Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XII

Глашатаи с утра протрубили в шофары, возвещая народу о большом сборе. И повторяли повсюду глашатаи, что виновный в кровавых злодеяниях царь Израиля жестокий Саул предстанет перед справедливыми судьями города. И было всем объявлено - явиться на холм Рамарука - бога, оберегающего город, и еще призывали глашатаи тех, кто может свидетельствовать против Саула, не опасаясь мести поверженного царя, обличать смело его злодейства.

День был солнечный. Судьи, первыми появившиеся на холме, заняли места в тени священной пальмы у жертвенника. Жаждущие зрелищ обитатели города расположились полукругом у подножья холма. Сидели на камнях, на принесенных с собой деревянных чурбаках и подстилках, а то и просто на траве. Были прочитаны благодарственные молитвы на арамейском, амаликитянском и на языке иври, и в каждой восхвалялись свои боги за то, что ниспослали на город благодать и отдали в руки судей того, чьи деяния породили злые духи.

И когда взошел на холм Маттафия, ведомый стражниками, трепет прошел среди собравшихся. И облегченно вздохнули все, когда объявил один из судей, что не будет пощады убийце и что настал день отмщения.

Маттафия стоял, подняв голову, глядя поверх толпы туда, где за торговыми рядами в зелени садов скрывался дом Зулуны. Она писала ему об этом месте, писала, что оно недалеко от холма Рамарука. Он не понял, кто такой Рамарук. Он думал, что в городе-убежище поклоняются одному Богу. Два рослых стражника, стоящие рядом с обнаженными мечами, не сводили с Маттафии глаз.

Долго не начинали, ждали верховного правителя. Каверун так и не появился, прислал вместо себя своего советника Цофара. Главный советник Цофар небрежно кивнул судьям, вскинул голову и, подняв руку, произнес:

- Злодеяния, свершенные на лике земном, не проходят бесследно и безнаказанно. Кровь праведников взывает к нам, кровь невинно убитых вскипает в подземном царстве, тени замученных замерли в ожидании. Сейчас мы начинаем справедливый суд. Рамаруку угоден этот суд. Пусть каждый, кто может свидетельствовать против Саула, даст знак судьям - и всем будет дано право вскрыть злодеяния бывшего царя!

Эти его слова сопроводил удар в медные тарелки и пронзительный звук трубы, объявляющие о начале судилища. И когда все смолкло, поднялся старейшина судей Иехемон. Несмотря на преклонные годы Иехемон обладал звучным голосом. Он забрался на большой камень, чтобы его все видели. К нему подбежали стражники, чтобы помочь ему стоять на этом камне, Иехемон отстранил их. Он потеребил свою клочковатую седую бороду, взгляд его остановился на сидящем в первых рядах бывшем начальнике стражи Арияде.

- Позор страже, допустившей в город элодея, - сказал Иехемон, сделал паузу, наслаждаясь растерянностью Арияда, и продолжил, - и хвала страже, разоблачившей элодея...

Собравшиеся шумно переговаривались между собой, их не интересовало, кто и как пропустил Саула, им нужна была голова Саула, многие были уверены, что сразу начнется казнь, и торопили события.

- Подтверди народу, кто ты есть? Ты царствовал над Израилем? - строго спросил Иехемон у Маттафии.

- Ты сказал и да будет так, - спокойно ответил Маттафия.

- Скажи, - продолжал допрос Иехемон, - почему ты избрал для себя нашу крепость, разве неведомо было тебе, что здесь обитают не только иврим, что здесь нашли обитель гонимые тобой и амаликитяне, и аммонитяне, и герзияне! Ты думал - они пощадят тебя, что они все забыли?

- Царь, давно потерявший власть, может ли считаться царем? Он становится одиноким путником на лике земли, он становится гонимым, и почему город, укрывающий гонимых, не может стать и его городом? - сказал Маттафия и вновь посмотрел поверх голов туда, где должен был стоять дом 3улуны, так и не ставший его домом. Он ждал и опасался ее появления. Но женщин среди собравшихся не было. Очевидно, понял он, женщин не допускают на судилища, и это успокоило его.

- Язык твой сохранил свою лживость, - вмешался Цофар, - нам ли выслушивать твои путаные измышления. Сегодня тебе лучше молчать. Ты весь в крови, она проступает на лике твоем!

Цофар, не сумевший переубедить правителя, жаждал закончить суд как можно быстрее, он продолжал опасаться Маттафии, он полагал, что судьи потребуют немедленно казни, со многими из них он успел переговорить и был уверен в быстром исходе суда.

