством вымышленности всех или большинства "татищевских известий", освобождая тем самым от необходимости систематически и последовательно изучать каждое из них и последовательно изучать их на предмет подлинности" (С.21).

Последнее утверждение наиболее замечательно: автор не хочет утруждать себя долгим, кропотливым изучением "татищевских известий" по существу - сопоставлением их с данными прочих источников и выяснением исторической истины (того, что происходило на самом деле), а ограничивается внешней, источниковедческой критикой татищевских текстов.

А тут простор для "демистификации" - широчайший. Дело в том, что для В.Н. Татищева занятия историей были любимым увлечением, которым он занимался в свободное от основной деятельности время - урывками, во время бесконечных переездов с места на место, и он оставил после себя 2 редакции своей "Истории", сохранившиеся в разных, часто противоречащих друг другу списках и черновиках, в которых действительно много внутренних несоответствий и путаницы. Толочко и занялся систематичным вылавливанием этих противоречий, которые всегда толковал только в указанном выше смысле.

Между тем, любой историк, занимаясь изучением далекого прошлого, всегда сталкивается с проблемой неполноты информации: имеющиеся факты практически всегда можно истолковать двояко. Поэтому необходимо находить те немногочисленные свидетельства, которые звучат однозначно во всех контекстах, и на их основе искать некие синтетические подходы, учитывающие существование двух возможностей толкования. Таких однозначных свидетельств в случае с текстологией "татищевских известий" практически нет, и потому приходится считаться с фактом сосуществования двух "вероятий". Толочко во всех случаях держится только одного "вероятия" и разбирать второе не желает в принципе.

Вот несколько примеров. 1. Два самых богатых на уникальные известия татищевских источника - Голицынская и Раскольничья летописи - не сохранились, но в текстологическом отношении относятся к группе южно-русских летописей, самая ранняя из которых - Ипатьевская - была написана в начале XV в. Другие относятся уже к XVI-XVIII вв., из которых особое внимание исследователей давно привлекли Хлебниковский и Ермолаевский списки, которые по ряду признаков оказываются близкими к тем текстам, что воспроизводит Татищев. Отсюда возможны два следствия: Татищев пользовался либо списками этих летописей, либо текстами, предшествующими этим летописям: в обоих случаях его тексты могут или должны передать путаницу и утрату отдельных их листов, что фиксируют источниковеды, в частности, сам Толочко. Но разница этих двух вариантов - в том, что во втором случае исходные тексты могли быть и более полными, чем вышеназванные списки, а значит, содержать и "татищевские известия". Однако это направление поисков Толочко игнорирует напрочь, а ищет только доводы в пользу первой возможности. Поэтому, например, Голицынский "манускрипт" - это все тот же Ермолаевский список, который действительно хранился в библиотеке Д.М. Голицына, бывшего одно время киевским воеводой, а значит, все татищевские ссылки на Голицынскую летопись изобличают будто бы фантастичность его дополнительных известий. Все бы хорошо, но сам Толочко в примечании на С.153 мимоходом упоминает. что в библиотеке Голицына - помимо Ермолаевского списка - была еще одна летопись этой группы, которая "увы, не идентифицирована". При этом Татищеву было известно, что в опись попали далеко не все имевшиеся "у сего любопытнаго министра" летописи, что "лучшие бывшей герцог Курлянской и другие растащили" (Татищев В.Н. История Российская. Т.4. М., 1964. С.48).

Спрашивается: а какие у Толочко есть доказательства того, что Татищев не мог воспользоваться этой не известной историкам летописью или одной из не попавших в опись книг, а пользовался только и исключительно Ермолаевским списком? Никаких, но зачем задаваться таким неудобным вопросом: он ведь может легко разрушить гладкую и красивую схему?

2. Толочко идет дальше и решается впрямую объявить Татищева вором: дескать, он украл Академический список Новгородской I летописи из архива Сената. Основанием этому служит то, что на копии с этого списка, обнаруженной в XIX в. в Голландии, имеется ссылка на сенатский Архив. В то же время сам Татищев утверждает в своей "Истории", что он получил этот список у раскольника в лесу. Это несоответствие будто бы доказывает факт кражи, которую Татищев замаскировал неопределенной ссылкой, которую нельзя проверить. Однако и эта версия современного историка крайне пристрастна. Он сам указывает: в приложении к копии, направленной за границу, сказано, что она предназначалась "препочтенному королевскому собранию" (С.58-59). Но, посылая копию древней летописи в иностранное научное общество, Татищев обязательно должен был указать на источник получения своей рукописи, а ссылка на "раскольника", уместная и понятная в российских условиях, обязательно вызвала бы недоверие у иностранцев, и потому его замена "раскольника" на государственное учреждение вполне объяснима и простительна. Чем такая версия хуже? Ничем, но она имеет то преимущество, что позволяет не обвинять человека в воровстве без должных на то оснований.

