Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XV

Ночью, когда он задремал, ему послышались шорохи, он затаил дыханье и лежал без движения. Тень метнулась вдоль стены к углу - туда, где лежали листки пергамента, потом на фоне окна возникли очертания узкой вытянутой головы, потом опять послышался шорох перебираемых листков, и легкие скользящие шаги, будто и не человек то был, а крался зверь, подстерегающий добычу. Добычи не было. Листки были чисты. Единственный, с одними ему, Маттафии, понятными пометами, был надежно спрятан. Дверь тихо затворилась, и тишина стала такой плотной, что звенело в ушах. В этой тишине под утро опять стали чудиться неясные скрипы и топтание у дверей.

На рассвете, наконец, все стихло. Маттафия полудремал. И в эту предрассветную тишину входили прежние годы, и та суета, и праздничный шум, которые царили в Гиве в день свадьбы Давида и Мелхолы. А перед этим было ожидание, тягостное ожидание. В Гиве тоже было полно соглядатаев и воров, таких как Цофар. Это он ночью искал листки. Мог ведь придти и днем, придти и отобрать. Просто, привычка все делать тайно. Говорить одно, а делать другое.

Сколько было таких в Гиве, которые похоронили Давида заранее. И вот он появился с заплечным мешком, сутулый и сразу на несколько лет постаревший. Лицо его прорезали первые морщины, и глаза были потухшими. Стоял полуденный зной, но Саул не покидал своего места, он сидел в тени тамарискового дерева у городских ворот, словно ждал Давида. Давид молча миновал стражей и подошел к царю. Лицо царя лишь на мгновение озарилось улыбкой, которая тотчас исчезла, когда Давид опрокинул свой мешок, и все увидели запекшиеся в крови детородные отростки, их было явно больше сотни, никто не стал их пересчитывать. Лица людей были напряжены, словно все они были причастны к тому, что свершил Давид. И Саул не сказал, а прохрипел: “Она твоя, Давид, твоя отныне и навеки!”.

Никогда не было выпито столько шекера и пьянящих вин, как на этом свадебном пиршестве. Три дня и три ночи не смолкала Гива, и был зажжен на высоком холме огромный костер, и казалось, в ночи новое солнце встало над городом. В красных отблесках огня развевались белые одежды подруг Мелхолы. Она восседала рядом с Давидом и Саулом в золотой короне, словно ханаанская богиня Астрата, богиня любви и плодородия, и шаронские белые розы были рассыпаны у ее ног. И на лице ее мелькали отсветы костра, красные языки которого лизали ночное небо.

Но мрачен был на пиру Саул, очень любил он Мелхолу и считал, что она достойна лучшего жребия, и тяготило его то, что досталась она сыну Иессея, рвущемуся отнять у него славу и престол,

И Давид был невесел, добившийся, наконец, своего, он понимал, что не избежать ему гнева Саула. А может быть, виделись ему те, кого погубил он, чтобы отдать выкуп. Беззвучно шевелились губы Давида. К кому обращался он? О чем просил? Перед кем каялся? Знал он один. И знал это Господь, от которого не утаишь даже мысли. Был ли замысел Господень в этом кровавом выкупе, вряд ли... В песнях своих Давид всегда воспевал милосердие Господне и его заветы. Но ведь сказано в заветах - не убий, не возжелай жены ближнего...

И лишь Мелхола была счастлива, она как будто не замечала ни сумрачности Давида, ни мрачности отца. Нежные ее губы были полуоткрыты, белые зубы сверкали как жемчуга, она откидывала голову, и длинные волосы переливающимся потоком рассыпались по плечам, и затаенная улыбка озаряла ее прекрасное лицо. Но временами и на нее находила необъяснимая тоска, будто предчувствовала она, будто видела ту череду страданий, что предстояло ей перенести. Она знала, что не умолкнут враги Давида, что не смирится с ее выбором отец. И в послесвадебные дни, когда Давид и Мелхола не покидали своих покоев, когда вкушали радость объятий и поцелуев, завистники в царском доме не переставали нашептывать Саулу о том, что нельзя доверяться Давиду.

Маттафия был в покоях царя, когда собрались там сотники, тысяченачальники и царские сановники. Говорил пред всеми Авенир о непомерном возвышении Давида и его хитросплетениях, которыми окутал он всех, о посулах, обещанных воинам, о том, как заманивает в свои сети Давид легковерных людей, обещая всяческие блага и отмены податей. “Все это пустые посулы, - вторил ему Ноар, -я собственными ушами слышал, как похвалялся Давид, что семьи воинов не будут платить подати, когда он взойдет на царский престол!”. Это была явная ложь, никогда Давид не обещал ничего подобного. Маттафия с трудом сдерживал себя. Он должен был тогда вступиться за Давида, но кто бы прислушался к нему, простому сотнику. А его военачальник Шамгар, ненавидящий Давида, видя общее настроение, осмелел, и чтобы показать свою преданность Саулу, выкрикнул: “Доколе будем терпеть, пришла пора защитить царя от искусителя!”.

И все разом закричали, что надо предать смерти нечестивца. И сказал Саул:

- Всему есть предел, и мое терпение кончилось!

Никто не решался возвысить свой голос в защиту Давида, и лишь Ионафан не согласился со всеми, поднялся он и горячо возражал отцу:

- Не грешит ли отец и господин мой против раба своего Давида? Он ведь ничем не вредил царю своему, и дела его весьма полезны для умножения нашего могущества. 0помнись, отец мой! Ведь Давид подвергал опасности тело и душу свою, чтобы поразить филистимлян, и Господь через него сделал спасение всему Израилю. Ты, отец, видел это и радовался! Ты слушал пение Давида, и оно просветляло душу твою. Для чего же ты хочешь согрешить, почему слушаешь клеветников, жаждущих пролить невинную кровь и умертвить Давида, верного слугу твоего и возлюбленного дочери твоей и сестры моей. Клянусь Господом Богом нашим, что нет среди сынов Израиля более преданного тебе человека, нежели Давид!

Не страшился Ионафан вызвать гнев своего отца, говорил искренне, и дружба была для него превыше всего. И возрадовался тогда Маттафия, что нашелся человек, вступившийся за правду, и с восторгом воспринял ответные слова царя. Сказал Саул, смирив свой гнев, и глядя на сына с любовью:

- Честен голос твой, Ионафан, во всем ты стоишь на стороне праведности! И в отличии от льстецов, окружающих меня, говоришь все, что лежит на сердце твоем. Не меньшей славы, чем Давид, заслуживаешь ты - истинный победитель филистимлян. Ценю я твое воинское уменье, и слово твое для меня превыше всех других. Жив Господь наш, ибо вкладывает он в твои уста слова правды. Клянусь тебе, сын мой, что не умрет Давид!

Ионафан, не ожидавший такого ответа и готовый к любому исходу, шагнул к отцу и поцеловал его в плечо. Лицо Ионафана просветлело, были прекрасны его глаза, полные любви к отцу. И стояла благодатная тишина в царских покоях, ибо никто не посмел возразить Саулу. И первым переменил свое мнение Ноар и, чтобы смягчить свои прежние речи, сказал, что возможно Давид воистину хочет улучшения доли многих, что молод еще Давид, а молодости свойственна горячность. И вслед Ноару те, кто совсем недавно требовали предать немедленно смерти Давида, начали восхвалять его храбрость и воинскую сметку. И даже Авенир сказал: “Погорячились мы, нельзя нам терять такого воина, каждый может споткнуться на пути своем и не нам судить его”.

Маттафия обрадовался тогда, хотя и понимал, сколь невелика цена этим словам, и хотелось ему сказать Саулу: “Отец, не верь никому, ты сам волен решать судьбу рабов твоих, народ верит тебе и Давиду”. Смотрел Маттафия тогда на Саула с восхищением, но царь не замечал простого сотника.

Жизнь в царском городе Гиве заставляла всегда держаться настороженно, не говорить открыто то, что думаешь, быть терпеливым и знать свое место. Это он, Маттафия, не понимал в те годы. Он искал благоволения царя, а надо было держаться подальше от царского дома. Ибо даже милости царя были опасны, они порождали зависть и озлобленность со стороны царских сановников. Решения же Саула порой были столь разноречивы, что каждый мог истолковать их по-своему. Казалось бы, Давида оставили в покое, но не прошло и месяца, как был Давид послан в рискованный поход против филистимлян. Причем его, Маттафию, а также Ионафана запретил Саул брать в отряд, отправляющийся на битву. Об этом поведал сам Давид в один из вечеров, когда они встретились после учений.

- Мне дают необученных ратников, - сказал Давид, - и не допускают к Саулу, говорят, что это приказ царя, что не хотят рисковать, что это будет не битва, а нечто вроде разведки, чтобы выведать силы филистимлян. Но я слышал, что Ноар задумал погубить меня, он знает, что филистимляне переполнены гневом, что поклялись умертвить меня. Мелхола молит меня остаться, она хотела сама уговорить отца, но я запретил это делать. Я воин и должен исполнить повеление царя, а не прятаться за юбки своей жены.

Маттафия не сказал тогда Давиду, что запрещено отправиться с ним вместе в поход, он все еще надеялся, что сумеет убедить Шамгара, он тогда не знал, что запрет наложен самим Саулом. Давид в тот вечер много говорил о Мелхоле, он считал, что ее любовь - главная удача жизни, что самому Господу было угодно соединить их, что он не достоин Мелхолы и молит Господа простить ему все прегрешения и не лишать его любви этой самой прекрасной из всех дочерей Израиля. Он говорил, что у Мелхолы недюжинный ум, что с ней можно говорить обо всем, а не только предаваться страстным ласкам на ложе любви. Она обучена и клинописи, и арамейскому письму, она помнит все старинные предания, она записывает псалмы, сочиняемые им.

- Я не держу зла на Саула, - сказал тогда Давид, - если бы у меня была такая дочь, как Мелхола. я тоже не хотел бы никому ее отдавать. Поверь, я не достоин ее. Мне надо еще долго каяться перед Господом и испрашивать прощения за свои прегрешения!

В этом был весь Давид, когда он увлекался женщиной, он считал ее превыше и прекраснее всех, она была для него небесным созданием. И так было до тех пор, пока ее не сменяла другая. Правда, любовь к Мелхоле не истерли годы, но, наверное, Господь не простил Давида, не простил тот выкуп, который он дал за Мелхолу. Господь затворил ее лоно, и не дано было ей продолжить род Давида. И то, что в ней не зарождалась новая жизнь, уже начинало беспокоить Давида, но тогда он еще ничего не говорил об этом, страсть затмевала ему глаза. Любовь Мелхолы к нему тоже не знала границ. И можно ли было не любить Давида...

Через день после той встречи Давид покинул Гиву с небольшим отрядом необученных ратников и двинулся на сближение с войском филистимлян в пустыню Зиф. Саул, отправивший по наущению Ноара на верную гибель этот отряд, впал в беспросветную тоску. Снова помутился его разум. Говорила Ахиноама, жена царя, что по ночам Саул вскакивает с ложа своего, кого-то невидимого пытается поймать, вытаскивает меч и машет им, а потом бьется в судорогах и зовет Давида. И возмущалась Ахиноама: о ком печалится царь, достойно ли это царя! Жестокосерден Давид, не дрогнула его рука, когда добывал он выкуп, не дрогнет и при истреблении сыновей царских, и пока жив Давид, не даст он наследовать престол сыновьям моим, и напрасно Ионафан столь доверяет ему, держит его Давид в коварных силках своих! Будь он проклят, Давид! Он и его арфа!

Желала она прилюдно погибели Давиду, да и другие его враги мысленно уже хоронили его. Но не сбылись их чаяния! В первый день месяца Ава, ранним утром разбудили Гиву протяжные трубные звуки шофаров и топот ног - то входили через крепостные ворота воины Давида и вели они пленных филистимлян, и гнали волов и овец, захваченных у врага. И пели воины песни, славящие их военачальника, храброго и удачливого Давида. Но ни Саул, ни Авенир не вышли встречать победителей. Мелхола зато прилюдно обняла и расцеловала Давида, радостно приветствовал его Ионафан и говорил, что не надо таить зла на царя, что у царя много тяжких забот, а многие заботы рождают многие печали. И Давид соглашался с ним, говорил, что не держит обиды на царя в сердце своем, и царю обязан тем, что доверен ему, Давиду, был отряд ратников, что произведен он в военачальники, и благодарен он царю - ибо родил Саул самую красивую и величественную женщину из тех, что живут на земной тверди.

Был тогда счастлив Давид и готов был простить всем и наветы, и злобу, и всяческие ковы, замышляемые против него. И окружали Давида в Гиве не только враги, многие верили в него, сочувствовали ему и понимали, что Господь на его стороне. И как ни старались погубить Давида его враги, все их подвохи и западни обращал Давид себе на пользу и выходил победителем. Вот и на этот раз, как поведали ратники его отряда, долго молил он Господа о победе, ночь простоял на холме под ветвистым дубом... А утром удалось Давиду заманить в узкое ущелье филистимлян, сделали вид воины Давида, что в испуге убегают и даже копья побросали, и филистимляне, уверенные в скорой победе, кинулись в погоню, и стеснило их бег ущелье, а лучники Давида уже заняли свои места на скалистых уступах, и полетели смертоносные стрелы в спины филистимлян, и падали филистимляне, пораженные стрелами, и столько их пало, что заполнили трупы то узкое ущелье, и не осталось там места даже для узкой тропы, а к ночи слетелись грифы с окрестных гор и завершили кровавый пир. Казалось бы, после такой победы Давид должен был сменить менее удачливого Авенира и стать главным военачальником, но событиям дано было принять совершенно иной оборот.

Поначалу ничто не предвещало грозы. Веселье в доме Давида не прекращалось. Один праздничный день сменял другой. И наступил месяц Тишрей, и десятый день его - день очищения Йом-кипур. Давид принес в жертву Господу трех овнов без единого пятнышка, белых, словно облако небесное. И когда возносил жертвы, то молился и каялся в грехах своих. И пошел в этот день дождь, а после дождя заиграла на небе семью цветами радуга, ярким мостом соединила купол небесный и земную твердь, и увидели все в этом добрый знак.

Он, Маттафия, в этот день тоже принес жертву - молодого бычка и радовался вместе о Давидом. И все они в тот день веселились, и пили виноградное вино, и танцевали и слушали песни Давида. И никто не догадывался о приближающейся беде...

А на следующий день пришлось бежать Давиду, чтобы спасти свою жизнь. Тогда, в тот день, Маттафия почти ничего не понял. Дошли до него только обрывки разговоров, в которых царские сановники осуждали Мелхолу, и те проклятия, которыми они осыпали Давида.

Уже много позже, когда они вместе скрывались в пещерах у Мертвого моря, Давид поведал Маттафии, как ему удалось спастись...

В то утро, по словам Давида, будто кто-то с небес - ангел ли божий или сам Господь - подсказал Мелхоле: проснись и встань, беда на пороге дома твоего. Давид сквозь сон видел, как поспешно натянула она на себя свои одежды, потом подошла к нему и поцеловала, а потом засветила огонек в сосуде и, неслышно ступая, вышла из спальных покоев. Он проснулся окончательно, но вставать ему не хотелось. Вскоре она вернулась, была очень взволнована и сказала ему: “Вставай и поспеши, если ты не спасешь души своей сейчас, то не увидеть тебе более восхода солнца. И не буду я жить тоже, без тебя нет жизни мне!”. Давид спросил, что так растревожило ее, и Мелхола сказала, что видела она, как мечутся тени людей у окна дома, что разглядела она затаившегося у порога ратника с обнаженным мечом.

Тогда Давид поспешно облачился в свои одежды, взял меч и копье. А Мелхола тем временем вытащила статую, изображавшую ханаанского бога Ваала, добытую в одной из битв Давидом. Она совсем недавно хотела сжечь ее, но подивилась мастерству умельца, вырезавшего из дерева этого идола, столь напоминавшего человека, и решила оставить статую в доме, хотя и рисковала. Если бы кто-либо донес левитам - пришлось бы долго оправдываться, даже дочке царя. Эту статую Мелхола положила на ложе, а сверху накрыла плащом Давида. А потом отворила окно и сказала Давиду, что сейчас она выйдет из покоев и громко закричит, чтобы сбежались к ней те, кто окружил дом и задумал недоброе, и сказала, чтобы Давид не обращал внимания на ее крики, а выскочил бы в окно и тем самым спасся. В минуты опасности, по словам Давида, Мелхола умела действовать обдуманно и спокойно. Все у нее и в этот раз было правильно рассчитано.

Она вышла из покоев, уронила светильник и громко закричала. К ней сразу подбежали люди - это были стражники, посланные Саулом, чтобы схватить Давида. Старшим у них был сотник, знакомый Маттафии, он сказал Мелхоле: “Не гневайся, моя госпожа, приказал нам Саул доставить к нему Давида. Скажи, где муж твой?”. Мелхола спокойно ответила: “Муж мой болен. Вчера еще занемог и так сильно, что не может даже рукой шевельнуть, все тело его сковал недуг. Скажи об этом отцу моему, Саулу!”. Сотник послал своего оруженосца к Саулу, а сам остался, не поверил он Мелхоле и пожелал увидеть больного. Она повела сотника в спальные покои, и тот увидел - лежит больной неподвижно, и успокоился сотник, приняв идола за Давида. Тут вернулся оруженосец, посланный к царю, вернулся с царским повелением - принести больного Давида в дом Саула. Кинулся сотник к постели, отбросил плащ - и увидел статую идола, и глаза ладонью прикрыл, ибо грешно даже смотреть сыну Израиля на безбожную статую.

Повели тогда Мелхолу к Саулу. Разгневан и мрачен был царь. “Ты отпустила врага моего! - закричал он, и задергалась у него бровь, и затряслись руки. - Ты не дочь мне, ты исчадье демонов! Это ты подстроила так, что он убежал! Ты слепа в своей любви, ты веришь только ему! А он при случае предаст тебя, не задумываясь!”. Саул распалился, его трудно было остановить, он даже грозил, что предаст Мелхолу бичеванию, а потом отдаст на потеху рабам своим. Она, дрожа от страха, пыталась оправдаться. Говорила, что нету ее вины ни в чем, что Давид мог ее убить, если бы стала она ему препятствовать, и что хотя и любит она Давида, но кто может быть дороже отца...

И тогда приказал ей Саул, чтобы накрепко держала язык свой за зубами и чтобы не смела никому говорить, что он, Саул, ищет Давида, и если Давид появится в доме ее, то сразу же должна она известить сотника, который будет нести стражу в саду подле дома со своими людьми. И повелел он тому сотнику глаз не спускать с Мелхолы ибо не поверил царь ее покаянным словам, знал, что горячо любит она Давида.

И еще приказал Саул не выпускать ее из дома. Поэтому она не смогла предупредить брата своего Ионафана о том, что нависла над Давидом смертельная беда и нельзя ему возвращаться в дом свой. Маттафия тогда ничего об этом не знал. Помнится, очень удивлялись они с Ионафаном, что нигде не показывается Давид, и успокаивали себя тем, что решили - нежится их друг с молодой женой и видеть никого, кроме нее, не желает... А потом узнал Ионафан о совете военачальников, на который почему-то не были званы ни он, ни Маттафия, и на этом совете поведали лазутчики Саула, что пребывает Давид в Раме, у пророка Самуила, и было решено на совете послать отряд воинов в Раму для поимки Давида. И поняли они с Ионафаном окончательно, что хотят обречь на погибель Давида, когда даже Ионафана не впустили стражники в дом его сестры Мелхолы.

Оскорбленный Ионафан стал искать Саула, был разгневан и кричал на Авенира, - оказалось, что Саула нет в Гиве. Ионафан подумал, что его обманывают, искал повсюду царствующего отца. А тут поползли слухи, что Саул тоже отправился в Раму к Самуилу, и будто, не дойдя до дома Самуила, снял царь свои одежды, пал на землю и так пролежал всю ночь, и говорил непонятные слова, и взывал к имени господнему. И ехидно усмехались недруги Саула, рассказывая эти небылицы, и повторяли: “Опять Саул подался в пророки!”.

Всего несколько дней отсутствовал царь в Гиве, и вот уже готовы высмеять и предать его. Одного такого насмешника он, Маттафия, едва не проткнул мечом. Понимал тогда Маттафия, что не пророчествует Саул в Раме, что это злой дух напал на царя и одолевает его душу. И хотелось ему, Маттафии, идти в Раму, встретить там царя, примирить с Давидом, успокоить, но был не волен Маттафия в своих делах и подчинен начальнику своему Шамгару. И не прошло и семи дней, как Давид сам вернулся из Рамы. Ночью разбудил Маттафию стуком в окно и попросил срочно отыскать Ионафана. Давид спешил, и было не до разговоров.

В то время он, Маттафия, еще не представлял насколько далеко зашел в своем гневе Саул. Думал, что все это преходяще, отступятся от Саула злые духи, и вновь будет царь благосклонен к своему любимцу Давиду.

И казалось Маттафии, что напрасно таятся Давид и Ионафан. Через несколько дней они все втроем встретились на поляне за тамарисковой рощей. Давид обнял Маттафию, говорил растерянно, утверждал, что нету ему спасения. Впервые видел его таким Маттафия - плащ порван, борода всклокочена, под глазами круги. Говорил Давид, что Саул не даст ему жить спокойно ни в одном из городов Ханаана.

- В чем грех мой перед отцом твоим? Почему он хочет погубить душу мою? - спросил Давид с тоской, обращаясь к Ионафану.

- Никак не умрешь ты, - сказал Ионафан, - отец открывает моим ушам все дела свои, зачем ему скрывать от меня свои повеления? Тебя хотят столкнуть с ним сановники его, я знаю, это они натравливают отца, они все подстроили!

- Ах, Ионафан, любезный моему сердцу, - печально произнес Давид, - отец твой и господин наш царь Саул хорошо знает, что я нашел благоволение в очах твоих, и потому он никогда не скажет при тебе открыто, что решил умертвить меня, он не захочет огорчать тебя. Но поверь, только один шаг между мной и смертью!

- Поверь, Давид, - воскликнул Ионафан, - что душа твоя пожелает, все сделаю для тебя, для твоего спасения!

И он, Маттафия, тогда тоже поклялся, что всегда придет на помощь, что не страшится гнева Саула, что сделает все, чтобы смягчить сердце царя. И договорились они тогда, что надо все окончательно выяснить у Саула, узнать -велик ли гнев царя и в чем причины гнева. И сказал тогда Ионафан, что, возможно, преувеличены все страхи, что должен Саул понять - не враг ему Давид. И думал тогда Маттафия, что пройдет гнев Саула.

Это уже потом он, Маттафия, осознал, какая пропасть разверзлась между Саулом и Давидом, что, возможно, именно в Раме сказал Самуил царю об избрании нового помазанника и назвал имя этого помазанника - Давид. Догадывался ли об этом Ионафан - у него уже не спросишь, пока сам не сойдешь в царство теней. Но если бы даже и знал Ионафан о помазании Давида на царство, не отступился бы он все равно от своего друга. Давид это знал тогда. Все свои надежды он связывал с Ионафаном.

Предложил Давид, чтобы Ионафан на трапезе, посвященной началу месяца, на которой раньше всегда присутствовал Давид, выяснил все у Саула. И если Саул начнет спрашивать о нем, о Давиде, то должен Ионафан сказать, что Давид выпросился у него пойти в Вифлеем на годичный пир своего рода, ибо был такой обычай у отца Давида Иессея - собирать сыновей своих в начале месяца Кислев. Если в ответ на это Саул скажет: правильно сделал, сын мой - то опасаться нечего, гнев царя прошел. А если вспылит и начнет поносить Давида - надо срочно бежать из Гивы. “Пусть только выскажет Саул вину мою, - попросил Давид Ионафана, - и если есть какая вина на мне, то умертви ты меня сам, господин мой Ионафан, зачем долее страдать мне и ждать смерти от отца твоего!”.

При этих словах Давида отпрянул от него Ионафан и развел руками, очень обидны были для него речи друга, ведь все готов был сделать для Давида. “Опомнись! - воскликнул Ионафан. - О чем говорят понапрасну уста твои? Я знаю - ты чист в помыслах и делах твоих! Если задумал отец мой злое дело, ужели не извещу я тебя? Уверен я, что уже прошел его гнев, и жаждет он увидеть тебя, и оказать тебе милости свои...”. И договорились они встретиться через день здесь же, за тамарисковой рощей, около большого камня. Условились, что Давид притаится за этим камнем. И сказал Ионафан, что возьмет с собой его, Маттафию. Но стал возражать Давид, стал говорить, что не надо вмешивать в эти дела Маттафию, ибо семья у него и в ответе он за домашних своих. Маттафия тогда слушал Давида с недоумением, при чем здесь семья, воин всегда рискует собой, и мелькнула догадка - не опасается ли его Давид, не думает ли, что он, Маттафия, таит на него зло за прошлое, за Зулуну. Но может ли женщина разрушить дружбу?

Теперь он, Маттафия, понимал, что Давид судил других по себе. Он, Давид, мог предать друга из-за женщины, он мог послать на смерть соперника, как он это потом сделал с Урией Хеттеянином, чтобы завладеть его женой Вирсавией... Тогда же, в Гиве, Маттафия обиделся, стал клясться, что не боится гнева Саула. И сказал тогда Ионафан: “Давид прав, то что позволено и будет прощено сыну царя, то не проститься простому сотнику! Я возьму с собой своего оруженосца”. И помнится болью отозвались эти слова в сердце. Но было не до споров и обид. Темнело, надо было успеть обо всем договориться.

“Ты будешь сидеть за камнем, - объяснял Ионафан, обняв Давида за плечи, - и я пущу в твою сторону три стрелы, будто я стреляю в цель, а потом пошлю отрока-оруженосца, говоря: пойди найди три стрелы, и если скажу ему - вот все три стрелы сзади тебя, возьми их - то все улажено, и спас тебя, Давид, всемогущий Бог, а если я скажу отроку - вот все три стрелы впереди, то значит, следят за мной, и ты, Давид, уходи, не медля и спасайся. А я все сделаю, что могу, для спасения твоего. Но и ты, если будем живы, окажи мне милость Господню - сохрани род мой, не отними милость свою от дома моего во веки веков, даже и тогда, когда многих будешь истреблять, пусть останется милость твоя на доме моем. Поклянись мне, Давид!”. И обнял тогда Давид заступника своего и друга Ионафана, и проступили слезы на глазах у него, и клялся Давид, что все исполнит для Ионафана...

Но может ли человек клясться в чем-либо, вправе ли давать клятвы, коли ходит каждый под Господом Богом, в дланях Бога судьба каждого, и волос не упадет с головы без веления свыше, а свершится иное - и прогневается Господь и направит руку твою на пролитие крови, и что тогда будут стоить все клятвы. Тогда, в Гиве, он, Маттафия не понимал, почему Ионафан требует такой странной клятвы, причем уже не в первый раз. И надо теперь только дивиться прозорливости Ионафана, предвидел Ионафан, что не наследовать ему престол отца, знал, что помазан Давид на царство. Знал, но не стал врагом Давида, а еще более дарил его своей любовью. И если то, что сказал Цофар правда, если покусился Давид на весь род Саула, если не пощадил сына своего друга, то это уже совсем не тот Давид, которого знал Маттафия...

Как они с Ионафаном переживали за судьбу Давида! И в праздник новомесячья сидели рядом на трапезе у царя. Рождался месяц дождей - Тевет, повеяло уже холодом с гор, и вот-вот должны были начаться обильные ливни. Но в сам день праздника новомесячья выдалась солнечная погода. Но не веселило ни солнце, ни чаши с шекером собравшихся в доме Саула. Молча сидели военачальники за праздничным столом. Рядом с царем, как обычно, сели слева Авенир и Ионафан, а справа - осталось пустым место Давида. И тогда спросил Саул у Ионафана: “Почему это не пришел сын Иессеев?”. И не было злобы в голосе царя, и если бы не знал ничего Маттафия, то мог подумать, что обеспокоен Саул и печется о своем любимом песнопевце и военачальнике. Однако, это было далеко не так, ибо даже по имени не хотел назвать Давида Саул, а спросил, как о самом обычном простолюдине - сын Иессеев. И не поверил Саул сыну своему Ионафану, когда тот стал объяснять о празднестве в родном городе Давида Вифлееме. Пытался он успокоить царя, но чем больше он старался, тем более приходил Саул в ярость, и весь свой накопившийся гнев обрушил на Ионафана. И такой ненавистью горели глаза Саула, что Маттафии казалось, бросится сейчас царь на сына своего, и Маттафия даже привстал и подвинулся ближе, чтобы встать, если потребуется, между ними.

- Негодный! Непокорный! Извращенный похотью! - выкрикивал Саул, схватив Ионафана за края одежды. - Так ты чтишь отца своего, что и малого не можешь исполнить из приказанного мной. Велел я тебе привести сына Иессея, а ты явился один! Ты испугался за его жизнь! Разве я не знаю, что ты подружился с сыном Иессея на позор отцу и матери. Ты не поймешь того, что доколе этот хитрец будет жить на земле - не устоишь ни ты, ни царство твое. Не станет меня - и не к тебе перейдет престол мой! Ты сейчас же пойдешь и приведешь его сюда, он обречен на смерть, так угодно Господу!

Лицо Ионафана побледнело, он сжал кулаки, казалось, он сейчас кинется на царя. Авенир бросился к Ионафану, готовый схватить ослушника, но отстранил его Ионафан и шагнул к атласному пологу, завешивающему вход в покои. Лицо его стало белым, как мука, все мышцы его напряглись, и желваки заходили на скулах, и спросил он у Саула:

- Что сделал тебе Давид, отец и господин мой? За что ты хочешь умертвить человека, верного тебе? Или правду говорят, что злой дух одолел тебя?

Это было прилюдное оскорбление, собственный сын при всех высказывал непокорность. Быстрым движением, словно лев, отскочил Саул от стола , выхватил у оруженосца копье и метнул в своего сына Ионафана. Ахнули все разом. И неподвижно стоял Ионафан, не сделал даже попытки уклониться от летящего копья. Но хранил его Господь, и пролетело копье мимо, распоров атласный полог у входа.

И тогда в зловещей тишине Ионафан поднял копье, и замерли все вокруг, но не направил он против царя и отца смертоносное оружие, а положил копье на порог и покинул отцовские покои, не сказав ни единого слова. Немного погодя, и он, Маттафия, вышел наружу и одиноко и тоскливо было на душе его.

Можно ли было простить все это Саулу? Можно ли оправдать его? Теперь он, Маттафия, должен ответить за все. Стать продолжением того, кто дал тебе жизнь, так повелевает Господь. Когда решился бороться, не должно быть сомнений. И если не покинет Всевышний, то придаст силы и вложит свои слова в уста. Им, Всевышним, был избран Саул из сонма многих! Легко ли было простому пастуху стать помазанником Божьим? Пасти народ свой, защищать и не пролить крови - возможно ли? Пусть все услышат правду о нем, первом царе Израиля. Но всегда ли нужна вся правда? Услышав ее, возрадуются те, кому нужно представить царя исчадием ада, порождением злых демонов...

Маттафия подошел к окну, кроны деревьев заслоняли небо. Там, за ними, были крепостные стены, были городские ворота, через которые, возможно, ему уже не дано выйти. Ловушка, которую он сам устроил себе, вот-вот захлопнется. Давид - последняя надежда. И неизвестно, что он предпримет? И дойдет ли весть до царственных ушей. Кто мчится в Иерусалим? Кому смогла довериться Зулуна? Вопросы - без ответов...

Маттафия стоял у окна, погрузившись в мрачные раздумья, когда за спиной его послышался вкрадчивый голос Цофара:

- Царь бодрствует? По-прежнему чисты пергаменты, и память не хочет возвращаться? А ведь пора для отыскания истин пришла... Царю угодно выслушать про те злодеяния, о которых он забыл?

Маттафия повернулся, рядом с Цофаром он увидел человека со свитком, а позади за ними, склонив голову, стоял Бер-Шаарон, которого держал за плечо стражник.

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |  | 21 | 2 | 23 | 4 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002