Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XXII

Зулуна проснулась рано. Опустевший дом страшил ее густой, обволакивающей тишиной и сыростью. Все эти дни шли ливневые дожди. Прохудившаяся крыша протекала. В доме давно не было хозяина. Она вышла во двор, но и там среди влажных деревьев и цветов было так тихо, как всегда и бывает перед рассветом, когда весь мир замирает, ожидая солнца. Уже розовело небо, и этим розоватым светом были тронуты белые стены приземистых каменных домов. За домами виднелись бурые крепостные стены, а за ними гряда холмов. Там, за холмами, на дальних пастбищах затаилась Рахиль. Спит, наверное, уткнувшись в теплый бок овцы, сама, как овечка, бездумная и живущая одним днем. Она, Зулуна, привыкла заботиться об этой овечке. Чтобы угодить мужу, надо было возлюбить Рахиль. Надо было заботиться о душистых отварах для нее, об аире и корице, мирре и алое для умащения ее тела, о нарядах, надо было ткать для нее шерсть. И когда долго заботишься о человеке, он становиться родным для тебя. Она стала ей, как дочь. И сейчас, когда, казалось, надо было позаботиться и о себе, она продолжала думать о Рахили. Она понимала, что быстро выведают во дворце, где обитала Рахиль, придут сюда. Каверун не отступится - и нету от него укрытия даже на самых дальних горных пастбищах. Думая о Рахили, она старалась превозмочь свой собственный страх. Сомнения не давали ей покоя. Что если в руках у Каверуна не Маттафия, а сам царь Саул, если она ошиблась, признав в царе своего мужа, что тогда? Ее ждет участь Бер-Шаарона, ведь его убили за то, что он опознал царя. Удавкой стянули шею немощного старика, с такой же удавкой могут неслышно войти в ее дом...

Она понимала - от судьбы не уйдешь. И теперь, кляла себя, что поторопилась послать Амасию в Иерусалим к Фалтию. Откуда ей знать - по-прежнему ли Фалтий любезен Давиду, а вдруг сын был на стороне Авессалома? Ему тогда надо скрываться, он же будет рисковать своей жизнью, чтобы спасти отца. Отца ли? Положим, пленен не царь, и это все-таки Маттафия. Но и Маттафия, и она, Зулуна, уже отжили свои жизни. Родить одного сына - это так мало, все время боишься его потерять. Надо иметь сотни сыновей, как у Давида, и тогда хоть кто-нибудь - один из ста - был бы рядом, можно было бы нянчить его детей и не заботиться ни о чем, на склоне лет обретя покой... А теперь все хозяйство на ней. И столько времени ждать, чтобы появился мужчина в доме, чтобы починил крышу, сделал загон для скота - и вот дождаться царя вместо мужа...

Заблеяли овцы, появилась во дворе курица, величаво проковыляла к крыльцу - хоть и небольшое хозяйство, а работы много. Всем требуется корм. Хотела отдать овцу и козу в общее стадо, да пожалела - не будет за ней такого ухода, как здесь. Зулуна подошла к загородке, взяла мех, набрала в колодце, вырытом Фалтием, воды, вынесла курам зерна. Начиналось привычное утро, полное забот...

Когда есть работа, человек меньше мучается от своих дум. Никого не хотела видеть Зулуна, ни с кем не хотела разговаривать. Но от соседки не скроешься. Тоже вышла в свой сад, замахала рукой. Муж у этой соседки служит стражником во дворце, все она знает. Но с ней надо быть осторожной. Особенно теперь, когда начнут искать Рахиль, когда хватятся, что и Амасии нет в городе - ничем не откупишься от слуг Каверуна, потеряешь все, что имеешь. Весь этот год не было спокойной жизни. Все стали соглядатаями, каждый норовит донести на своего соседа. В любом пришлом человеке видят беглого сторонника Авессалома. Идет охота на людей, а еще называется этот город - убежище! Соседке хорошо, у нее надежный муж, на царя не похожий, пусть и не столь умен, и ростом не вышел - зато при доме, и сыновья в караульных отрядах зарабатывают немало сребреников. Но одолжить у нее - не надо и пытаться. И всем она завидует. Зависть здесь, в городе-убежище, мучает каждого. Из зависти доносят на соседей, из зависти могут возвести клевету на самого праведного человека, из зависти могут выселить из города, могут записать в сторонники Авессалома, чтобы завладеть твоим имуществом. Так распорядился Каверун - имущество опознанного тому, кто донес. Сам же Каверун получает за этих авессаломцев золотые слитки от Давида. И чтобы не попасть в подозреваемые, надо сомкнуть уста и ни с кем не делиться своими горечами...

И Зулуна всегда старалась избегать разговоров с соседкой. Соседка - хеттеянка и звать ее Адония, родилась здесь и всех пришлых презирает. Тощая она, словно голодом ее долго морили. Одежда болтается на ней, будто на полевом пугале.

- Опять раньше всех поднялась? - окликнула она Зулуну, подойдя вплотную к изгороди, разделявшей их участки.

Можно было сделать вид, что не услышала и уйти в дом, но сегодня могла соседка поведать, что делается во дворце. И кроме нее спросить не у кого.

- Пройди в мой сад, Адония, - сказала Зулуна елейным голоском и открыла затвор на воротах.

Адония змейкой прошелестела по влажной от прошедшего дождя траве. И стоило только похвалить ее коз, да сказать ласковые слова про ее сыновей, как сошла с нее обычная злобность и заулыбалась она. Но ненадолго. Зулуну она ответно хвалила и даже посочувствовала ей, но об остальных ни одного доброго слова не сказала.

Говорила Адония, что проворовались все во дворце, что Цофар построил себе два дома близ горного озера, что Арияд берет мзду за проход в город, и что старейшина судей Иехемон за золотые слитки дает разрешение беглецам на поселение в городе...