3. Толочко не верит Татищеву в том, что тот действительно отсылал Ярославскую летопись "Англинскому королевскому собранию, а точная копия в Академию наук" (Татищев В.Н. История Российская. М., 1962. Т.1. С. 125). Почему? "Ни в Лондоне, ни в Петербурге отыскать следов этих дарений не удалось" (С.58), к тому же в Лондон, по его мнению, Татищев посылал копию украденной Новгородской I летописи. При этом Толочко вслед за Пештичем отождествляет Ярославскую летопись с летописью Ростовской. Вот его аргументация: "в описании библиотеки Татищева, составленном после смерти историка его сыном Евграфом, Ростовская летопись описана как доведенная до 1318 года, тогда как о Ярославской Татищев писал, что она продолжалась по крайней мере до "кончины Дмитрия V", под которым следует понимать Дмитрия Донского… В каталоге библиотеки вполне может быть описка, и на самом деле доведена до 1388 года… Особенности почерка Татищева могли быть причиной того, что переписчик принял 8 за 1… Если так, и Ростовская летопись доведена до 1388 года, это вполне соответствует времени смерти Дмитрия Донского (1389 год, но, как известно, переводя даты Татищев иногда ошибался на год)" (С.73-74).

Логика, точнее, полное отсутствие оной, поразительна: это сплошная цепь натяжек, в которой нет ни одного прочного звена. Разберем их по порядку. 1) Из того, что в Лондоне и Петербурге не нашли названную летопись и ее копию, не следует, что Татищев туда их не посылал: они могли не дойти по назначению; их могли просто не найти: Толочко не привел доказательств того, что их кто-то всерьез искал. 2) Нет никаких доказательств того, что список Новгородской I летописи был послан именно в Лондон: разве Англия в середине XVIII в. была единственным королевством в Европе? Приложенное к копии письмо было написано на немецком языке и потому предназначалось скорее для Пруссии. 3) Толочко произвольно искажает содержание Ярославского летописца: он, по словам Татищева, вовсе не кончался смертью "Дмитрия V", а напротив, "в нем много дел, особливо от кончины Димитриа V-го, прибавлено, чего ни в котором не находится" (Татищев В.Н. Т.1. С.125). После этих слов все прочие домыслы Толочко теряют всякий смысл, но являются очень показательными для его методы: налицо сплошное сослагательное наклонение и весьма экстравагантные допущения. Например, очень хотелось бы увидеть, как автор сумеет так написать восьмерку, чтобы ее можно было спутать с единицей, а также ознакомиться с конкретными палеографическими примерами того, когда Татищев так замысловато выводил эти цифры. Достаточно посмотреть на автографы Татищева (например, в Т.3. С.63), чтобы убедиться во вздорности этого предположения: цифры Татищев писал очень четко, и спутать 1 с 8 никак нельзя.

Таким образом, слова Татищева о существовании двух разных летописей - Ярославской и Ростовской - куда более весомы, чем топорные домыслы его ниспровергателя.

Самое поразительное: Толочко считает такие обнаруженные - точнее, выдуманные! - им "особенности" Татищева вполне естественными и видит в них …творческое достижение историка. По представлениям Толочко, вымыслы и мистификации его книги "оказываются не безответственной и беспричинной "ложью", но одним из технических приемов историка": дескать, в рамках принятой им летописной манеры излагать фактический материал Татищев не имел возможности должным образом истолковать его, и потому вводил в свою сводную летопись сочиненные им самим тексты, "чтобы конструировать связный и логически последовательный нарратив". Это, по мнению Толочко, не основание для того, чтобы выносить какие-либо нравственные суждения "о таком Татищеве. Но если позволить себе персональную ноту, этот новый силуэт Татищева оказался гораздо более симпатичным для автора" (С.22).

В этом-то, видимо, и состоит суть: образ Татищева как "историка модерного [что за зверь такой??? - А.Ж..], концептуального, новаторского" и при этом не связанного с устаревшими моральными предрассудками есть на самом деле автопортрет самого автора как представителя нового поколения историков. Именно так его представляют на обложке книги издатели. Точнее, не нового поколения, а "новой генерации" - поколения next, словом.