И действительно, сразу раздалось несколько голосов, требующих скорой казни, и поддержали эти голоса собравшиеся, кричали со всех сторон:

- Пусть ответит за кровь! Смерть убийце!

Иехемон поднял руку, призывая всех к спокойствию.

- Отвечай, Саул, - сказал он, когда голоса нетерпеливых стихли,- на что надеялся ты, когда шел в наш город-убежище? У тебя есть здесь сообщники? Кто открыл тебе тайные дороги к городу?

Маттафия вздохнул, расправил плечи, он стоял здесь один против всех. Он должен был смирить себя, он не имел права повышать голос, и он начал говорить тихо и смиренно, словно кающийся грешник.

- Простит меня Господь, - сказал он, - годы скитаний и годы войн истомили меня. Я был наслышан, что есть на земле Ханаанской обитель для тех, кто не хочет обнажать свой меч, кто гоним. У меня нет здесь сообщников, никто не указал мне дорогу. Я не раз сам судил себя за прошлые грехи и готов ответить за все деяния Саула, я прошу со спокойствием выслушать меня, я докажу вам, что царь Саул радел за народ. И я прошу поверить словам тех свидетельствующих, кто сам видел то, о чем хочет поведать...

- Довольно плести паутину слов, уста твои лживы и лукав язык царский, - прервал его Иехемон под одобрительный гул собравшихся, - свидетелей нечестивости и мерзости твоей будет столько, что ты ужаснешься и сам будешь просить скорой казни. И первыми, кто обличит тебя будут амаликитяне!

Старейшина амаликитян, коренастый, заросший гривой седых волос, с трудом взошел на холм, опираясь на увесистый посох. Отдышавшись, он ткнул посохом в сторону Маттафии и плюнул.

- Будь ты проклят гнусный злодей, - крикнул старейшина амаликитян,- я обличаю тебя от имени всех умерщвленных! Клянусь всемогущим Рамаруком, слова мои будут только на стезях правды. Я благодарен богам, что дожил до этого дня! Да свершится правый суд и будут отомщены невинно убиенные! Судьи города, справедливейшие из справедливых, народ наш, сыновья Амалика жили на полуденной земле и мирно пасли свои стада, и первыми никогда не обнажали мечей, и не натягивали тетиву своих луков! Я был молод тогда, в те страшные дни, в которые лишены были жизни своей мои соплеменники.. Я еще не мог держать меч и бросать копье, я был бессилен. Моего отца разрубили надвое, мою маленькую сестру растерзали на моих глазах, вдоволь натешившись и надругавшись над ней. Воины Саула напали на нас внезапно, они вытаскивали из шатров мирно спавших там и вонзали мечи в живот. Самые страшные кары малы для убийцы целого народа! Его надо побить камнями немедля, чтобы не узрел он следующего дня. И если есть здесь его сторонники, то надо выявить их и предать смерти! И со всех сторон закричали бывшие здесь амаликитяне:

- Смерть убийце! Смерть за кровь нашу!

Едва успокоил их старейшина судей Иехемон. И сказал он:

- Суд наш справедлив и покарает убийцу, но, возможно, кто-либо из сынов Израиля хочет защитить своего царя. мы должны услышать все мнения...

Но напрасно Иехемон взывал к собравшимся, если и были здесь сыны Израиля, то не собирались они открыто защищать Саула, опасаясь гнева амаликитян.

И тогда взошел на холм Элгос, главный священник Рамарука, возлагавший жертвы на алтарь всесожжения и умевший по звездам определять волю богов. И смолкли сразу все голоса, ибо не часто позволял Элгос раскрываться своим устам в присутствии многих и не было другого человека в городе-убежище, кто бы знал все прошлое и мог предсказать будущее. И хотя считалось, что в городе-убежище равны все боги, и каждый волен поклоняться своему богу, Элгос постоянно и открыто обличал единого Бога Израиля и утверждал, что бессилен и немощен этот Бог и что не может он защитить людей, а лишь обрекает их на страдания. И теперь начал он свою проповедь, вспомнив давние годы, припомнил он и Содом, и Гоморру, сожженные этим богом города, и судью из рода Данова Самсона, спалившего пшеничные поля, и Авимелеха, убившего семьдесят своих братьев, чтобы захватить власть...

- Это судьи Израиля, избранные их жестоким Богом, такие же жестокосердные были у них пророки, - продолжал Элгос. Он вынул из-за пазухи деревянную фигурку, изображающую бога Рамарука, и теперь говорил, обращаясь к ней, будто не стоял он среди многочисленных жителей, а был наедине со своим всесильным Богом. Он присел на камень, ибо годы не позволяли ему долго держаться на ногах, но голос его был еще звонок, и в наступившей тишине слова его были слышны каждому.

- Кровь наша на царе, но кровь наша и на пророках, - продолжал Элгос, - пророк Самуил столь же виновен, как и царь Саул. Это Самуил призвал уничтожить амаликитян. Это Самуил сделал царем Израиля ничтожного злодея. Пророк, родивший сыновей, крадущих предназначенное в жертву! Чтобы сделали мы, если бы кто-то осмелился похитить агнца, предназначенного для жертвы богу нашему Рамаруку? Мы бы казнили нечестивого, чей бы он сын не был. Мой ли, Каверуна ли... Самуил не мог передать власть бесчестным сыновьям, и тогда он отыскал дикого пастуха, который не обладал мудростью, в котором не было ничего человеческого, который отличался только своим ростом. Это был злодей, полный бездумных страстей, власть околдовала его, и злые духи вселились в его душу. Он был игрушкой в руках Самуила. И когда Саул победил аммонитян, Самуил увидел, что теряет власть и решил утопить в крови всех. Он повелел уничтожить мирное племя. И когда Саул пощадил царя амаликитян Агага, пророк сам разрубил Агага надвое на пиру у Саула. Давно уже истлели кости Самуила. Тень его в подземном царстве корчится в жаре огня. Над ним свершился суд богов. И теперь всесильный Рамарук направил стопы царя Саула к нам, чтобы мы свершили справедливый суд. Мы будем судить не только Саула и осуждать его жестокие деяния, мы осудим всех, кто способствовал возвышению изверга. Мы должны испытать нечестивца огнем - праведный огонь, пожирающий демонов бездны угоден богу Рамаруку. Пусть огонь этот охватит жестокосердного царя. И тогда мы увидим спасет ли Бог Израиля своего помазанника. Все в дланях Рамарука, мы лишь исполнители его священной воли. Сегодня мы станем свидетелями его торжества и посрамления бога Израиля. Но Рамарук всегда справедлив, и если найдутся слова оправдания, он выслушает эти слова. Пусть скажет нам старейшина еврейской общины - с кем он? - с нами или со своим царем, а может быть, он захочет защитить своего царя?

Маттафия вслушивался в каждое слово, он не ждал добрых слов от Элгоса. Он понимал, что здесь никто не станет перечить главному священнику. И постараются отмолчаться даже сыны Израиля, да и многие ли из них остались верны единому Богу, все здесь, в городе опасаются гнева Рамарука. Все начнут подбрасывать сучья в огонь, гибель в огне - страшная смерть. Хватит ли силы встретить ее достойно? Возможно ли доказать истину огнем? Да и кто здесь желает добыть истину? Маттафия не ожидал, что кто-либо из сынов Израиля осмелится подать свой голос в защиту царя. И потому с удивлением увидел, как пробирается к судьям человек его племени.

Это был старейшина еврейской общины Иегуда. Был он сравнительно молод, черная его борода была аккуратно подстрижена, и было отчаяние во взгляде его выпуклых больших глаз. Белые его одежды краями своими волочились по земле, из-под красного пояса виднелись пергаментные свитки. Голос его был звонок, и по мере того, как он говорил, испуг исчезал из глаз его. И он пересилил голоса тех, кто требовал лишить его слова.

- Мы нарушаем главный завет Каверуна, - сказал он, - ни один наш суд не должен касаться богов! За время существования города-убежища ни один человек не карался за веру в своих богов. Если мы станем осуждать богов, они отвернутся от нас. Господь Израиля не только карает свой народ за прегрешения, но и спасает его. Это всемилостивший и всемогущий единый Господь многих. Он доказал свое могущество, утвердив на Ханаанской земле могучее царство Давида. Един Господь, и все мы его сыновья. Все вокруг создано его словом. За шесть дней он создал этот мир. Он отделил свет от тьмы, он собрал воду в моря и реки. Он дал Солнце и Луну, и звезды для освещения земной тверди. Он создал человека из земного праха и подчинил ему всех тварей. Все мы созданы по его образу и подобию. И в заветах, данных Моисею, призвал нас жить, любя друга. Самуил слышал глас Господень, Самуил соединил двенадцать колен Израиля. Господь наш милостив и прощает грехи. Но мы боимся, что гнев его падет на город, мы боимся, что он испепелит все здесь, и молим его простить неразумных. Единый Господь обладает невиданной силой. Было время, когда народ наш угнетался фараонами, и Господь, явившись огнем неопалимым в терновнике, воззвал к Моисею, и Моисей по его велению вывел наш народ из дома рабства. Сотни тысяч рабов, перейдя Тростниковое море, расступившееся перед ними по воле Господа, шли по раскаленной пустыне, они были безоружны, они страдали от голода, у них не было опытных воинов. Господь вел их, столпом огненным указуя путь. И на пути этом расступались перед ними все племена и народы, и лишь амаликитяне возжаждали крови невинных и нападали на обессиленных людей, и убивали женщин и детей, и расправлялись с беспомощными стариками. Амаликитяне, не ведая что творят, готовили свою гибель. И настал срок, отведенный Господом, и устами Самуила приказал Господь покарать неразумных за грехи праотцов их. Виновны ли в этом Самуил и Саул? Могли ли они ослушаться повеления Господня? И вправе ли мы судить Божьи помыслы?