Зулуна слушала ее невнимательно, ничего нового не было в ее словах, и давно знала Зулуна и о мздоимстве, и о непомерной жадности властителей, и об излишней дворцовой роскоши. И вдруг заговорила Адония о пойманном царе Сауле. Зулуна сразу насторожилась.

- Хранят нас боги и всесильный Рамарук, - сказала Адония, - это он, Рамарук, помог поймать злодея. Каверун хотел казнить нечестивого сегодня!

- Кто тебе поведал об этом? - спросила Зулуна, с трудом сдерживая охватившее ее волнение.

- Мой муж, да и все в городе об этом только и говорят...

- Но ведь еще не закончился суд, - сказала Зулуна.

- Хотели казнить, но не будут его пока ни судить, ни казнить, - пояснила всезнающая Адония, - потому что посланы гонцы поведать всем в Ханаане, что пойман Саул. Узнают об этом те, кто был с Авессаломом, и прибегут сюда. Им нужен царь. Чтобы идти против Давида. Их воитель Авессалом запутался своими длинными волосами в ветвях дуба, тут его и прикончили. Саул этот теперь, как приманка, придут сюда авессаломцы, их сразу схватят и продадут Давиду. Так повелел бог наш Рамарук - пока не казнить Саула, чтобы дань получить. Не будет сегодня казни...

- За что же казнить царя? - не выдержала Зулуна. - За прошлые убийства? Кто их не совершал? Разве может мужчина прожить свою жизнь, не убив никого?

- Что-то ты испугалась, Зулуна! Заступаешься за злодея. Почему? - спросила Адония и ехидно посмотрела на Зулуну своими узкими, пронизывающими глазами.

Зулуна стала отнекиваться, клясться богами, что ее это мало касается, но видимо переусердствовала в своих клятвах, да и многое знала Адония.

- Зачем хитришь? - прервала ее клятвы Адония. - Почему хочешь обмануть меня? Тебя видели во дворце, тебя и твою Рахиль, и того старика, что ночевал у тебя. Мой муж говорит, что виделась ты с пойманным царем...

Зулуна почувствовала, как всю ее обдало жаром - вот и попалась, каждый шаг известен Адонии, давно соседка хочет заполучить оливковые деревья, выращенные Зулуной.

- Видишь ли, Адония, ты ведь знаешь, я жила в Иерусалиме, а до этого в Гиве и в Хевроне, всех я видела - и Саула, и Давида, - стала оправдываться Зулуна, - и вот надо было опознать - Саул ли пойман, и позвали меня, а Рахили давно нету, ты что-то путаешь...

Адония согласно кивала, но видно было, что затаила она в сердце своем недоброе. Ушла к себе, встала у порога дома и все смотрела в сторону оливкового сада.

Зулуна, накормив своих овец, ушла в дом. Чувство опасности опять охватило ее. Она понимала, что надо быть осторожнее в словах, надо не перечить соседке. Не спорить с ней. Это опасно. Муж стражник, сыновья в караульных отрядах. Она же, Зулуна, одна, никто не защитит ее. Сколько лет ждала - вот вернется Маттафия, и снова оживет дом. Никогда, что бы ни говорили, не верила в его смерть. И теперь гасли последние надежды. А может быть раньше потеряла его. После смерти Саула его будто подменили, не находил он ласковых слов, был мрачен и молчалив...

Пришлось спешно бросить дом в Гиве и перебраться в Хеврон. Опять обустраиваться на новом месте. Словно прилепился Маттафия к Давиду, стал неразлучен с тем, кто жаждал стать царем Израиля. Погибли на склонах Гелвуя сыновья Саула. Остался один несчастный Иевосфей, слабый и убогий. Но за него стояли Авенир и войско. У Давида не было такого войска. Те, кто пришел с ним в Хеврон, устали от скитаний по пустыне. Они хотели сытной снеди и женщин. И женщины потянулись в Хеврон со всего Ханаана. Город стал пристанищем похотливых блудниц. Многие нажили слитки золота, торгуя собой. И разговоры были только о том, кому и кого удалось затащить на ложе, сколько он заплатил...

Нравы становились все необузданней, воины покупали рабынь, военачальники похищали жен друг у друга. Жены Давида устраивали пиршества и пьяные оргии. Открыто похвалялись женщины о ночных разгулах, блудили с нубийцами, обладавшими большой крайней плотью. Оскверняли себя прилюдно, открывая свою наготу, в хороводах задирали полы одежд, распахивали халаты, под которыми ничего не было...

Она, Зулуна, старалась не выходить из дома. Ей хватало забот - накормить, одеть, обучить не только своего сына, но и сына Рахили, да еще привел Маттафия в дом гирзеянского мальчика - поначалу и она, и Рахиль были уверены, что это его сын, прижил в пустыне с какой-нибудь гирзеянкой, но перечить мужу не стали. Потом узнали, что спас его Маттафия. Мальчик оказался смышленым, научился писать и мог целыми днями сидеть неподвижно, вглядываясь в старинные, хрупкие пергаменты. Никогда не смеялся и не улыбался. Словно старик, умудренный годами. Стал он роднее сына. Фалтий пропадал целыми днями у Давида, рвался в бой, хотел прослыть храбрым воином, не было для него дороже стрел, меча и копья. Ходил за Маттафией, как нитка за иголкой. Отнял Маттафия сына, и сам почти не замечал ее. Все-таки его подменили. А вдруг - это уже тогда был Саул! Смотрел злобно, ночами исчезал из дома...

Давид и тот больше обращал внимания на нее. Одно ее слово - и жила бы во дворце. Но блюла честь семьи, а может быть и напрасно. Давида хватало на всех. Десятки жен и наложниц. Всех он любил. Из пустыни привел юркую и неунывающую Авигею, первая его жена робкая Ахиноама всегда ходила со вздутым животом, лоно ее никогда не пустовало, появилась в Хевроне и красавица Мааха, дочь гессурского царя Фалмая, ходила по Хеврону словно пава, с многочисленной свитой, следила, чтобы все встречные низко кланялись ей, была обидчивой и гордой. Все равно не сумела удержать Давида, появилась желтоглазая Эгла, ее сменила юная Авиталь, потом еще более юная Агифа.

