Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XVII

Угрюмый, одноглазый нищий помог Зулуне омыть старика и вынести за крепостные ворота. Они долго пробирались с ношей через ров, и старик, в котором, казалось, уже иссохла вся плоть, обрел после смерти такую тяжесть, что им приходилось несколько раз останавливаться, чтобы перевести дух. За рвом, в известковых отрогах гор были пещеры, где нашли вечное успокоение многие из тех, кто покинул этот мир. В темноте Зулуна с трудом отыскала пещеру, скрытую кустами можжевельника.

Молчаливый ее спутник отказался от платы, и она протянула ему принесенную из дома лепешку, он жадно проглотил ее и долго благодарил за еду. Он сказал, что грешен перед покойным, что старик был божьим человеком, и долго надо молить богов, чтобы простили те помыкания, которыми унижали его они, обитатели укрытия. “Кому нужна была его смерть, - со вздохом сказал он, - старик был так смирен, так тих...”. Она догадывалась кому, ей было страшно вслух высказать эту догадку.

Зулуна дрожала от ночной прохлады, стояла, сжав зябкие плечи руками, пока одноглазый нищий укреплял камень, преграждавший вход в последнюю обитель Бер-Шаарона. Она смотрела на мерцающие в небе звезды, на узкий серп луны, в темноту ночи, в которой растворилась душа старика. Слез не было, но какая-то щемящая тоска охватила все ее существо, и если бы смогла она разрыдаться, ей стало бы легче, но холод сковал ее.

Городские ворота были уже закрыты, и они возвращались окольным путем, через узкий пролом в крепостной стене, известный ее спутнику. Так было даже лучше, не должен был никто их видеть.

В своем доме, плотно занавесив окна, Зулуна зажгла светильник и долго сидела неподвижно, уставившись в желтоватый, вздрагивающий огонек. Дом, еще недавно полный суеты и шума, опустел. Она всегда хотела тишины, той, что дана была ей в детстве, на просторных пастбищах Амалика, той, что оборвалась предсмертными криками и жаром огня, спаляющего шатры, она хотела тишины, и теперь, когда эта тишина вошла в дом, ей было не по себе. И она страстно желала, чтобы сейчас впорхнула в дверь легконогая и беззаботная Рахиль, чтобы Амасий носился по дому в поисках своих дудочек, чтобы вернулся Фалтий - последняя ее надежда и защита, единственный сын, ради которого претерпела она все, в которого вложила всю свою нерастраченную любовь. Ее страшила смерть старика, и она понимала, что это только начало гибельных дней. Некому было защитить ее...

Долгие годы прошли без Маттафии, время иссушило тело, вся жизнь прошла в ожидании. И года не было без войн, и ни одна война не минула Маттафию. И не нужен был ей просторный дом в Гиве без него. Царский город съедал ее жизнь, лучше было даже в пещере, в Вифлееме, нежели здесь, в окружении лживых сановников, среди льстецов и царедворцев. Жить рядом с Саулом было невыносимо. Все время приходилось видеть того, кто истребил ее народ, кто лишил отца, лишил матери и братьев. Ее часто пугала схожесть Маттафии с царем. В дни неудач он становился злым и вспыльчивым, словно сам превращался в Саула. И она забивалась в дальние покои, и когда он дотрагивался до нее, вздрагивала в испуге. И лишь иногда ночью, в темноте, обретала его, прежнего Маттафию, неутомимого в страсти, обретала его губы, его сильные руки, всего его без остатка. Она верила ему, она стала верить его Богу, суровому, карающему и всемогущему. Но никогда не забывала, что она амаликитянка.

У них с Маттафией могло бы быть много сыновей, она сама виновата во всем, грех ее, хотя и прощенный мужем, витал над ней, и Господь в наказание затворил ее лоно и карал ее каждый день, заставляя видеть, как воркует Рахиль, как жадно целует того, кто мог принадлежать только ей, 3улуне. Все она претерпела, со всем смирилась, всегда надеялась на обретение покоя, но, видно, не дано ей счастья на земной тверди, исчез ее Маттафия в филистимлянском плену, и остались две женщины, и два маленьких сына на произвол судьбы...