- Ты прав, Иегуда,- изрек Иехемон, - суд не для того, чтобы возвеличивать одного Бога и принижать других. И сам ты нарушаешь суд. Ты славишь своего Бога! Почему же ты и твои соплеменники бежали под укрытие крепостных стен города-убежища? Он не спас вас, гонимых и отверженных! Если Господь Израиля столь всемогущ, пусть спасет своего помазанника Саула. Пусть спасет его из огня очищения, и мы все убедимся в силе твоего Бога!

Сидящие рядом с Иехемоном судьи подобострастно засмеялись, один из них вознес руки к небу и стал раскачиваться, изображая правоверного израильтянина. Иегуда бросил на него осуждающий взгляд и беззвучно зашевелил губами, шепча молитвы и прося прощения за неразумность людей у своего всесильного Бога.

- Не будем спорить, - примирительно сказал Элгос, - давайте спросим у Саула, возможно, подтвердит вам царь, что виновен во всем его жестокосердный Бог, а царь лишь исполнял высшую волю?

Элгос был изощрен в хитросплетениях слов. Понял Маттафия, что хочет главный священник представить израильского царя богоотступником. Надеется, что ухватится он, Маттафия, за протянутую соломинку, и тогда даже Иегуда и его соплеменники отвернутся от него. И молчал Маттафия, высоко воздев голову, и казалось, что происходящее перестало его волновать.

- Пусть поведает нам царь Израиля, если он не виновен и исполнял повеление Господа и пророка Самуила, мы можем отменить огонь очищающий тогда. И судить нам надо не его, Саула, а Бога Израиля и его священников, тех, кто уверовал в него, даже находясь под покровительством и защитой Рамарука. Пусть отречется от своего Бога, если хочет умереть без мучений! - вкрадчиво вглядываясь в Маттафию, произнес Элгос.

И вздрогнул Маттафия, будто по щеке ударили его. Никогда и никто из сынов Израиля не отрекался от единого превечного Бога. И жестоко карал Господь потерявших веру в далекие годы. Тогда были сомневающиеся и нечестивые. Но сейчас, по прошествии стольких лет, в которые явил свое могущество Господь, даже мысль об отречении страшна. Теряли веру в прошлом, когда бежали из Египта. Удалился Моисей на гору Синайскую заключать завет с Господом, не выдержали - разуверились, создали себе золотого тельца - рукотворного идола, и была за то кара Божья - земля разверзлась перед отступниками! Ему ли, Маттафии, предавать Господа своего! И взглянул Маттафия с презрением на судий, и сказал твердо:

- На Господа всесильного уповаю и уповать буду, пусть дано мне принять смерть, но от каждого его слова не отступлюсь, неисповедимы его пути и повеления его мне дороже жизни. Приму любую кару с именем его на устах!

Иегуда посмотрел на него с одобрением. Да и судьи не могли ничего возразить. Страшен суд мирской, но не должен человек отрекаться от своей веры. Спасая тело, потерять душу - что может быть ужаснее. Но встрепенулся Элгос, не желал он, чтобы нашлись сочувствующие царю, и сказал он:

- Господь приказал истребить амаликитян - ты истребил. Господь прикажет тебе спалить наш город - и ты свершишь это?

- Я буду молить его смилостивиться над вами, - ответил Маттафия, - я вымолю пощаду для гонимых, как вымолил Авраам пощаду для благочестивого Лота!

- Почему же ты не сумел вымолить пощаду для амаликитян? - вмешался Иехемон. - Ты не пощадил никого, потому что жаждал крови?

- Был послан Ионафан к Агагу, было сделано все, чтобы предотвратить кровопролитие, - ответил Маттафия, - были спасены кенеяне. Израиль вышел на битву. Мог и Агаг приготовиться к сражению и вывести своих воинов нам навстречу, чтобы защитить свой народ. Но сладострастие и бездумность погубили его. Испокон веков сражаются друг с другом племена и народы, не может царь отвечать за всех убиенных. Пусть свидетельствует кто-либо, что царь сам убивал детей и женщин - не найдется такого на земле Ханаанской!

Иехемон усмехнулся, огладил свою клочковатую бороду, посмотрел с презрением на Маттафию. Дерзость царя смешила его. Свидетели злодейств были, Иехемон вчера подробно расспросил каждого из них. Был некий Геф, который утверждал, что самолично видел, как Саул, похваляясь силой своей, отрубал руки пленникам, а потом зарывал пленных в землю по плечи так, чтобы торчала только голова, и давил эти головы колесницами. И отыскал Иехемон глазами этого Гефа, и дал ему знак. Вышел перед людьми неизвестный в городе гаваонитянин, был он рыжебород и подвижен, шел он, пританцовывая, словно земля отталкивала его.

- Поведай нам Геф, сын Нахана, - обратился к нему Иехемон, - какие муки испытал ты?

- Память о них разрывает сердце, - он говорил быстро, словно проглатывал слова, - я выскочил из огражденного поля, словно змея, скользнул я между стражниками. Воины Саула, как и говорил я тебе раньше, оградили проклятое поле веревками, и все оно было усеяно головами моих единоплеменников, закопанных в землю по горло. Душераздирающие смертные крики оглашали поле. Я затаился за грудой камней и слился с травой. До сих пор сердце мое горит огнем, когда вспоминаю весь ужас содеянного. Восседал на колеснице Саул, и кони топтали человеческие головы, и те трескались, как орехи. Колеса проезжали по ликам. А тех, кого миновала сия участь, добивали мечами, и сам Саул отрубил головы у двенадцати несчастных!

Последние слова Гефа потонули в нарастающем шуме, крики возмущения и проклятия убийце раздавались со всех сторон. И когда Иегуда попытался задать вопросы Гефу, ему не дали говорить. Теперь гнев собравшихся обрушился не только на ненавистного царя, досталось и Иегуде, и тем немногочисленным сынам Израиля, которые столпились около своего старейшины.

- Изгнать их из города, - кричали из толпы, - они все тайные сторонники Саула. Иврим не место среди гонимых! Их руки в крови! Они тайно призовут Давида! Они продадут наш город царям-убийцам!

Страсти накалялись. Казалось, вот-вот нетерпеливые жители города кинутся на пленника и растерзают его. Иехемон повелел стражникам стать у подножья холма и не допускать на холм никого без его разрешения. Достигшее середины небесного свода солнце нещадно палило. Жар его лучей подогревал растущее нетерпенье. К тому же многие успели хлебнуть пьянящего шекера и жаждали зрелища скорой расправы.

Маттафия смотрел на озлобленные лица, на раздираемые в крике рты, и понимал, что никакие его доводы не будут услышаны и поняты. Кому и что он хотел доказать? Любая ложь, чернящая Саула, здесь будет принята за истину. Он не знал, было ли то, о чем говорил Геф, где это произошло... Мог ли Саул, обычно милосердный к пленникам, так жестоко уничтожить их? В горле у Маттафии пересохло, ноги налились тяжестью. Он пожинал то, что посеял, он сознательно пошел на это, а получил не оправдание Саула, а взрыв неистовой злобы. Он опасался, что теперь не только он лишится жизни, будут и другие жертвы, пострадает община евреев. Он не знал, чем сейчас может им помочь. Злобное марево окутывало его, со всех сторон - ненавидящие его взгляды жителей. Вот-вот сомкнется кольцо, бросятся на него обезоруженного, бессильного дать отпор. Он увидел, как привстали люди со своих мест, и приготовился к самому худшему. Однако страх его был преждевременным. Это просто подошли новые зрители, искали место, протискивались поближе к холму. Среди них было и несколько женщин. Он увидел Зулуну, она, перехватив его взгляд, часто закивала, и он понял, что просьба его исполнена, и через несколько дней Давид будет знать о происходящем. Это придало ему силы, и стараясь преодолеть выкрики, он стал защищаться. Он просил, он требовал, чтобы свидетельствующий против Саула Геф поведал, где происходило убийство пленных. Геф назвал место близ города Лево-Хамит. Город этот был расположен на севере, за Дамаском. Никогда воины Саула не достигали этих мест, город этот был завоеван позже, при Давиде.

Иехемон первым понял промашку, стал объяснять, что в земле Ханаанской есть города, называемые одинаково. Цофар налился краской, накинулся на судей: почему осуждаемый задает вопросы, кто дозволил оскорблять пострадавших. Иехемон смутился, стал кричать на Маттафию: “На твоем месте не задавать вопросы надо, а пасть на колени и покаяться перед людьми, и благодарить суд, если обречет тебя на скорую смерть от меча, которой ты не достоин!”.

Голос Иехемона тонул в многочисленных выкриках толпы. Казалось, шум ничем нельзя было унять. И тогда Цофар дал знак стражникам, и те затрубили в шофары, призывая к порядку. Звуки шофаров перекрывали весь шум, они были пронзительны и резки. И когда они смолкли, в наступившей тишине послышались слова Маттафии. Иехемон ничем уже не мог запугать его, Маттафия сам защищал себя и Саула.

- Сколько же лет было тому, кто видел жестокое истребление пленных? Пусть двадцать - тогда равны наши года. Но кто сейчас скажет, что мы равны в возрасте, чьи глаза могут обмануться!

- Он хочет запутать суд! - недовольно выкрикнул Цофар.

Но судьи уже перешептывались друг с другом, ибо слова Маттафии посеяли в них сомнения. Тот, кого звали Гефом, был молод, в годы царствия Саула он вряд ли появился на свет, он не мог быть свидетелем того, что не дано было ему видеть.

- Это все уловки, Саул всегда был изворотлив, - продолжал возмущаться Цофар.

- Годы оставляют след на лике человека, но это случается не всегда, - поддержал его Иехемон, - тот, кто мирно пасет стада в горах и не обременен заботами, избавлен богами от старости... Тот, кто живет в сытости, кому маги и кудесники готовят снадобья, тот тоже избегает печати лет. Вглядитесь в злодея Саула, он тоже не так уж стар, на его лице печать свершенных злодеяний, но нет печати старости. Дайте ему меч, и он опять будет рубить головы, и рука его не дрогнет. Есть несправедливость в мире: одним, и среди них полно праведников, дана быстрая старость и немощность, а другим, среди которых и злодеи, дарованы долгие годы без старения. Но расплаты богов не минует никто!

- О какой старости говорите, мой Цофар, - брюзгливо промолвил Элгос, - злодеи не подвержены течению лет, кровь жертв напитывает их тело?

Судьи о чем-то переговаривались. Маттафия слышал отдельные слова. Можно было понять, что судей не убедили свидетельства Гефа. Говорили, что надо отыскать старика-еврея, признавшего Саула, Они хотели, чтобы было предъявлено главное обвинение - убийство священников в Номве. В спор вмешался Элгос. Подошел Цофар, стал обвинять судей в беззубости. “Народ растерзает вас вместе с Саулом”, - пригрозил советник. Они еще о чем-то посовещались и вытолкнули из своих рядов низенького горбатого старика. Голос у него оказался столь громкий, что буквально оглушал рядом стоящих.

- Слушайте все! -проревел он. - Злодей изобличен! Будет казнь! Вы должны решить какую казнь избрать. Совет судей предлагает, если согласны, забить его камнями, чтобы каждый мог бросить свой камень, каждый, кто хочет отомстить убийце!

И со всех сторон раздались крики одобрения. Сначала это были отдельные голоса, потом они слились в общий раскат и хором уже слаженно повторяли: “Казнить! Казнить! Казнить!”. Многие повскакивали со своих мест, в руках амаликитян появились камни.

Крики буквально оглушали. Маттафия в душе своей обратился к Господу, понимая, что более не у кого искать защиты и бесполезно просить милости у разъяренной толпы. Да и не унизился бы никогда до мольбы о пощаде. Он видел, как рвется к нему 3улуна, как удерживают ее женщины, он сжал кулак, стал махать ей, она должна понять, что ничем не сможет помочь, что рискует жизнью, которая нужна не только ей, нужна сыновьям и Рахили. Его самого смерть не страшила. Обидно было, что ничего не получилось из задуманного, что не сумел ничего доказать, не сумел и малой доли сказать того, о чем думал все эти дни. Он понимал, что осудить может только Господь, осудить или оправдать, и суд его вершится в душе каждого. Велики rpexи царя, и не меньше грехи у любого смертного, нет на земле безгрешных людей. Он понимал, что пришел его час, записанный в книге судеб, что его ждет иной Высший суд, и оборвется жизнь тела, а что предстоит испытать душе - то неведомо. Тело уже не защитить. Он не раз смотрел в глаза смерти, он знал, как уязвим и хрупок человек, как легко протыкает меч живот, как растрескивается голова от удара камня, смерть была обыденным явлением в его жизни. Смерть в бою - привычной, даже незаметной, о ней не думал, когда опьяненный общим азартом, врывался в ряды врагов, разил мечом и отражал удары. Или ты врага - или он тебя. Если охватит дрожь, если ослабеют колени, если побежишь - обязательно настигнет копье в спину или стрела вонзится в горло. И твой крик никто не услышит, он потонет в других смертных криках. И потому ты должен не думать о смерти, ты должен победить или пасть смертью воина. Он всегда сражался в первых рядах, и всегда судьба хранила его, и даже в самых безвыходных положениях, когда окружен врагами, когда кровь сочится из ран, и тело покидают силы, вдруг приходила помощь. Но теперь ждать помощи было неоткуда.

Оставалось только, пока не связали руки, умереть так, чтобы вместе с тобой попали в подземное царство и твои мучители. Вцепиться в тонкое горло Цофара и крикнуть: “Вспомни, я тебя помиловал один раз! Ты оказался мерзким вором! Тебе не место на земной тверди!”. И сжимая горло, потребовать: “Признавайся во всем, ты похитил алмаз и убил невинного!”. И расправившись с ним, ногой в пах уложить вертлявого Гефа, чтобы корчился в пыли, чтобы просил пощады и кричал: “Я лгал! Меня заставили лгать!”. Начнется паника, все ринутся к вершине холма - и тогда надежда на быстроту ног - но увы ноги обожжены. Стоять тяжело, они не способны с силой оттолкнуться от земли. Да и годы уже не те. Не надо суетиться перед глазами смерти...

А смерть была уже рядом. Начали готовить место для казни, стражники укрепляли столб, разыскивали веревки, крики нетерпения в толпе не прекращались. Арияд подскочил к стражникам. Стал торопить. Похоже, что его никто уже не слушал. Глаза налиты бешенством, за пазухой камень, приготовленный заранее.

И вдруг все смолкло. Словно Господь мановением своей длани остановил всякое движение и замкнул всем уста. И показалось, что даже солнце застыло в вышине, как в той битве, когда Иисус Навин сражался с войском пяти царей Ханаана в пятницу, и битва затянулась, и могла быть осквернена убийствами суббота. И по слову Господню: “Стой солнце над Гаваоном, и Луна над долиною Аиалонской!” - стояло солнце среди неба и не спешило к западу, пока не были повержены все враги. “Жив Господь, - произнес в душе своей Маттафия, - и пусть будет все по его воле!”. И уверовал Маттафия, что застыли часы его жизни, что будут длиться века эти последние его мгновения. И остановлено солнце, чтобы дать вдоволь надышаться воздухом, чтобы запомнил и впитал он в себя этот полуденный жар, эту густую зелень садов, эти беспощадные глаза людей, ждущих его казни. И вдруг он увидел, что они отвратили от него свой взгляд, и головы их повернуты в сторону дороги, идущей от дворца.

Там, из-за поворота, появился отряд дворцовой стражи, кожаные щиты были надеты на руки, и когда стражники дружно взмахивали руками, казалось, что движется по дороге гусеница, превращающаяся в бабочку, машет крыльями и хочет взлететь. И что-то красное колыхалось внутри ее. То был паланкин, и ярче самой волшебной дворцовой птицы был атласный шатер его. Паланкин этот несли четыре нубийских негра. Перед самым холмом строй стражников рассыпался, и негры осторожно пронесли паланкин через расступившуюся толпу на вершину холма. И когда сошел на землю из паланкина великий правитель города Каверун, отовсюду раздались возгласы, славящие его мудрость и силу. И были уверены все, что правитель прибыл к началу казни, и наконец свершится то, чего ждали с нетерпением.

Каверун брезгливо поморщился и пальцем поманил к себе старейшину судей Иехемона. И тот, низко склонившись перед правителем, стал объяснять, что судьи все как один, решили приговорить царя Саула к смерти, что все готово для казни, и каждому будет дано право бросить камень в ненавистного царя.

Каверун молча выслушал Иехемона и подозвал к себе Цофара.

- Что поведал Саул о Давиде? - строго спросил правитель. - Он обличил своего врага? Он поведал, как они стремились убить друг друга?

- Мой господин, Саул не был столь разговорчив, даже приговор о смерти не сделал его откровенным, - растерянно стал оправдываться Цофар.

- Нам нужно узнать как можно больше о том, что Саул замышлял против Давида, собирался ли он убить Давида. Нам надо знать не только злодеяния Саула и его коварные замыслы, нам надо знать все тайные преступления Давида, все зло, что совершил Давид, - недовольным тоном выговорил правитель своему советнику.

- Я говорил об этом судьям, мой повелитель, - начал оправдываться Цофар, но они спешат, они идут на поводу у толпы.

Каверун метнул гневный взгляд на Иехемона, и тот сжался, словно хотел уменьшиться в теле.

- Пусть писарь запечатлеет на пергаменте все, что вы узнали о Давиде, - приказал Каверун, - и если пленник неохотно разжимает уста, заставьте его быть более покладистым.

- Мы так и старались сделать, - нашелся Цофар, - мы объявили ему жестокую казнь, мы хотели очистить его огнем, чтобы он стал сговорчивее. Он теперь расскажет все, если хочет жить. Я еще не встречал человека, который не хотел бы жить! Мы все сделаем. Давид будет обличен!

Каверун уже не слушал Цофара, он повернулся и подошел к паланкину, тотчас нубийцы помогли ему забраться туда и возложили шесты на плечи. Обнаженные по пояс, они были похожи на статуи идолов, вырезанные из мореного дуба. В толпе еще не поняли, что произошло. Все стоя провожали паланкин правителя, сопровождаемый стражниками. И когда процессия скрылась за поворотом, и Цофар объявил, что волею правителя казнь откладывается, ибо надо допросить с пристрастием Саула о скрытных деяниях Давида, вздох разочарования пронесся над толпой. И лишь на лице одной женщины появилась слабая улыбка, и Маттафия незаметно кивнул ей, как бы одобряя - не все еще потеряно. И еще он увидел просветлевшее лицо Иегуды и оживление в рядах его сторонников.

- Презренный, - крикнул Иехемон, - ты расскажешь все о гнусных делах Давида, о вашей вражде, как ты замышлял убить его, как потом Давид по твоему наущению предавал мучительной смерти невинных!

Маттафия молча смотрел на него безразличным взглядом. Уже распростившийся с жизнью и вновь возвращенный к ней, он понимал, какая плата требуется за это возвращение. Если он хочет жить, он должен предать Давида! Давид ведь тоже предавал его. Но теперь он ищет спасения у Давида, и посланец Зулуны уже скачет к Иерусалиму.

- Говори же! Или от радости у тебя распух язык? - выкрикнул подскочивший почти вплотную Цофар.

- Ты прав, - миролюбиво ответил Маттафия, - жажда и ожидание смерти иссушили меня. Горе истерло память дней из моей головы. Почему и в чем я должен обвинять другого царя?

Люди, стоявшие вокруг, не слушали их. Постепенно стало пустеть подножие холма, ибо поняли все, что сегодня не дано им увидеть зрелище казни и не дано бросить свой камень. Гора из выброшенных за ненадобностью камней росла рядом с Маттафией. Судьи и стражники ждали повелений Цофара. Оставался еще Элгос со своими служками. Не покинул холм и Иегуда. Он стоял в отдалении и смотрел в небо. Сидела на траве Зулуна, закрыв лицо руками, чтобы никто не видел ее слез. Иехемон злобно смотрел на Маттафию. Маттафия видел, как дрожат обвисшие щеки старца.

- Ты думаешь, что спасся? - спросил Иехемон и, не ожидая ответа, продолжал - Ты будешь казнен завтра. У тебя один путь спасти себе жизнь - докажи, что Давид был кровавее тебя, что виною всех бедствий был он! Зачем тебе щадить его? Вспомни, он клялся сохранить твое потомство, теперь он предал всех смерти. Он не пощадил даже безропотного сына Ионафана! Ты знаешь об этом?

И впервые за этот мучительный день почувствовал Маттафия, что силы оставляют его. Ноги горели и налились тяжестью, сердце сжало. Он не хотел верить словам Иехемона. Неужели погубил Давид убогого хромого Мемфивосфея - сына Ионафана, сына самого близкого ему, Маттафии, человека? И закричал Маттафия, обращаясь не к Иехемону, а воздев голову к небу: “Этого не могло быть, Господи, ты не мог это допустить!”. И упал он на землю, ибо судороги сковали его тело, словно напала на него падучая, будто и вправду он был царь Саул, которого одолевали злые духи. Ведь также корчился тот с пеной на губах, не в силах подняться с земли.

Стражники подняли Маттафию. Совсем близко от себя он увидел Зулуну. Глаза ее были расширены, руки дрожали. “Маттафия... Саул...”, - повторяла она. “Ничего я постараюсь выдержать”, - прошептал он, видя перед собой ее большие, полные слез глаза.

- Царя нельзя казнить без воли Господней! - сказал он.

- Тебя ждет встреча с Уру, - вкрадчиво сказал Цофар,- тебе ведь этого хочется?

Иехемон и Элгос подошли к Цофару. Маттафия не вслушивался в их разговор, его не страшила встреча с Уру, надо было выиграть время, надо было дождаться. Ноги не держали его. Странники принялись связывать руки. Один из них грубо оттолкнул Зулуну. Маттафия был бессилен что-либо сделать…

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |  | 21 | 2 | 23 | 4 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002