Могла и она, Зулуна, жить во дворце Давида. Надолго ли только? Мужчинам все время нужны новые и новые женщины. Как будто потеряли они кого-то и ищут, а чтобы найти должны познать каждую встреченную на пути своем. Женщине же нужен один - единственный возлюбленный. Этим одним всю жизнь был для нее Маттафия...

Когда он вернулся в Хеврон, поговорить с ним даже не удавалось. Не было у него времени. Однажды только остались вдвоем в доме. Рахиль ушла к роднику, дети убежали к пастухам на дальние луга. Накормила его, дала сочный кусок баранины, налила гранатового вина. Он немного оттаял. Стала говорить, стала жаловаться, высказала все - и как ждала его, как указывали все пальцем - вот жена человека, предавшего нашего царя Саула, как хотели изгнать из Гивы, как заступился Ионафан, сколько слез пролила, сколько терпения понадобилось. И всегда верила в него, Маттафию, знала, что ложны все наговоры, что нету на тверди земной честнее и храбрее человека, чем он, Маттафия.

Напрасно пыталась его разжалобить, мужчины не любят женских слез. Да и было ли из-за чего плакать? Какой-то год в разлуке! Вот потом, когда он исчез в филистимлянском плену, потом - были истинные страдания и слезы. А тогда, в Хевроне, просто обида сдавливала сердце, столько ждала - и вот благодарность, смотрит как на старую ненужную вещь. Подошел к ней, ее же платком вытер ей слезы и сказал: “ Надо спешить, сегодня совет военачальников у Давида”. Не обнял, не поцеловал, только задержал руку на плече. Рука у него сильная, горячая - будто опалило плечо. Полон он был и страсти, и желание в нем всегда кипело. Но все это было уже не для нее, Зулуны.

Могла ведь тогда зачать, был бы еще один сын, могло их быть много. Но столько лет глухих ожиданий, столько одиноких ночей. Теперь, казалось, дождалась - вернулся. Но кто? Саул или Маттафия? Слились вместе две плоти - не все ли равно... Поздно теперь уже, не зачать - иссохло лоно и груди никогда не наполнятся молоком. Правда, прародительница сынов Израилевых, жена Авраама благородная Сарра родила Исаака в девяносто лет. Захотят боги, и вновь обретет лоно живительные соки, и вновь примет семя, чтобы зачать жизнь. Проклянет Господь, затворит лоно - и в молодые годы не сможешь продлить род. Наказывает Господь за грехи жестокой дланью своей. А грехов этих было в Хевроне не счесть. Когда вокруг блуд, о детях не думают. Забыли заповедь Господню - плодитесь и размножайтесь. Не для блуда дал Господь людям сладость зачатия. Бог Израиля - строгий и карающий. Никого он не прощал. У нее, Зулуны, были еще и свои боги, их можно было держать в руках - маленькие тельцы и львы из черного дерева, теплые и гладкие. Молила их - верните Маттафию, дайте мирно пожить, но не могли боги образумить воинов.

Продолжалась тогда распря между домом Сауловым и домом Давидовым, и Давид все более и более усиливался, а дом Саула ослабевал. Воины из пределов Иудиных стекались к Давиду. Маттафия дневал и ночевал в воинском стане. Ходил хмурый, немногословный. Проклинал блудниц, корил Давида, напускался на всех, словно ворчливый старик. Власть над людьми притягательна, словно густой сладкий мед тянет она к себе, и - вязнешь в ней. Маттафии надо было держаться подальше от Давида, надо было остаться в Гиве и жить тихо у своей смоковницы, сидеть под своей виноградной лозой. А тут еще он, Маттафия, не поладил с Иоавом, перечить главному военачальнику мог только такой бесхитростный человек как Маттафия. Потом все это сказалось, когда попал в плен к филистимлянам, и выдумал Иоав, что предал Маттафия своих воинов. Так и стала она, Зулуна, на многие годы женой предателя. И пришлось бежать, пришлось все бросить, чтобы обрести спокойную жизнь здесь, в городе-убежище. Но разве дано человеку обрести покой, от себя не убежишь и не скроешься нигде от царей и правителей. Всю жизнь сердце то и дело замирает от страха. Сказал Каверун - казнить, потом отменил повеление, а каково тому, кто ждет казни? Ожидание смерти гибельно. Становишься тем зайцем, которого пообещал съесть волк, пообещал и забыл, а заяц умер от страха. Как научиться ничего не бояться, не дрожать от ночных шорохов, не обращать внимания на косые взгляды завистников...

Тогда, в Хевроне, она была молода, хотела любви, Маттафия не понимал этого. В битву за власть были втянуты все, словно не было слаще деяния, чем поражать друг друга копьями. Никогда бы Давиду не одолеть было Авенира, это был военачальник, не знающий поражений, в битве он рубился за десятерых, если бы не вертлявая Рицпа. Наложница Саула, пригревшаяся при дворе Сауловского сына Иевосфея, она мнила себя почитаемой вдовой царя, она затащила в свои силки Авенира.

Авенир увел свои войска за Иордан, сражался за Иевосфея, считая его законным наследником Саула, а Давида просто выскочкой. При Давиде же были трое способных к ведению битв - сыновья сестры его матери Саруи - кичливый Иоав, могучий Авесса и быстрый, как серна, Асаил, - но они и втроем не стоили одного Авенира. Сорок лет было Иевосфею, сыну Саула, когда воцарился он почти над всем Израилем. Он был немногим моложе Маттафии. Маттафия его презирал, считал недостойным престола. Давид же тогда царствовал в Хевроне, все колено Иудино было за него. Но лишь одно колено. А против них был Авенир и все его хорошо обученное войско. В одной из битв Авенир убил Асаила, брата Иоава, и стал кровным врагом Иоава.

И вот из-за Рицпы Авенир неожиданно принял сторону Давида. Глупый Иевосфей потерял своего военачальника. Он стал порицать Авенира: “ Зачем ты вошел к наложнице моего отца? Как посмел познать ее? Ты осквернил ложе Саула!”. Авенир вспылил: “Кто я? Главный военачальник или предводитель бродячих псов в Иудее? Я защищаю дом Саула, я не предам тебя в руки Давида, а ты коришь меня за женщину, которую я давно люблю!”.

И Авенир послал гонцов к Давиду, чтобы заключить с ним союз. Вот что может сделать одна женщина, если она желанна! Зулуна тогда завидовала ей. Бедный Авенир, разве мало было вокруг прельстительных женщин, жаждущих его любви. А этот, казалось бы, рассудительный и хитрый военачальник ринулся навстречу своей гибели, весь мир ему заслонила Рицпа...

Зулуна тогда, в Хевроне, обрадовалась, что прибудет Авенир для заключения мира. Думала - грядет спасение от братоубийственных войн и возвратится Маттафия в дом свой. Сколько ведь пришлось пережить, когда шли эти войны между сторонниками Иевосфея и воинами Давида. И Фалтия втянул Маттафия в эти хороводы смерти. Впервые тогда Фалтий отправился на поле брани вместе с Иоавом, сын так радовался, будто его пригласили на самое веселое пиршество. А пришлось вести пляски со смертью. Самых молодых тогда отдали на заклание. Схватились друг с другом у Гаваонского пруда. И решил тогда Авенир обойтись малой кровью - предложил: пусть выйдут двенадцать отроков от Давида и померяются силой с двенадцатью отроками Иевосфея. Хранили боги Фалтия, избежал его жребий. Друзья его вышли - веселые, радостные, думали - предстоит игра. Ухватили друг друга, кто за одежды, кто за волосы, и вонзили мечи в бока. Пали отроки, обливаясь кровью Возвратился после той битвы Фалтий, примолк, ничего не хотел рассказывать. Она, Зулуна, и так все знала. Тогда же сам Авенир и убил Асаила, брата Иоава, бесхитростный Асаил погнался за Авениром - нашел с кем мериться силой! Авенир и биться с ним не стал, просто копье выставил, насквозь пронзило оно мчащегося Асаила. Все ждали, что будут неостановимы потоки крови...

И вот, благодаря Рицпе, замирение было совсем близко. Прибыли прежде Авенира в Хеврон его послы и передали такие слова Авенира к воцарившемуся в Хевроне Давиду: “Заключи со мной союз, и будет рука моя с тобою, чтобы обратить к тебе весь Израиль”. И Давид поставил условие - никаких встреч и никаких союзов, пока не вернут ему Мелхолу, дочь Саула, жену, отнятую у него, Давида.

Зулуна хорошо запомнила день возвращения Мелхолы, солнце заполнило зноем томящийся от жары Хеврон, все искали тень, чтобы скрыться от палящего солнца. И в этой жаре медленно шла по улицам Хеврона красавица Мелхола с лицом, закрытым черной накидкой, и брел за ней ее второй муж, сын Лаиша, и плакал. Плачущий мужчина, не смеющий сразиться за свою возлюбленную - жалкое зрелище. Люди смеялись, когда отгонял от Мелхолы хнычущего сожителя, ехавший на осле Авенир, сопровождающий их. И еще запомнила Зулуна, как Авенир перетянул древком копья по спине незадачливого сына Лаиша, и тот согнулся и затрусил к крепостным воротам, даже не простившись с Мелхолой.

Так ли нужна была Давиду Мелхола, остались ли в нем чувства к той, за которую он когда-то отдал кровавый выкуп - сто краеобрезаний филистимлянских. Господь наказал их, у Давида не было детей от Мелхолы. Давид просто еще раз утверждал свое право на дочь царя Саула, она принадлежала ему также, как и престол...

Авениру, в отличии от Мелхолы, были отданы все почести, было большое пиршество в честь его, были праздничные хороводы, были объятия Давида, были торжественные проводы на рассвете следующего дня. Но не успел Авенир отъехать далеко, как остановили его гонцы у колодца Сиры. Это вернулся в Хеврон Иоав и узнал, что приходил к царю убийца брата Асаила и что был принят с почестями. Иоав был взбешен, он ворвался в покои Давида и кричал: “ Что сделал ты? Отчего отпустил Авенира? Он пришел обмануть тебя и все разведать! Выбирай - или он, или я...”.

Давид выбрал Иоава. Авенира вернули гонцы. Иоав ждал его у крепостных ворот и, заманив в сторожевую башню, предательски ударил мечом в пах и крикнул обливающемуся кровью Авениру: “ Это тебе за кровь Асаила, брата моего!”. Всему тому свидетель был Маттафия. И с того времени возненавидел он Иоава...

Кровь за кровь. Так она и лилась, и льется. Авенир, выигравший десятки сражений, был зарезан, как жертвенная овца, все просто оторопели, узнав об убийстве, будто застыл под палящим солнцем Хеврон, и дома его переполнились страхом. Говорили, что будут убивать всех, кто замешан в связях с домом Саула. Маттафия пришел в свой дом побелевший, ни слова не сказал, только злобно крикнул на Рахиль, когда та стала утешать его. Иоав уже тогда подбирался к Маттафии, оговаривал его перед лицом Давида. Зулуна тогда и не думала, что невольно стала причиной этих оговоров, это поняла она много позже...

Тогда же и сам Иоав попал в немилость. И слышали многие, как скорбел Давид по Авениру, и как отрешился он от своего военачальника - злобного Иоава. Сказал Давид собравшимся у крепостных ворот жителям Хеврона: “ Чист я и царство мое чисто перед Господом во веки от крови Авенира, да падет эта кровь на голову Иоава и на весь дом отца его, и да не изведется из дома Иоава ни слезоточивый, ни прокаженный, ни поддерживающийся костылем, ни пораженный мечом, ни бесхлебный”. Так проклял Давид своего военачальника Иоава. И плакал Давид, когда хоронили Авенира. Все плакали в Хевроне. Весь город вышел на похороны. В разодранных одеждах, с головами, посыпанными пеплом и землей, шли понуро воины, захлебывались в плаче женщины. Мелхола пала ниц, билась на земле дочь царя, всегда такая величественная и спокойная не могла она сдержать рыданий. На Рицпу и смотреть было страшно, просила, чтобы убили , расцарапала лицо свое. И Давид плакал со всеми вместе, а потом сочинил даже псалом, проникновенный и горестный. “ Смертью ли изверга умирать Авениру? Не были руки у него связаны, и ноги не стиснуты оковами, убит он злодейски, от злодея пал не на поле боя, а в доме своем... Да воздаст Господь сделавшему зло по злодеяниям его...”.

Думала тогда она, Зулуна, что искренни слова и горе Давида. И все говорили, что не давал Давид повеление Иоаву, не царем было задумано то злодейское умерщвление. Но не прошло и девяти дней, как вновь приблизил Давид к себе Иоава. Сказал тогда Маттафия: “ Не отомщенная кровь породит другую кровь”. И были его слова пророческими. Ибо новые злодеяния потрясли сердца живущих в Хевроне.

Принесли в тот год злодеи в город Ханаан голову бедного Иевосфея, пришли из Маханаама Заиорданского военачальники Иевосфея Рехаб и Баана, предавшие смерти своего господина. Ждали награды за свое злодейство. Положили к ногам Давида голову, всю в запекшейся крови, словно дар поднесли, и сказали: “ Вот голова сына Саула, врага твоего, который домогался жизни твоей, вот отмщение дому Саула!”.

И сказал им Давид: “Ведь если того, кто возвестил мне о смерти Саула, я убил в Секелаге, то что ждете вы? Саул в битве пал, а вы убили честного человека в его доме! Взыщу я кровь его и истреблю вас с тверди земной!”. И приказал он своим воинам убить злодеев. Им отсекли руки и н ноги и повесили тела около пруда, за крепостными стенами.

И народ проклял их. Убить человека в его постели, когда он спал, убить сына царя - как могли их руки подняться на такое злодейство! И за это они еще ждали награды! Получили свое сполна...

Все проклинали их, но были и другие голоса - шёпотом, с оглядкой разносили недовольные Давидом и такие вести - будто бы и убийство Авенира, и убийство Иевосфея совершены по повелению Давида. Тогда она, Зулуна, не хотела верить этому. Но потом, когда Давид отвернулся от Маттафии, когда Маттафия был объявлен предателем, сомнения стали мучить ее. Сколько слез она пролила, ожидая Маттафию, сколько унижений ей пришлось претерпеть... Она не могла понять своего мужа. Почему Маттафия был столь доверчив, почему тянуло его к царским домам, почему не мог он жить в покое, как простые пастухи и землепашцы? Он сам избрал для себя путь мучений. И эта схожесть с Саулом - она погубила его. Он голову мог положить за царей. Он мог и пасть на меч вместо Саула у горы Гелвуй. Теперь ее, Зулуну, ничем нельзя удивить. Значит, Богу было угодно сблизить ее с двумя царями, но видят боги, она не хотела этого... Маттафия сам тому виной.

Но только ли он, ведь и самой ей было лестно стать вхожей во дворец, слыть подругой царских жен, ведь и сама она тянулась к ним, избранницам Божьих помазанников. Казались они ей превыше других женщин, а были они все разные и ненавидели друг друга - это она поняла позже, когда узнала тайны дворцовой жизни. Было в этой жизни много показного и в любви, и в дружбе... Взять хотя бы Авигею, была близкой подругой, а когда надо было помочь выручить Маттафию, защитить его имя - отвернулась и даже пальцем не пошевелила, сказала: “ Видишь, я сама отвержена, да и что тебе этот Маттафия, ужели не страшно делить с ним ложе - ведь он, как две капли воды, похож на Саула, залившего себя кровью священников из Номвы. Убийца с тобой рядом!”.

А сама она, Авигея, разве была безгрешна, разве не проложила путь к ложу Давида, предав смерти своего мужа. И не стеснялась об этом рассказывать, похвалялась, что больше всех других женщин любит ее Давид. Конечно, в пустыне она была единственной женщиной у Давида, не брать же в расчет Ахиноаму Изреелетянку, которая и пройдет мимо, да и не заметишь ее, столь она тиха и робка... Маттафия рассказывал, что они долгое время даже не знали, что она пребывает с Давидом в его стане. Не для женщин была та жизнь. Воины Давида скитались по пустыне, прятались в пещерах, голодные, оборванные. Не до женщин им было. А появилась Авигея - всем головы вскружила, возможно, и Маттафия разделял с ней ложе, слишком уж много он об Авигее говорил. Только по-разному они об одном и том же рассказывали.

Каждый видит мир по-своему, каждый хочет думать, что от него все зависит. А все определено богами, и шага не ступишь без их на то благословения. Так захотели они - чтобы сблизилась Авигея с Давидом. Дано было ей испытать его любовь, и сама она была без ума от него. Да и может ли какая-нибудь женщина, из живущих на лике земном, устоять пред завораживающими песнями его. Раскаяние приходит потом... А к таким как Авигея оно и вовсе не заглядывает...

Жила она, Авигея, с мужем своим Навалом в долине, у самого предела земли Маон, там где кончаются безжизненные пески и начинаются цветущие луга. И на этих лугах паслись многочисленные стада, принадлежащие ее мужу Навалу. Давно прошло то время, когда Навал сам пас и стриг своих овец и строил загоны для них, время, когда привел в свой дом худенькую, застенчивую женщину, не знавшую богатств. Быстро окрепла и налилась соками ее плоть, быстро стала она привыкать к обильной снеди и безбедному житью. И в то время, когда она встретила Давида, была она полновластной хозяйкой в своем доме. “Чего же тебе не хватало?”, - спросила ее как-то Зулуна, выслушав в очередной раз исповедь Авигеи. “Ты не поймешь, - сказала Авигея, - дело не в богатстве. Богатство погубило Навала, он забывал, что рядом с ним женщина!”. Понимала Зулуна, что Авигея сама разрушила свой дом. Знала из ее рассказов, как любила Авигея празднества, как всегда подавала мужу пьянящие вина, как затевала веселые хороводы. Забывала она, что дом держится не на мужчине, а на женщине. И хотя бесправна во многом женщина, и сотворена она после Адама из ребра его, и садится за стол должна после мужчин, но слово ее в домашних делах главное. По рассказам же Авигеи, во всем был виноват Навал. Она выставляла его этаким заплывшим жиром бесчувственным чудовищем. По ее словам, он не выходил из своего дома, перестал интересоваться своими стадами, и знал лишь одно - пышные пиршества. Он неимоверно растолстел, глаза его сузились, и пустовало лоно Авигеи, жаждущее семени.

Может быть, так все изображала Авигея, чтобы оправдать себя. Ведь про Давида нельзя сказать, что он ленив на ложе, а всего одного сына родила ему Авигея, да и тот не отличался особой статью, двух слов связать не мог. Надо думать, что Авигея не терялась там, в доме Навала. Сама хвастала, что все пастухи не сводили с нее призывных взоров, и не раз ей приходилось выслушивать пылкие признания, но, по ее словам, не было там человека, который был бы способен покорить ее сердце. Ибо сродни хозяину были его гости, жаждущие хмельных вин, чревоугодники. “Каково же было прислуживать этим обжорам, - говорила Авигея Зулуне, - я смиряла себя, я покорялась. И мне ведь приходилось еще и вести все хозяйство”. В то, что она вела рачительно свое хозяйство, трудно было поверить.

Пастбищ у Навала было много, и все возрастали его богатства. И то, что они жили в отдалении от других владельцев стад, давало им возможность всегда отыскивать незанятые сочные луга, и скот у них умножался с каждым годом почти вдвое. Но была и опасность - ибо не защищены они были от разбойников, разоряющих стада. И когда в пределах земли Моава появились люди Давида, то поначалу испугались, но потом поняли, что не грабители это, а гонимые Саулом праведные воины. И не раз защищали от разбойников воины Давида стада и пастухов Навала.

“Много тогда разных слухов ходило о Давиде, - призналась Зулуне Авигея, - многие опасались его. Я даже страшилась неведомого предводителя лихих воинов. Представляла Давида разбойником, заросшим черной бородой, косматого и огромного, скалящего кривые зубы. Не знала, что это моя судьба, что прекрасен он!”.

Встретились они, по ее словам, так: стояла она у колодца и смотрела, как пьют овцы из водоводов. Солнце клонилось к земле, она торопила пастухов, чтобы успеть до темноты увести овец в ближайшие загоны. И подошли к колодцу незнакомые люди с копьями в руках. “ Представляешь, Зулуна, как я испугалась, - рассказывала Авигея, - одна среди стольких жаждущих женщину воинов, пастухи мои были плохими защитниками. Я боялась насилия, я столько слышала разных историй, когда одну женщину используют сразу множество воинов...”.

Думается, Авигея преувеличивала свои страхи, с мужчинами она всегда находила общий язык и с таким мужем, как Навал, возможно, даже и мечтала о насилии... К тому же, по ее рассказу, она сразу поняла, что это воины Давида, и говорили они рассудительно, и к ней обращались с поклонами. И был среди них сам Давид. Он показался ей ангелом небесным, ангелом с голубыми глазами и рыжими кудрями. И сразу, как призналась она Зулуне, томительный жар охватил ее тело. А он даже не взглянул на нее. Но после той встречи стал приходить в ее сны и крепко сжимал ее в своих объятиях, и исторгал из нее сладострастные стоны...

И вот наступил день стрижки овец, и были принесены жертвы Всемогущему Яхве, и готовилось в доме Навала большое празднество. Горели костры во дворе, варилось мясо в медных котлах, и оживленно бегали по двору работники в предвкушении пира. И вдруг вошли во двор десять статных отроков, опоясанных мечами, и старший из них сказал, обращаясь к Навалу, сидящему на крыльце своего дома:

- Мир тебе, мир дому твоему, мир всему твоему! Услышали мы, что стригут овец у тебя, и что обилие мяса будет в твоем доме. Знаешь ты, что мы не обижали твоих пастухов, и ничего у них не пропало. И охраняли мы стада твои от лихих разбойников. И сегодня в добрый день пришли мы к тебе. Дай же рабам твоим и господину нашему Давиду, что найдет рука твоя...

Не было угроз в их словах, не хотели они ссориться с Навалом, но не желал Навал ни с кем делиться, вскочил он с циновки, на которой сидел у крыльца, и лицо его налилось кровью. И возвысил он свой голос:

- Кто такой Давид? Не просил я его стеречь мои стада! Ныне развелось много рабов, бегающих от своих господ и укрывающихся от праведных трудов! Почему должен я взять мясо, приготовленное для людей, стерегущих моих овец, и отдать тем, которых не знаю и не ведаю откуда они!

Никто из работников не смел прервать гневные речи Навала, и она, Авигея, тоже не посмела при всех перечить мужу. И страх охватил ее, и в то же время было предчувствие, что дано ей соединиться с Давидом, и это предчувствие огнем обжигало ее плоть.

А вечером этого же дня один из слуг, взятый в дом из земель Иудиных и почитавший Давида, прибежал к Авигеи и сказал:

- О, госпожа моя, недоброе может случиться в нашем доме. Напрасно господин наш обошелся грубо с людьми Давида. Они были для нас оградою, они защищали нас от нападений врагов, от разбоя. Знаю я, неминуемая беда угрожает нашему господину и всему нашему дому. Я упредил бы его, но не станет он слушать раба своего...

Авигея попыталась, как могла, успокоить своего слугу. Разумны были его речи, всегда он работал честно и заботился о хозяйстве, как о своем собственном. Его она успокоила, но сама вновь ощутила страх. Понимала, что не оставит без кары Давид оскорбления своих посланцев. И, как поведала Авигея Зулуне, Господь надоумил ее, она поняла, что только ей дано спасти свой дом от разорения. И не пугала ее встреча с предводителем воинов - Давидом, так она утверждала. И понимала Зулуна, что искала этой встречи Авигея. Рвалась к человеку, который входил в ее сны.

И еще поведала Авигея, что не стала ничего говорить Навалу, потому что не ждала от него разумного ответа и знала, что жадность его непомерна. Она позвала своих слуг и велела взять двести хлебов и два меха с вином и пять овец, приготовленных к закланию, и сто связок изюма, и двести связок смокв. И погрузила все это с помощью слуг на ослов, сама села на любимого своего белого осла и направилась по извилистой тропе, ведущей в убежище, где, по рассказам работников, собирались люди Давида.

Недолго ей пришлось погонять своего осла, потому что двигались люди Давида ей навстречу, и сразу она заметила среди них того, кто делал сладкими ее сны. Давид был разгневан, но все равно лик его и в гневе был прекрасен. И сказал он: “Это ли жена Навала и его люди?”. И ему ответили - да. И сказал он тогда: “Напрасно мы охраняли имение этого человека, он привык платить злом за добро. Пусть же Господь покарает неправедного! И до утреннего рассвета из всего, что принадлежит ему, ничего не останется у него, и не оставлю в имении его ни одного мочащегося к стене!”.

- Поверишь, Зулуна, - говорила Авигея об этой встрече, - я не испугалась, я плохо вслушивалась в его слова, я только видела его губы, его голубые глаза, я ласкала взглядом его рыжие кудри, он был для меня, как солнце!

- Долго смотреть на солнце опасно, - заметила тогда Зулуна.

Авигея не обратила внимания на ее слова и продолжала рассказ. Она поведала о том, как поспешила сойти с осла и поклонилась Давиду до земли и сказала: “Позволь рабе твоей говорить в уши твои и послушай слова рабы твоей. Не обращай внимания на Навала, мужа моего, сердце его давно озлоблено. Прости его, грешного. Верю, Господь не попустит тебя идти на пролитие крови и удержит руку твою от мщения!”. Потом она обратилась к своим людям, велела снять корзины и тюки с ослов и передать все это Давиду. Его лицо просветлело, и он впервые взглянул на нее внимательно.

- Он понял, кто перед ним, - объясняла Авигея Зулуне, - он понял, что я достойна любви, он увидел, что груди мои вздымаются, что изнемогаю от желания, и эта жажда любви передалась ему!

Маттафия видел эту встречу, он говорил несколько иное, он поведал, что Авигея была так напугана, так дрожала, что не могла связать и двух слов, что очень боялась она потерять имение свое.

Авигея же рассказывала, что ее ничего не страшило, что поклонилась она еще раз Давиду и сказала ему:

- Не будет это сердцу господина моего огорчением и беспокойством, что прольет кровь напрасно. И Господь за это отблагодарит его. И пожалеет он, Давид, рабу свою и окажет ей милость...

И сказал Давид Авигеи, лаская ее взглядом голубых глаз и весь зардевшись:

- Благословен Господь, который послал тебя ныне мне, и благословен твой разум, и благословенна вся ты, что не допустила меня пойти на пролитие крови. Ибо если бы ты не поспешила и не пришла мне навстречу, то пришла бы погибель дому твоему.

И когда люди Давида перегрузили корзины и тюки на своих ослов и повернули на тропу, ведущую к их убежищу, Авигея еще долго стояла на дороге и смотрела вслед, пока не исчезла за поворотом спина Давида. Рассказывала она Зулуне, что возвратилась в свой дом счастливой, все в ней пело, она была уверена, она это ощущала - пришлись и она, и ее слова по сердцу Давиду. Он истосковался по женской ласке, он жаждал познать ее, Авигею. И молила она тогда Господа, чтобы не забыл ее Давид, и чтобы вошла она в его сны, также как и он приходит по ночам в сны ее...

И когда в тот день вступила она в свой дом, то стоял там пьяный пир, было обилие еды повсюду и полно сосудов с молодым виноградным вином. Она боялась, что Навал заметил ее отсутствие, но Навал даже внимания на нее не обратил. Он был уже изрядно пьян, и глаза его затуманил шекер. Пели песни вокруг, Навал что-то хрипел, а потом начались разнузданные пляски, и перепившиеся гости поймали служанку - распутную Хизию, и она обнажалась перед ними и вертела бедрами и чревом, а гости ползали перед нею и сопели от удовольствия. “Бывают же такие блудницы, - говорила Авигея, осуждая свою служанку, - им обнажиться, показать наготу свою мужчине - доставляет удовольствие, им хочется, чтобы все жаждали познать их!”. Говорила Авигея так, но ведь и сама жаждала, чтобы ее возжелали многие. Как изощрялась она, чтобы сделать пошире разрез платья, чтобы видны были ее большие груди, как усаживалась она у костра, оголяя до бедер ноги, как умащивала свое тело... Все это она постоянно проделывала тогда в Хевроне, но не смогла вернуть Давида на свое ложе. Потому и любила рассказывать о скитаниях в пустыне, для всех бывших страданиями, а для нее временем любви...

Так вот, про начало этой любви... Утром, когда протрезвел Навал после всех возлияний и оргий, сказала ему Авигея, что спасла дом от разорения и погибели, и когда стала перечислять, что пришлось отдать людям Давида, то помрачнело лицо Навала и в ярости схватил он плеть, но - вдруг замерло в нем сердце, и повалился он на подушки и захрипел. Сковали тело его злоба и жадность, и не мог он пошевелить ни правой рукой, ни правой ногой. Сбежались работники, и был среди них знающий толк в лечении, и предложил он пустить кровь, ибо та запеклась под сердцем Навала, но не решились на это. Прогнала тогда она, Авигея, работников и сидела подле Навала. И смотрела, как синеет лицо Навала, и как силится он что-то сказать и не может. Ничем уже, по ее словам, она не могла помочь мужу. Десять дней и ночей она так сидела, пока не испустил он дух свой.

Маттафия же поведал Зулуне, что Авигея никого тогда не подпускала к Навалу, не давала его лечить, сидела и ждала, когда тот умрет. Возможно, наговорили Маттафии такое злые языки завистников. Зулуна не хотела осуждать Авигею. Пережить смерть мужа, пусть и такого, как Навал, тоже нелегко. Авигея рассказывала, что хотя и ненавидела Навала, а слез сдержать не смогла и даже рыдала на его похоронах.

Когда похоронили Навала и справили тризну по нему, стояла Авигея у ворот своего имения целыми днями и смотрела на дорогу, уходящую в пески. И дождалась она своего часа. Подскакал всадник к воротам, спешился, поклонился ей и сказал:

- Давид прислал меня к тебе, чтобы взять тебя ему в жены.

Этих слов она ждала целыми днями, поведать о том никому не могла, но была уверена - соединит ее Господь с Давидом.

И сказала тогда Авигея гонцу Давида:

- Давно уже собралась я, готовы в дорогу служанки мои и ослы мои.

Авигея не испугалась жизни в стане среди воинов Давида, говорила, что это были самые счастливые дни - были шатер из веток и ложе из львиных шкур, и ночи, полные любви, и все почитали ее, и все с обожанием смотрели ей вслед.

Она, Зулуна, так бы не смогла, она всего боится, быть в пустыне почти единственной женщиной среди воинов - она бы испугалась. Вот и теперь, когда опасность со всех сторон приблизилась к ее дому, сердце трепещет от каждого шороха, душа замирает от каждого слова. Сказала Адония, соседка и жена стражника, про казнь, и словно все оборвалось внутри. Саул или Маттафия - все равно это так страшно - лишить человека жизни! И при этом находятся сотни жаждущих узреть, как предают человека на смертные муки, как падает он под градом камней. Каждый готов и сам камень бросить...

Была бы она такая смелая, как Авигея, пошла бы к Каверуну, пала ниц, упросила бы новой встречи с пленником. Надо было бы только прижать руку к бедру пленника, там нащупать яминку - след от копья амаликитянина, если след этот есть - значит напрасны сомнения - это Маттафия. И тогда открыться во всем правителю, упросить помиловать мужа. Если бы она, Зулуна, была моложе. Ну хотя бы такой, как в Хевроне...

Весь день ничего не ладилось у нее, то убегали мысли в прошлые годы, и тогда забывалась она, жила воспоминаниями, то вновь возвращались к предстоящей казни, к пугающей неизвестности. Она металась по дому, пыталась что-нибудь приготовить, горшки падали из рук, огонь не разгорался в очаге. Не с кем ей было поделиться своим горем, она осталась одна. Была бы здесь Авигея - вдвоем они бы нашли выход. Авигея умела обольщать мужчин, добиваться своего.

В Хевроне, когда Маттафия не приходил к ней, Зулуне, на ложе, она открылась Авигеи - рассказала про Рахиль, которая вытеснила ее из сердца Маттафии. Авигея засмеялась: “У твоего только две жены, у моего - не счесть, и то я своего добиваюсь. Пойди к Рахили, ласкай ее, сделай своей подругой, сиди у нее в покоях, зайдет твой Маттафия - не уходи, вдвоем его ласкайте, угождай ему, делай все, что захочет, откинь стыд свой, нет ничего запретного и постыдного в любви!”.

Авигея оказалась права, сумела Зулуна переступить и себя, и свой стыд. Только в Хевроне, после долгих ожиданий и мук не хотела ни с кем делить мужа, даже с Рахилью, которую сумела полюбить. Хотела тогда зачать сына - но, видно, Господь наказал за грехи, затворил ее лоно.

Так коротки и быстротечны были годы, прожитые вместе, все съела разлука - и никогда не дано годам повториться...

Она понимала, что надо что-либо предпринять, что нельзя сидеть дома, сложа руки, но страх сковал ее, она боялась выйти из дома, только в своем доме, казалось ей, - она в безопасности. И не понимала того, что здесь в четырех стенах - она в ловушке.

Солнце зашло, и черный язык неба стер дневной свет. Она решила плотней закрыть окно, сдвинуть ставни, подошла - и услышала голоса: “Здесь... Никуда не денется, никуда не уйдет от нас!”. И визгливый крик: “Окружайте!”. Поначалу все сжалось в ней, но сумела она подавить свой страх. Действовала смело, словно кто-то свыше повелевал ей.

Залезла в подполье, проползла по сырому затхлому и узкому ходу, что вел к овечьему загону. Когда-то прорыли этот ход вместе с Фалтием, она не хотела, удивлялась - зачем? - сын настоял. Предвидел многое Фалтий. Вылезла она уже вне стен дома. Увидела, что около дома мелькают тени, потом разглядела стражников с факелами. Она неслышно, затаив дыхание, осторожно ступая, пробралась в загон. Умоляла овец молчать. Овцы дремали стоя. Подумала, кто же их завтра покормит, вздохнула и, шмыгнув змейкой в траву, подползла под изгородь, обдирая локти о каменистую землю...

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002