Хотелось бы, чтобы новое поколение историков обиделось за эти мои слова; хотелось бы, чтобы это было лишь личной заморочкой сего "модерного историка", для которого аморальность имеет принципиальный характер: "Похоже, мораль - слишком изысканный инструмент для определения разрядов и типов подделок. В особенности в руках историков, любящих рассуждать о нравственности своих персонажей, но едва ли имеющих глубокие представления о предмете" (с.521).

Толочко таким образом обосновывает право историка на мистификацию, ложь и подлог: если некий "модерный историк" имеет "глубокие представления о предмете", то обычные правила морали ему нипочем. Это только серые и простоватые историки видят в источниках опору, а для "модерного историка" они - "непреодолимое препятствие" (С.519), и потому он, чтобы нагляднее представить профанам глубины собственной мудрости, вправе делать с источниками все, что ему заблагорассудится - игнорировать, коверкать, сочинять свои.

В заключение одно - на первый взгляд, неожиданное - сближение. Как известно, знаменитый мистификатор А.Т.Фоменко утверждает, что вся древняя и значительная часть средневековой истории были выдуманы в XVII в. Для этого должно было существовать огромное сообщество талантливых мистификаторов, которые по единому плану подделывали громадное количество книг, документов и разнообразных артефактов и сумели при этом остаться совершенно не известными общественности. А.А. Зализняк, обративший на это внимание, иронично восклицает: "Нет, все-таки славное некогда жило племя! Мы говорим: фальсификаторы. А ведь можно было бы сказать и иначе: святые! Интеллект безмерный, талантов целые плеяды, труд невообразимый - и при этом полное смирение с тем, что о твоей гениальности никто никогда не узнает!" (Зализняк А.А. Лингвистика по А.Т. Фоменко // Сборник РИО. Т.3 (151). М., 2000. С.97).

Андрею Анатольевичу вряд ли могло прийти в голову, что эту его ироничную логику на полном серьезе воспроизведет некий модерный историк. Вот цитата из Толочко: "не все, однако, настолько жертвенны, чтобы приписать собственное открытие другому. Гораздо чаще присваивают чужие находки, полагая, видимо, что путь однажды кем-то пройденный, становится общественным достоянием и открыт для всех путешествующих. Татищев принадлежал к более редкой первой категории. Он облекал свои открытия в форму документальных свидетельств и щедро делился авторством с древними летописцами. Нет сомнения, что именно этим он обеспечил чрезвычайно долгую и успешную жизнь своей "Истории"" (С.522).

Эта нечаянная аналогия нагляднее всего показывает, чем является опус модерного историка и кем является сам модерный историк. Ему славы захотелось - пусть скандальной, но славы. И потому он добровольно зачислил себя в стан создателей околонаучной попсы - наряду с пресловутым АТФ, А. Бушковым, Э. Радзинским и т.п. Ему виднее, но после этого он закрыл себе путь в серьезную науку.

Хочу однако отметить, что "устаревшее" направление, которое стремится работать с "татищевскими известиями" как с историческими источниками, вовсе не исчерпало себя. В работах А.Г. Кузьмина, Б.А. Рыбакова, С.Н. Азбелева, В.С. Астраханского, В.И. Вышегородцева и иных приведено немало конкретных доказательств того, что "татищевские известия" не выдуманы Татищевым. Могу сослаться также и на свою недавно вышедшую в Брянске статью "Еще раз о "татищевских известиях" (хронологический аспект)". В ней я показываю, что уникальные хронологические известия Татищева не могли быть им выдуманы по той простой причине, что вполне вписываются в общие для всех русских летописей хронологические закономерности, о которых до самого последнего времени исследователи и не подозревали. Сочинять уникальные - зачастую абсурдные по форме - датировки и при этом никогда не ошибаться - практически не возможно. Для гладкости "нарратива" Татищев должен был бы, напротив, устранять такого рода несуразности, а вместо этого он только увеличивал их число. Например, относить дату первого упоминания Москвы - день похвалы Богородицы, всегда приходящийся на март-апрель - к 28 июля кажется полной нелепостью, граничащей с бредом, если не знать, что в летописях такого рода переносов - десятки. Поэтому если Татищев приводит такие датировки, то только потому, что они имелись в его источниках.

Но это доводы для нормальных, а не модерных историков.

Далее читайте:

Александр Журавель (авторская страница). 

Татищев Василий Никитич (1686-1750), биографические материалы.

В.Н.Татищев. История Российская.

Журавель А.В. "Татищевские известия": хронологический аспект.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС