Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XI

Во дворец правителя была допущена только Рахиль. Зулуну и Бер-Шаарона грубо оттолкнули от входа стражники. При этом старика сбили с ног. Зулуна помогла подняться Бер-Шаарону, отряхнула его одежды от дорожной пыли и повелела ему отправляться в ее дом и не покидать его, пока она не вернется. Сама же Зулуна решила попытаться любыми способами проникнуть во дворец. Теперь предстояло выручать не только Маттафию, но и Рахиль. Силки соблазнов трудно миновать, и не помощь может оказать Рахиль, а стать еще одним препятствием, которое преодолеть будет невозможно.

Весь день до захода солнца, одолеваемая самыми мрачными мыслями, просидела Зулуна у дворцовых ворот в надежде увидеть Маттафию или услышать что-нибудь о нем и Рахили. Попыталась Зулуна проникнуть во дворец через ворота, в которые вывозили мусор, но и там была остановлена и обругана. Все попытки ее были тщетны. Уже совсем стемнело, когда она возвратилась домой. Ночью она спала каких-нибудь два часа и все же утром встала бодрой и полной решимости добиться своей цели. Она ушла из дома, не разбудив старика, прикорнувшего в углу, и не покормив козу и телицу. Стараясь улыбаться и напустив на себя беззаботный вид, подошла она к дворцовым воротам. Пожилой стражник полудремал, опершись на копье. Когда она приблизилась, он приоткрыл глаза и скользнул по ней безразличным взглядом. Даже для этого морщинистого и невзрачного человека она не представляла никакого интереса. Лет бы двадцать назад появись она перед ним в своем любимом, обтягивающем тело платье с широкими вырезами для рукавов, он бы не стоял равнодушно, как не оставались равнодушными все мужчины в Вифлееме. Теперь надо было забыть прежнее, надо было не улыбаться, а говорить как можно жалостливей. У каждого есть мать или сестра, у каждого в сердце есть толика сочувствия к женщине.

- Мой господин, - сказала она, жалобно глядя на молчаливого стражника, -здесь во дворце мой муж и моя дочка. Мужа моего обвиняют напрасно, его принимают за другого человека, а дочка моя - так она решила представить Рахиль - хоть и красива, но еще неразумна. Сердце мое истомилось, а слезы иссушили глаза. Я хотела бы облегчить их участь или хотя бы узнать, что предстоит им. И я не могу уйти домой и там в неведении сидеть и страдать, множа свои печальные домыслы, открой мне ворота, мой господин...

Стражник молча слушал ее, но не рождалось сочувствие в его усталых желтоватых глазах. Не было наверное на лике земли женщин, любивших его. Но не теряла надежды Зулуна - ведь рожден стражник женщиной, не из праха же земного вылеплен, ведь есть те, кто вскормили и взрастили его. И Зулуна опустилась на колени перед стражем и сказала проникновенно:

- Каждая мать, словно птица небесная, оберегает свое гнездо. Что может быть горше для нее, чем потеря тех, кого она взлелеяла. Ты слышал, мой господин, как пищит аистиха у разоренного гнезда, как она вопрошает небо о птенцах своих. Вот и я молю тебя: узнай, что ждет моих птенцов, прошу тебя...

Стражник, доселе молчавший, склонился к ней, взял под руку и сказал:

- Поднимись с земли, женщина, я не разорял твоего гнезда и я не могу покинуть свое место, ты напрасно взываешь к моей душе!

- Но ты можешь позвать своего начальника, я уверена, он добрый, он снизойдет к моим просьбам, я знаю, во дворце много добрых людей, позови его, прошу и заклинаю тебя, - взмолилась Зулуна.

- Здесь много начальников, хорошо, что ты веришь в их доброту, - усмехнулся стражник, - блаженны, видящие белые одежды даже тогда, когда они иного цвета.

Зулуна поняла, что все бесполезно, ей ничего не добиться. Она уже совсем отчаялась, когда послышались громкие голоса, и в воротах появился тот, кто, очевидно, командовал стражей. Вид у него был надменный, вышагивал он, словно гусь, и глаза у него были красноватые, как у всех, кто вливает в себя излишние чаши шекера. Зулуна стояла молча, опустив руки. Если бы у нее сейчас было много сребреников, все решилось бы просто, но она живет только тем, что взращивает свой сад, в доме давно нет кормильца - Фалтия, а те сикли, что когда-то прислал Маттафия давно исчезли, звон этих сиклей забыли стены ее дома. В городе-убежище все делается за мзду, нищему не добиться правды ни у судей, ни во дворце.

Она стояла молча, уже ни на что не надеясь, не вслушиваясь в разговор, который вел начальник со стражником. И вдруг в этом разговоре мелькнуло ее имя, это было невероятно, но имя повторилось. Начальник спрашивал: не появлялась ли здесь женщина, которую зовут Зулуна, и не знает ли стражник, где ее сыскать. И она встрепенулась, улыбнулась начальнику и сказала:

- Это я, Зулуна, мой господин, это я та женщина, которую вы ищете, это мой муж воззвал ко мне!

Начальник стражи вытянул шею, посмотрел на нее подозрительно и изрек:

- К тебе воззвал достойнейший из достойных - главный советник правителя Цофар, если он твой муж, тогда я египетский фараон, иди за мной, но сомкни свои уста, Цофар не любит, когда много болтают!

Зулуна закивала, стала широко улыбаться и, следуя за начальником стражи, вошла в душное помещение, пропахшее потом и шекером.

Здесь четыре воина в ожидании своей очереди заступления на стражу азартно играли в кости. Начальник стражи стал выговаривать им, что это сторожевое помещение и не предназначено оно для игр. Но стражники не обращали внимания на его слова, а продолжали кидать кости, и все их внимание было приковано к тому, что за число выпадет в очередной раз. И Зулуна догадалась, что тот, кто провел ее сюда, не такой уж большой начальник, может быть она приняла за начальника стражи простого посыльного. Человек этот молча удалился, видимо, пошел к советнику Цофару поведать о том, что женщина, которую ищет этот всесильный Цофар, найдена.

В сторожевом помещении ей даже не предложили сесть, никто не обращал на нее никакого внимания. Кому нужна пожилая, измученная годами женщина. Они ведь не знают, что ее ждет сам Цофар. Они ничего не слышат, кроме стука своих игральных костей. Один из стражников, судя по его подстриженной бороде, был из жителей арамейской земли, которые обитали здесь еще до исхода иврим из Египта. Нос и лоб его сливались, а подбородок был резко выпячен.

Двое других были хеттеянами - черные всклокоченные бороды, быстрые черные глаза, третий чем-то напоминал амаликитянина, но когда Зулуна попыталась заговорить с ним на родном языке, тот явно ничего не понял. И тогда она подошла к наиболее благородному из них, белокожему и рыжекудрому кенеянину. Он повернулся, когда она окликнула его, и когда задала свой главный вопрос: не видел ли он здесь красивой женщины по имени Рахиль, то кенеянин стал что-то припоминать: да, конечно, он ее видел, ее вели к верховному правителю Каверуну, да, она красива. В это время раздался дружный крик. Это выпали на костях две шестерки, и выигрыш пал на кенеянина. Он тотчас забыл про Зулуну и кинулся сгребать в свои ладони цветные камешки. Видимо, эти камешки заменяли стражникам деньги. Кенеянин, обрадованный выигрышем, отвернулся от Зулуны, все его внимание теперь занимали кости. Остальные трое стражников объединились против него и спорили с ним по любому поводу.

Но счастье переменчиво. Недолго кенеянин владел разноцветными камешками, несколько неудачных бросков - легли кости пустой стороной и теперь уже кенеянин оспаривал каждый бросок - ему не хотелось верить, что полоса везения кончилась.

Зулуна сидела всеми забытая, глаза ее увлажнились. Тоска охватила ее, она уже не следила за игрой, не вслушивалась в споры стражников. Когда душа ее совсем истомилась ожиданием, внезапно вмиг исчезли с досок камешки и кости, а только что азартно спорящие стражники молча застыли на своих местах. Виной тому был вошедший сюда главный советник Цофар, строго оглядевший помещение и остановивший свой взор на Зулуне.

- Пойдем, посмотрим на того, кого ты считаешь своим мужем, женщина, -строго сказал он.

Она поклонилась и стала благодарить, но Цофар остановил ее, и она молча пошла за ним, стараясь сдержать стук сердца и ничем не выдать своего волнения. Они шли по широкому проходу, соединяющему здание дворца с караульными башнями, спускались по каменным лестницам, несколько раз поворачивали, и ей показался бесконечно долгим этот путь, и она понимала, что обратной дороги для нее может и не быть, но смерть рядом с Маттафией не страшила ее.

И вот наконец отворились заветные двери, и она очутилась в просторной комнате, ничем не напоминающей темницу, однако, в комнате этой стояли четыре стражника с копьями. Распахнулись вторые двери, и она увидела еще одну просторную комнату и увидела Маттафию, который поспешно поднялся со своего ложа. Она рванулась к нему, но натолкнулась на его осуждающий взгляд и застыла посередине помещения. Маттафия вытянул руку с поднятой ладонью, как бы останавливая ее, и сказал, обращаясь к Цофару:

- Да ниспошлет Господь спасение тебе и забудет твои грехи, ты исполнил мою просьбу и привел эту женщину, чтобы я смог образумить ее и наставить на путь истинный.

Смысл сказанного не сразу дошел до Зулуны, захлестнувшая ее в первые мгновения радость сменилась смутным недоумением. Цофар отвернулся, давая понять, что их предстоящий разговор не интересует его.

Она смотрела на Маттафию, не отрывая глаз, перед ней уже не был узник, истязаемый мучителями, она увидела его таким, каким был он прежде - сильным и уверенным в себе. Это был ее Маттафия, мучители помиловали его, это был ее возлюбленный муж, но не спешил он заключить свою жену в объятия и ни единым движением не выразил радость от встречи с ней, Зулуной. И говорил он с ней, словно она была чужая ему.

- Не волнуйся, женщина, - сказал он, - вся наша жизнь состоит из потерь и обретений. Ты приняла меня за своего мужа, но присмотрись внимательней, все люди чем-то похожи друг на друга, есть множество людей на лике земли, повторяющих облик друг друга.

Маттафия говорил размеренно и спокойно, и Зулуна не сразу заметила, что он все время вертит пальцем в воздухе, словно пишет на невидимом пергаменте, и она перестала вслушиваться в его чуждые речи, теперь, следя за движениями его пальца, она стала угадывать незримые слова.

Он говорил о царстве Израиля, о том, что, возможно, у нее был муж, похожий на царя, что ей надо вслушаться в речи его, Маттафии, что надо довериться ему, быть внимательной, а палец его изображал в воздухе буквы, и буквы слагались в слова.

И в эти мгновения она возблагодарила в душе своей Господа за то, что в Вифлееме дано было ей познать смысл письменных знаков, когда и Маттафия, и Давид обучали ее. И скрываясь от злых глаз в потаенной пещере, при свете лампады помногу раз вырисовывала она буквы на пергаменте, пока рука ее не привыкла без усилия и раздумий выводить арамейские буквы и соединять из них слова, доверяя пергаменту свои мысли. Но сейчас волнение мешало ей сосредоточиться, и поначалу она не все могла разобрать, но главное становилось понятным.

- Да, это я, твой муж Маттафия, - вырисовывал палец, - ты возлюбленная моя, благословенная между жен. Меня заставили признать, что я Саул, они хотят судить не меня, а Саула, и я желаю этого суда. Если ты признаешь во мне мужа, мы оба погибнем. Саула же спасет Давид. Пусть Фалтий все поведает Давиду. Береги себя и Рахиль, береги Амасию. Предупреди, чтобы и они не признавали меня.

Зулуне трудно было понять, что затеял Маттафия, но в жизни своей она привыкла во всем полагаться на мужа, она считала его не только самым храбрым воином на земле, но и самым прозорливым и умным. Он всегда побеждал своих врагов, он не раз спасал ее. И если он ищет защиты у Давида, то все продумал. Значит, нет иного выхода. Время все стирает. Он давно простил ее грех, ее минутную слабость.

Зулуна не сводила глаз с руки Маттафии, и вдруг палец замер, и она поняла, что Цофар повернулся, и теперь не только вслушивается в слова Маттафии, но и следит за каждым его движением.

Маттафия замолчал, и она начала говорить, торопясь поведать как можно больше, понимая, что в любое мгновение Цофар может прервать свидание.

- Да, ты похож на моего возлюбленного мужа, - говорила она, - я давно ждала его, я верю - с ним будет все хорошо, он вернется в свой дом, я передам сыну все, что заповедал мне муж, ради отца сын мой Фалтий сделает все возможное, и я скажу Рахиль, чтобы она образумилась, ибо дочь моя Рахиль здесь, словно в клетке. Прости меня, добрый человек, я так ждала мужа, так долго его не видела, так его люблю, что глаза мои, увидев в тебе сходство с мужем моим, обманули меня. И ты, господин мой, береги себя, Господь сохранит тебя, я буду молить всех богов за тебя...

- Храни и тебя Господь, женщина, и пусть Господь хранит и дочь твою Рахиль, не бросай в беде ее и сыновей твоих, да придет к ним удача, - сказал Маттафия, голос его потеплел, он низко поклонился ей и протянул руку так, что пальцы их соприкоснулись, и это прикосновение словно обожгло Зулуну. Она вздрогнула, и слезы выступили у нее на глазах.

- Довольно, - прервал их разговор Цофар и сказал, обращаясь к Маттафии, - ты хотел увидеть эту безумную, ты во всем убедился. Цофар исполнил свое слово. Но не вздумай распускать свой язык!

И Цофар распахнул дверь и приказал стражнику выпроводить Зулуну. Бросив последний, полный любви взгляд на Маттафию, она стала пятиться к двери. Стражник подтолкнул ее и оскалился, его кривые зубы напоминали клыки. Ей стало страшно. В Цофаре ей увиделось тоже что-то звериное. Он напоминал гиену или лису - узкий вытянутый нос и круглые, злые бегающие глаза. И несмотря на властность какой-то испуг в них. Он боится Маттафию, догадалась 3улуна, все прислужники боятся царей. Они привыкли лебезить перед царями. Но почему Маттафия превратил себя в царя, понять она не могла.

Сопровождаемая стражником Зулуна шла медленно, постоянно озираясь, она молила богов, чтобы дали ей увидеть Рахиль. Ей надо было предупредить Рахиль о замысле Маттафии.

Зулуна медлила. Стражник недовольно бурчал за спиной. Длинные переходы закончились. Вокруг было пусто. Лишь в сторожевой башне по-прежнему переругивались воины, бросая кости.

- Иди, безумная женщина и больше не появляйся здесь! - крикнул сопровождавший ее стражник и приоткрыл ворота ровно настолько, чтобы она могла просунуться в образовавшуюся щель.

Она побрела по городу, палимому солнцем, стараясь унять волнение. Ей нужно было сосредоточиться, она должна была собрать все силы. Ей предстояло сделать все возможное, чтобы спасти Маттафию. Суд над Саулом не сулил благополучного исхода. Маттафия сам обрекал себя на смерть. Этого она не должна была допустить. Раньше она терялась, когда над ней сгущались тучи, она опускала руки, всегда знала, что есть муж, который защитит ее. Потом пришла пора одиночества, и она сама стала щитом для сыновей и Рахили. Годы скитаний превратили ее из робкой дочери главного охранника царя Агага в женщину, умудренную годами и умеющую постоять за себя. И теперь, когда наступали дни, в которые требовалось собрать все свои силы, она умела подавить и скрыть свою робость. Она убедилась, что в жизни нет безвыходных положений, что сдаются и гибнут те, кто посыпает голову пеплом и стенает, что боги помогают тем, кто борется за себя и спасаются претерпевшие все страдания. Она верила, что и в этот раз боги не оставят ее...

И добрая весть ждала ее дома, она услышала в саду звонкий голос Амасии и нежные переборы струн. Амасия играл на арфе. Беззаботный Амасия, словно молодой Давид, слагал свои бесконечные песни. Он еще ни о чем не ведал, завидя ее - прервал игру и сразу стал рассказывать, как хорошо было на горных пастбищах, как полюбили его пастухи Каверуна, как пел он свои песни ночами у дарящих тепло костров. Он даже не спросил - где его мать, где Рахиль? И только много позже, заметив, наконец, что она, 3улуна, слушает его невнимательно, он замолк. И она, погладив его рыжие кудри, сказала: “Амасия, все надежды только на тебя...”.

Он слушал ее, не прерывая. Зулуна знала, что он боготворил отца, но отец не был так близок ему, как Фалтию. Отец, который всегда неодобрительно косился на арфу, который заставлял метать копье и учил охотиться на лис. Он, Амасия, был слишком избалован ласками Рахили, ему надо было родиться девочкой. Все хорошо в свою пору. Теперь пришла пора стать мужчиной, стать таким, как отец - воином, не боящимся крови.

Она сказала ему, что все надо срочно поведать Фалтию, что только тот сможет рассказать обо всем Давиду , и что в этом видит отец спасение. Амасия не сразу понял, что надо собираться в дорогу. Зулуна торопила его, она собрала ему суму, засунула туда сушеные финики и маслины. Он сидел растерянный, и глаза его увлажнились.

- Как же я оставлю родительницу свою? Как же я уйду, не увидев ее? - сказал Амасия. - Она ведь тоже в опасности...

- О ней я позабочусь, - успокоила его Зулуна, хотя и не могла представить, что может сделать, чтобы вызволить Рахиль из дворца. - Нельзя ждать, Амасия. Примкни к любому каравану, идущему в полуденные земли Иуды, Господь и боги амаликитян не дадут тебя в обиду, я молить их буду за тебя...

Он ушел после полудня, когда стали удлиняться тени, и Зулуна, проводив его до городских ворот и убедившись, что нашлись попутчики - торговцы, везущие ковры из Дамаска в долину четырех рек, возблагодарила богов своих и Всемогущего за посланную удачу. Она верила, что добрые люди помогут Амасии, ибо невозможно обидеть этого любящего всех отрока.

Сумерки опустились на город, когда она вернулась в свой дом. Надо было приготовить еду на завтра, она очень надеялась, что сумеет передать ее для Маттафии через стражников, надо было только достать сребреников, чтобы задобрить стражу. Она устало опустилась на циновку, на которой за годы одиночества провела не одну бессонную ночь. Она долго лежала, не смыкая век. В доме стоял полумрак, вечерний свет уже не проникал сюда, задержанный листвой деревьев. Но даже в полумраке она разглядела в углу серую сеть, раскинутую пауком. Всегда она поддерживала в доме чистоту и удивилась, что раньше не заметила паутину. Но встать не было сил. Пусть живет, думала она. Каждая тварь на земле хочет жить, и этот паук, затаившийся у истока своих нитей, тоже. Казалось бы, он несет смерть, гибель всем, кто попадает в его липучие сети. Станешь вырываться - и паутина будет еще сильнее опутывать. Каждый рывок к свободе несет не освобождение, а еще более стягивает, пеленает нитями.

Но даже паук может принести спасение. В пещере под Вифлеемом, где она скрывалась от израильтян, тоже у самого входа паук сплел свою сеть, она хотела смахнуть нити, но что-то остановило ее. И вот настал день, когда паук спас их. Они услышали, как приближаются к пещере воины Саула. Маттафия вытащил спрятанный в пещере меч. Воины остановились у входа, но даже не заглянули внутрь. Один из них увидел паутину и сказал: “Здесь никого нет - видите, все оплел паук. Идем дальше...”.

Пещера в горах под Вифлеемом - сколько связано с ней и горестей, и счастья. С вершины горы, скрывающей пещеру, был хорошо виден небольшой город - глиняные, побеленные дома, словно стадо овец разбрелись среди пшеничных полей. В отдалении от других стоял дом Иессея. Восемь сыновей послал ему Господь, и все они были хорошими помощниками в умножении богатств и достатка. Обширны были поля и велики стада, которыми владел Иессей, и не хватало рук в хозяйстве, потому нашлось в доме Иессея место и для Маттафии. Трудился он там усердно, с утра до позднего вечера, потом пробирался потайной тропой к ней, Зулуне, у которой была одна участь - ждать. И в этом ожидании таилось ее счастье, каждый миг встречи, каждое мгновение проведенное вместе с Маттафией, дарили ей тепло и любовь.

Маттафия обычно приходил, когда солнце клонилось к земле, он кричал у входа три раза, подражая удоду, и она выбегала ему навстречу. Они зажигали в пещере светильник, и наступал праздник. Маттафия всегда приносил вкусную еду. “Ты знаешь,- говорил он, - все в доме Иессея считают меня ненасытным. Думают, что я изголодался на чужбине, и подкладывают мне лучшие куски, говорят, чтобы я не стеснялся и ел досыта, а я беру снедь со стола и незаметно опускаю в суму”. Он в тот год много говорил, он понимал, что ей нужна не только ласка, но и слова, что она истомилась от безмолвия, царящего в пещере.

Она в то время была еще совсем юной и никак не могла оправиться от испуга, вкравшегося в нее после кровавой ночи истребления ее соплеменников. Она таяла на глазах, мышцы ее слабели, она жила только его любовью. Она оплакивала своих родителей. Она не верила, что придет избавление, порой не хотела жить. Голос Маттафии возвращал ее к жизни. Он обещал, что никогда не покинет ее, говорил, что никому не дано истребить целый народ, что, возможно, и отец, и мать ее избежали смертной участи, и что в ней дано продлиться ее народу. Они старались говорить вполголоса, и очень испугало их то, что воины нашли эту пещеру, и только случайно, благодаря пауку, не заглянули внутрь.

Приближались холодные месяцы, и надо было что-то предпринимать. Тогда в их жизни появился младший сын Иессея - Давид. Он подружился с Маттафией и так возлюбил его, что не хотел расставаться, и по вечерам всякий раз Маттафия скрывался от него, чтобы добраться в пещеру.

И дружба его с Маттафией становилась помехой, и каждый раз все труднее было скрываться от него. И однажды случилось то, чего Маттафия так опасался. Он не заметил, что Давид идет следом, и когда уходил от нее в темноте наступившей ночи столкнулся с Давидом, который терпеливо ждал своего старшего друга. И пришлось Маттафии открыться Давиду, и обрели они спасение через Давида. Спасение, обернувшееся потом страданиями. И только богам известно, зачем свели они их на земных путях. Казалось теперь, что все это в прошлом. И имя Давида истерто из памяти. И вот теперь надо опять искать у него спасения. Маттафия должен понимать, как время меняет людей. Трудно представить каков сейчас царь Давид, о котором рассказывают всякие ужасные истории. Разве можно было тогда, в Вифлееме, даже подумать, что этот нежный и рыжекудрый отрок станет грозой всех земель. Тогда им казалось, что он послан богами.

В темной и сырой пещере появился ангел, у него, действительно, был ангельский лик, она не встречала в своей жизни более прекрасного отрока - кудри ниспадали на широкий лоб, голубые глаза светились неземным огнем. Он приносил в пещеру арфу, и сладкозвучные переливы, рождаемые струнами, уносили в другие миры, возвращали потерянный рай и раздвигали мрачные своды пещеры. Давид не только извлекал чудесные звуки из струн, он сам слагал песни - псалмы, благословляющие все сущее на земле. Зулуна оттаивала, темные мысли покидали ее, хотелось остановить время…

Давид поклялся, что никому не поведает о тайной пещере и сдержал свою клятву. Теперь они вдвоем заботились о ней, и от обильной еды тело ее стало наливаться, и округлились бедра ее. А когда ночи стали холодными, и выпал однажды снег вперемежку с дождем, сказал Давид, обращаясь к Маттафии:

- Откройся отцу моему и введи Зулуну в наш дом, пусть примет она веру наших отцов, и объявишь ты ее своей женой, и не нужно будет таиться!

Были они спасены тогда добросердечным Давидом. И никто в доме Иессея не приставал с расспросами о прошлом, когда пришла туда и обрела свое место в одной из пристроек, которая после сырой пещеры показалась ей дворцом.

Маттафия поведал Иессею о многом, но не обо всем. Узнали в доме Иессея, что спас Маттафия Зулуну, и что истреблено ее племя. Но не назвал он племя и не сказал, что она амаликитянка. Все сострадали ей и были так добры, словно она была их дочкой, некогда утраченной и вновь обретенной. И свадьбу помог устроить добрый Иессей, заколол он четырех баранов, и играл на арфе Давид, и всю ночь веселились в Вифлееме и старые, и молодые. И были поднесены щедрые дары. Выручили добрые люди - и одели, и обули. А потом помогли построить дом. Трудились три дня без отдыха сыновья Иессея, месили глину, делали кирпичи, строгали стропила, и больше всех старался юный Давид, хотя и трудно было ему тягаться с опытными братьями. И говорили ему братья: “Это тебе не на арфе бренчать!”. Опыта у него не было, но сноровка была, все он схватывал на лету, и глаз он не спускал с нее, Зулуны. Она готовила тогда для всех чечевичную похлебку в большом котле и ей нравилось смотреть, как поработавшие вдосталь, уставшие мужчины, отерев с ликов пот, едят ее варево.

Быстро тогда обжили дом. Давид почти каждый вечер приходил к ним. С Маттафией он был неразлучен. Вместе ходили на охоту. Давид все более мужал и крепли его мышцы. Маттафия не уставал хвалить своего юного друга. Золотистая, дарящая тепло шкура убитого Давидом льва была принесена в дар ей, 3улуне. Это были счастливые дни...

И все же иногда она впадала, как и прежде, в мучительную тоску, и слезы душили ее, печаля сердце. Как будто предчувствовала, что не дано долго длиться счастью. Ее все время тогда преследовал страх - а вдруг обнаружится, что она из рода Амалика, и те, кто ласков и добр с ней, те, кто мирно живут рядом, озлобятся и умертвят ее. И когда она почувствовала, что в ней зародилась другая жизнь, что будет, наконец, желанное дитя, страхи эти еще больше усилились. Но родился Фалтий, и она стала самым счастливым человеком.

И Маттафия полюбил своего первенца и не отходил от колыбельки, все играл с маленьким сыном. И Давид тоже возлюбил ее дитя и мастерил для мальчика свистульки из глины. В наступившие холодные вечера подолгу сиживал Давид в их доме, вместе с Маттафией приносил дрова и сухой помет для очага, выделывал шкуры, дубил их в настое коры. И часто встречала она взгляд Давида, полный любви и нежности, и была уверена тогда, что чисты помыслы рыжекудрого отрока, еще не познавшего женских ласк, что любовь его братская, ведь был Маттафия для него дороже любого из родных братьев. Умел Давид всех развлекать, играл на арфе, знал много занятных историй...

И видя, что она, 3улуна, все еще чувствует себя чужой в Вифлееме и, узнав от нее, что из другого племени она, говорил Давид, что нет среди сынов Израиля тех, кто мог бы поклясться - не смешаны в нем крови иных племен. Издавна брали в жены потомки Авраама и дочерей Моава, и дочерей Амалика, даже из Египта приводили себе жен. И поведал Давид, что были в его роду моавитяне, и никто не озлобился за это на их род. И рассказал Давид то, что слышал от отца своего, мудрого Иессея. Как совпадал этот рассказ с тем, что слышала она от Маттафии! Так же тяжело скитались прародители Давида по чужим людям, как и Маттафия с его бедной матерью. Но тех, в отличии от матери Маттафии, претерпевшей страдания за любовь, гнал по Ханаану голод...

Прародитель Давида Елимелех ушел из Вифлеема в голодные годы со своей женой Ноеминью и двумя сыновьями, ушли они в моавитанские земли. И сыновья Елимелеха в стране Моава взяли в жены моавитянок. Прошли годы, и умерли сыновья, и умер Елимелех, и пришла пора возвращаться Ноеминьи к народу своему. И жена одного из умерших сыновей Руфь Моавитянка не покинула старую женщину и пошла с ней, и сказала: “Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить, народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом!”. Тяжело им было в скитаниях. Давид рассказывал о страданиях женщин среди чужих людей. Нелегко им было скитаться по земле, питались они зерном, оставшимся в полях после жнецов, да подаяниями...

Маттафия тяжело вздыхал, слушая Давида, вспоминал свое детство. И сказал он Давиду:

- Повторяются страдания людские и нет им конца. И почему Бог не создал один народ и не наделил людей одним, понятным для всех языком!

Она тоже об этом часто думала, ведь был же первый человек Адам, он дал имена всему на земле, он придумал слова на одном языке, все мы - его потомки, почему же не понимаем друг друга?

Давид пытался все объяснить. Он знал о многом, читал пергаменты, хранящиеся у левитов.

- Виновны во всем сами сыны человеческие, - поведал Давид. - Бог создал Адама из тлена и праха, и язык дал ему единый. Но потом гордыня обуяла сынов адамовых, вздумали они узреть Всемогущего, стали строить башню, чтобы достигла она высотой своей обитель Божью. И чтобы прервать их дерзкий замысел, смешал Господь все племена и народы, наделив каждый народ своим языком, и перестали люди понимать друг друга, и не достроив башню, рассеялись по земле...

Давид знал много старинных сказаний, и когда говорил, то весь как бы распалялся, старался, чтобы представили его рассказ, и больше всего он хотел привлечь к себе внимание ее, Зулуны. А она тогда еще ни о чем не догадывалась. Но слушать Давида она любила...

И этот его рассказ про Руфь не раз просила повторить. Ее волновала судьба покинутой женщины. Сколько ей пришлось пережить этой прародительницы Давида! Попала она на поле почтенного Вооза из колена умершего мужа Ноеминьи, и был в том замысел Божий, ведущий к спасению. Вооз покровительствовал женщинам и полюбил Руфь всей душой. Стала Руфь женой Вооза и родила ему сына Овида, и от этого сына и рожден был потом отец Давида, всеми уважаемый Иессей. И никто никогда не винил Иессея в том, что произошел его род от моавитян. Руфь была даже не простой моавитянкой, а дочерью всесильного царя моавитянского Эглонга. От всех богатств она отказалась ради матери своего мужа. Мать Давида тоже была из знатного рода, из колена Иуды. Предок ее Аминодав прославился еще при бегстве из Египта. Когда народ, ведомый Моисеем, подошел к Тростниковому морю, Аминодав первым бросился в бушующие воды, и воды те расступились, обнажив дно, и все двинулись вслед за Аминодавом, а когда прошел последний из беглецов, и египетские колесницы двинулись через море, волны вновь хлынули и сомкнулись воды над фараоновым войском…

Хорошо, что хранил Давид память о прошлом, запоминал он всегда все, что слышал от праведных людей, что смог вычитать на пергаментных свитках…

Род Давида был могущественным в земле Ханаанской, умножилось колено Иудино, во всех землях были у Давида друзья и родственные семьи. Гордился Давид тем, что заранее, по его словам, было предначертано Господом, что скипетр не отойдет от Иуды. Этот сын Иакова основатель многочисленного колена, тоже претерпел многие тяготы. И воинственен был, и страдал, и грешил. Но не отвернулся Господь от него. Женился он на дочери хананеянина, вот откуда рыжие кудри и голубые глаза у Давида. Три сына родились у Иуды - Эр, Онан и Шела. Женился Эр на прекрасной женщине - Фамарь ее имя - любил ее до беспамятства, от великой любви семя ронял раньше, чем достигал ее лона, и умер он от любви.

Когда услышал об этом Маттафия, не поверил, сказал, что, верно, был тот Эр не мужчиной. Как сказать, возразил ему Давид, есть много людей, которые считают Эра святым человеком, и называют их эротики. Ответ Давида тогда пришелся по душе Зулуне, она всегда мечтала о необычной любви. Конечно, Маттафия любил ее, он был сильный и был неутомим на ложе любви, но порой мог он и сказать грубое слово, и тогда подступившие сладость и томление обрывались.

Давид же умел говорить о любви, предки его передали в крови своей ему нежность. Ведь любовь это не только соитие для продолжения рода, любовь, когда готов отдать жизнь за возлюбленного своего, когда тепло разливается по телу от одной мысли о нем. Любовь всегда приносит не только радость, но и страдания. Так было в роду Иуды.

Когда Эр умер, поведал Давид, чтобы продлился род, Иуда женил на Фамари своего другого сына Онана. Онан не любил Фамарь, он не хотел сына от нее, он изливал свое семя на землю. Господь за это умертвил Онана. Младший сын Иуды Шела был еще мал, надо было ждать, когда он подрастет, чтобы женить его на Фамари. Жена у Иуды в то время умерла. Род мог прерваться. И тогда Фамарь ушла из дома, и закрывшись покрывалом, села у городских ворот на месте блудниц. Иуда, не узнав ее и приняв за блудницу, повел за собой и овладел ею, пообещав в уплату за соитие козленка, а в залог оставил печать, перевязь свою и трость. Фамарь переоделась в одежды вдовы и вернулась в дом Иуды, а через несколько месяцев сказали Иуде: Фамарь, невестка твоя, впала в блуд и вот беременна от блуда своего. Иуда решил сжечь ее за этот грех, и когда ее вели на костер, она показала ему печать, перевязь и трость. И он сказал - она правее меня. И родила Фамарь близнецов - Фареса и 3ару, вот от них и умножилось колено Иудино...

От Давида узнала Зулуна о всех двенадцати коленах Израиля, о сыновьях Иакова, о возвышении в Египте проданного в рабство братьями сына Иакова - прекрасноликого и мудрого Иосифа. Она, Зулуна, даже плакала, когда Давид рассказывал, как в годы голода пришли братья Иосифа за хлебом в Египет, просили хлеба у того, кого предали и считали погибшим, а он, Иосиф, вышел в другую комнату, чтобы не увидели слез на его глазах.

Многое поведал Давид о далекой стране фараонов, о возвышении Иосифа, умеющего разгадывать сны фараона и спасшего египтян от голода. Семь тощих коров увидел во сне Иосиф, что означало семь голодных лет, и уговорил фараона заготовить хлеба в закромах его... Был он провидцем, этот Иосиф, таким же, как и Давид, который тоже умел разгадывать сны. Голос Давида в те годы преследовал ее, Зулуну, даже в снах ее слышался этот чарующий голос молодого Давида, но никому не рассказывала она об этих снах. Манящ и напевен был этот голос и звал ее за собой, и снился ей крутой обрыв, и надо было решиться прыгнуть вниз, потому что мчались на нее филистимлянские колесницы, и она просыпалась, так и не сделав последнего шага в бездну...

Но еще более манили ее переливы звуков, издаваемые флейтой. Извлекал из нее Давид дивные трели. Он был искусен в игре на флейте не менее, чем на арфе. Арфу он смастерил сам, такой арфы не было ни у кого в Вифлееме, и так умело он перебирал струны, что казалось тогда 3улуне - сидит она в райском саду и ноги ее ласкает сверкающая на солнце вода, сбегающего с гор ручья, и теплело ее сердце и наполнялось любовью. И когда уходил Давид, посылали боги ей ночи страсти, сжимал Маттафия ее в своих объятиях, и не знали они усталости на ложе своем, были едины тогда, будто сливались не только их тела, но и души. И казалось тогда, так будет длиться вечно, и никто не сможет разъединить их сердца.

Так начиналось все, а потом стал задумчив Давид, и заметила она, что переменился он после того дня, в который посетил Вифлеем пророк Самуил. Ужас и трепет вызвало его появление у Зулуны. Этот костистый высокий старик с гноящимися глазами словно поднялся из бездны Шеола. Из-за него, это она всегда помнила, начались ее страдания, это он повелел истребить амаликитян царю Саулу, это он сам разрубил царя Агага, взятого в плен Саулом, из-за него она лишилась своих родителей... В день прихода Самуила Маттафия спешно увел ее, 3улуну, на далекое пастбище, опасаясь, что угадает прозорливый старец в ней дочь амаликитянина и обречет ее на гибель.

И не знали они с Маттафией тогда, о чем говорил пророк в доме Иессея, из всех домов Вифлеема избрал он только этот дом. И молчали, ничего не говорили о его словах сыновья Иессея, и хранил свою тайну Давид. Это потом, уже после смерти Саула, узнал Маттафия, что в тот день помазал пророк юного Давида на царство, это теперь она уже осознала, что помазанье это стало началом противостояния великого пророка и царя Саула, вышедшего из его подчинения. И было ли избрание Давида велением Господа или это была прихоть пророка - кто может знать. И хотя верила она, 3улуна, в единого Господа Израиля, как и в своих богов, но был иногда страшен он ей и непонятны были его замыслы. Неисповедимы были его пути. Почему отошел он от Саула, почему дал злым духам овладеть душой первого царя, не мог объяснить даже Маттафия. Да и Давид всегда молчал, когда заходила речь о Самуиле. Уже в то время, в Вифлееме, догадывались Зулуна с Маттафией, что мучит какая-то тайна Давида. Но не пытались выведать эту тайну. Догадывались, сколь велика она, и как страшит Давида. И старался Маттафия развеселить своего юного друга. Чаще стали они вдвоем удаляться в горы, ловили там рыбу в быстрой реке, метали копья, охотились на медведей и львов, стреляли из луков. И словно предчувствовал Маттафия, что кончается мирная жизнь, и ждут его и Давида бесконечные войны, в которых нужны твердые руки, острый глаз и охотничья смекалка…

Их спокойная жизнь в Вифлееме оборвалась в одно несчастное утро звуками шофара, то трубили царские посланцы, и тихий Вифлеем сразу превратился в шумный разбуженный улей, а узнав царский приказ, смолк и затих в преддверии расставания со своими сыновьями. Собрали старейшины всех, кто мог стать воином по годам своим и по силе своей, и у городских ворот тянули жребий мужчины. И выпал жребий Маттафии нести царскую службу, и как она, 3улуна, не металась, как не упрашивала вербовщиков отступиться и не брать Маттафию, ибо на руках у нее было малое дитя и не было у нее другого кормильца - никого не разжалобили ее слезы, остались царские посланцы неколебимы и еще подсмеивались над ней, что, мол, с такими глазами и с такой пышной грудью она быстро найдет замену. Упрашивала она Иессея, просила вступиться, но тому было не до нее, своих сыновей стремился он уберечь. Завлек вербовщиков в дом, заколол двух баранов, но тщетны были его усилия. Не отстоял Иессей не только своего работника Маттафию, но и сыновей своих не уберег. И был в те дни плач в Вифлееме, и опустели дома. И в доме Иессея остался один Давид, но не долго был он помощником отца в поле и на пастбищах. Спустя месяц прислали за ним гонцов из Гивы, и виной тому стала арфа Давида, донесли царю об его искусной игре, и был призван Давид услаждать своей игрой самого Саула.

Правда, скоро он возвратился, ибо пришла весть о близящемся нашествии филистимлян, и возвращен был Давид в Вифлеем, а его старшие братья и Маттафия вместе с другими воинами двинулись в горы, в сторону городов Сохо и Азека, чтобы сыскать себе славу или погибнуть, но не уступить земли Ханаана филистимлянам.

Давид был тогда в Вифлееме один из самых желанных женихов. И очень желал Иессей, чтобы обрел свою судьбу сын, и подыскал даже ему невесту из рода Заватеева, скромную и работящую, но Давид не внимал советам отца. Бродил Давид по городу мрачнее тучи, и оживлялось его лицо только тогда, когда он видел ее, 3улуну. Всякий раз поджидал он на путях, известных ему. Знал, когда ходила к роднику, знал, когда работала в дальнем саду, собирая смоквы и оливы. И каждый раз он смущался, и даже на расстоянии чувствовала она, как бьется его сердце. Но в дом к ней войти он не решался до тех пор, пока не послал для Зулуны сушеные финики и мед добрый Иессей. Давид принес эти дары и встал посередине комнаты, боясь сделать какое-либо движение. И так, стоя недвижно, рассказывал как невыносимо тяжело ему было играть для царя, как страшен бывает Саул в гневе своем, как швырял даже в него, Давида, копье. Наверное, он хотел вызвать жалость своими рассказами, а вернее всего - плел свою сеть, и она попалась, пожалела его тогда. Пожалела отрока, которого, по его словам, желали познать грубые воины в Гиве, и который еще ни разу не вошел в женщину. Какое затмение нашло на нее тогда - этому нет объяснения, и нету прощения даже по сей день, ибо единственная та ночь разбила жизнь ее, и едва не потеряла она, Зулуна верного своего мужа Маттафию...

А в тот злополучный вечер засиделся Давид у нее в доме и вспоминали они беззаботное время, когда перегоняли овец на летние пастбища и по ночам пели вместе с Маттафией у костра псалмы, сочиненные Давидом. И пока они вое это вспоминали, уснул маленький Фалтий, и чтобы не тревожить его сон, она не зажигала лампаду. И было все в призрачном полумраке, и положил Давид руку к ней на колено, и она не оттолкнула его... Неумело ткнулся он губами в плечо, потом целовал все тело, и страстное его желание передалось ей, и она уступила ему. Был тогда разбужен ими маленький Фалтий, он встал в своей зыбке, и она с ужасом поняла, что смотрит он на нее молча и злобно, и раскаяние сразу комом подступило к горлу, и она уже не слушала слов любви, которые шептал Давид, и стоны его, когда излил он семя свое, не слились с ее стонами...

Первым догадался, что происходит с Давидом, его отец мудрый Иессей. Встретив как-то сына вместе с Зулуной, выговаривал он долго Давиду за безделье, о котором якобы твердят все в Вифлееме, а потом сказал:

- Маттафия, добрый друг твой, с мечом в руках не щадит живота своего, братья твои в воинстве Саула в долине Ефес-Доминской стоят в ожидании кровавой битвы, в которой головы могут сложить. Давно уже не вкушали они домашней пищи, соберись в дорогу, снесешь еду, чтобы подкрепили они силы свои. И еще снесешь сыры их тысяченачальникам, пусть благоволят к братьям твоим. И от Зулуны возьми, что приготовит она мужу своему.

Не стал Давид отнекиваться тогда от отцовского поручения, воспринял все это радостно, будто чувствовал, что там, в Ефес-Доминской долине, обретет он великую славу. Зулуна тоже обрадовалась, что он уходит к войску, собрала передачу для Маттафии и сказала Давиду:

- Не ищи больше встреч, Давид, прельстил ты меня, словно демон зла, грешна я перед всеми богами, и если узнает обо всем Маттафия наложу на себя руки, а если ты сболтнешь ему о нашем грехе, то и тебе не жить на земной тверди. Возьми узелок для Маттафии и скажи ему, что буду молиться за него денно и нощно, что люблю его... а все, что было между нами ты забудь. Другие стези предстоят тебе, будут у тебя и другие женщины, и будет их много, ибо сладкозвучен ты, а женщины любят сладкие речи... но я тебя видеть более не хочу!

С умыслом подбирала она тогда злые слова, хотела отвратить отрока, разрушить его любовь. Но ничто не проходит бесследно и нету тайных грехов, которые не становятся явными, все видят боги - и наказывают грешников душевным томлением и смертными болями. Обо всем догадался тогда Маттафия, да и она не умела еще ничего скрывать. Это годы научили ее тому, что язык человека бывает причиной бесчестия и причиной падения, и мудрый тот, кто умеет скрывать свои чувства и мысли…

После того случая стала реже говорить она с Маттафией, не раскрывала перед ним душу свою. Но любила по-прежнему, а может быть и крепче. Любила и ждала. И теперь готова была жизнь свою за него положить, и твердо решила -погибнет Маттафия и ей не жить. И чтобы спасти его, готова была поклониться не только Давиду, но и любому демону. И росла в ней уверенность, что в этот раз Давид не отвернется от них…

Пробудилась она рано, с первыми лучами солнца, когда она вышла в сад за водой к колодцу, вырытому Фалтием, обильная роса еще лежала на травах. Она поставила воду на очаг, чтобы сварить для Маттафии любимые его креплахи. И стала думать, как передать их, как проникнуть во дворец еще раз. И сердце ее сдавила тоска, и не видела она счастливого исхода. Зачем Маттафия назвался Саулом? - не могла она понять. Зачем сам сплел вокруг себя паутину, теперь будет запутываться еще сильнее в ее липких нитях, и чем сильнее будет вырываться, тем крепче его повяжут. Каверун безжалостен. И если уличит во лжи, тоже не будет спасения. Захочет ли Давид спасти Маттафию? Кто он теперь Давид? Прорвется ли Фалтий к нему? Почему Маттафия решил, что Давид придет на помощь? Никогда не обращался Маттафия за помощью к всесильному царю, никогда не напоминал тому о прошлой дружбе, никогда не простил ее грех. А после того, как поверил Давид, что Маттафия предал воинов - о чем может идти речь? И все же Маттафия переступил через себя. Спасая честь Саула, готов на все. О себе надо думать, не о Сауле...

И она, Зулуна, виновата во всем. Надо было добиться решения судей, а потом звать его. Казалось, что нет препятствий. Но проклятое сходство с царем - вот к чему привело... Как она мечтала, что заживут они спокойно в городе-убежище, как ждала его возвращения! Да, видно, не простили ее боги.

И не заметила она, обеспокоенная своими мыслями, как неслышно вошел в дом нищий старик Бер-Шаарон. Стоял он за ее спиной, вдыхал ароматы, которые шли от пряностей, добавляемых ею в котел, где уже всплыли готовые креплахи. Обернулась, увидела его, но сесть не предложила, собрала лепешек, смазала их жиром, протянула в его руки и сказала:

- Ты прав был, Бер-Шаарон, ты прав - это не муж мой Маттафия пойман стражниками, а царь Израиля Саул...

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |  | 21 | 2 | 23 | 4 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002