Как ожила она, как возрадовалась, когда явился в их дом торговец из Аскелона, когда сообщил он ту весть, которую ждала многие годы, как целовала она лист пергамента, где были выведены строки рукой Маттафии. Она верила всегда - Маттафия не мог исчезнуть, не мог бросить ее одну в этом мире, он вырвался из филистимлянского плена. Она все подробно ему написала, потом было еще послание, потом она послала ему табличку, на которой начертала путь в город-убежище. Он не должен был так глупо попасться в руки стражей, он не должен был называться Саулом. Все это так не похоже на него. И мелькнула страшная мысль - а вдруг это и в самом деле Саул - оживший царь, отнявший у нее последнюю надежду. В его глазах нет и искорки желания, вот также смотрел Саул на женщин, он их почти не замечал. Он отвергал блудниц, которых ему приводил евнух Hoap. Он не обращал внимания на Ахиноаму. Бедная Ахиноама, родившая ему четырех сыновей и двух дочерей, словно тень, бродила по Гиве. В доме царя хозяйничала наложница Рицпа, расторопная и бойкая, очень похожая на Рахиль, такая же длинноногая и рыжекудрая, но хитроумная и коварная. По ней вздыхал Авенир, готов был сделать все ради нее, но Саул был и к ней безразличен, и на домогания Авенира смотрел сквозь пальцы. Возмущалась Ахиноама. Если женщина лишена любви, то быстро старится. Ахиноама казалась старухой, она быстро раздалась в теле, лицо ее стало как печеное яблоко.

Саул тоже старел прямо на глазах, его мучили злые духи, и после приступов лицо его искажалось, и он сам становился похож на демона. Тогда Маттафия был молод, и схожесть его с Саулом не была такой явной. А теперь все, как у Саула - глубокие морщины на лбу, такие же складки у губ, и брови стали такие же кустистые. И на суде не выдержал - упал и забился в судорогах.

Возможно, смерть Саула подкосила его, тогда его словно подменили, какая-то была связь между ними - любовь и ненависть. Он мог осуждать Саула, мог ругать его, но считал, что царь превыше всех, ибо помазан Самуилом на царство по велению Господа. Давид тоже так считал, даже загнанный Саулом в пустыню, он оберегал царя. Теперь он, Давид, поднялся превыше любого из царей, пройдет мимо и не узнает. Да и трудно ее узнать, что осталось в ней от той прежней Зулуны. Человек не замечает, как он старится, свое лицо видишь каждый день в зеркале и не замечаешь перемен. А когда долго не видишь человека эти перемены бросаются в глаза. Почти десять лет не видела того, кто снился ночами, от снов этих тепло подкатывалось к животу, и вот видишь, что он совсем не тот, которого ждала, он стал царем. А может быть, и был им. Она ужаснулась самой этой мысли, она постаралась отогнать ее.

Амасия рискует жизнью, скрывается где-то Рахиль, убит старик Бер-Шаарон - и все из-за него, ради него. Ради спасения Маттафии, если он Маттафия, а если нет, то для спасения того, кто сеял смерть, за кем тянется шлейф крови. Станет ли спасать его Давид? Саул опасен для него. Маттафию Давид мог бы спасти. Они ведь были так дружны - трое неразлучных - Давид, Маттафия, Ионафан...Дружны, пока не стала явной распря Саула и Давида. И Маттафию затянуло в их вражду. Целый год скрываться в пустыне, жить в пещерах, ради чего? Легко ли ей было с двумя детьми, вернее с тремя, Рахиль была тоже, как ребенок. Надо ли было Маттафии так держаться за Давида? И когда Давид уже обрел власть, сказал ей - не ищи Маттафию, его уже нет на лике земли, забудь его, ты еще можешь найти себе мужа. Он ошибался, Давид. Это мужчина может иметь много жен, мужчин раздирают страсти, они мечутся от одной к другой, женщинам это не дано. И разве мог кто-либо другой заменить ей Маттафию? Она все время верила, что Маттафия жив. И когда ее любви начал добиваться всесильный военачальник Иоав, поначалу воспылавший страстью, а потом преследованиям своими сделавший жизнь невыносимой, пришлось искать иную обитель. Давид не встал на ее защиту, ему было не до нее, тогда началась эта братоубийственная война между домом Саула и домом Давида. Авенир собрал всех противников Давида и сделал царем Иевосфея, последнего оставшегося в живых сына Саула, слабосильного и слезливого Иевосфея.

Царь должен иметь много сыновей. Давид это понимал, каждый год его жены умножали род царя. И только Мелхола не подарила ему сына. Мелхола, которую он так любил, так добивался. Кровавый выкуп принес за нее Саулу. Саул хотел погубить его тогда. Он думал, что Давид погибнет, но вернулся Давид со страшной добычей. Саул заставил смотреть Мелхолу, когда Давид высыпал свой выкуп. Саул хотел, чтобы Мелхола ужаснулась и отвернулась от Давида. Ждал, что упадет она на колени и станет просить избавить ее от того, в ком столько жестокости. Но Мелхола молча смотрела на все остановившимся взглядом. А какая красивая она была на свадебном пиру, как переливались ее парчовые одежды, как сверкали бриллианты у нее на запястьях, а глаза - словно два алмаза, сверкающие, обрамленные густыми ресницами. В ней была стать, но было и царское высокомерие. Она никогда не забывала, что происходит из царского дома. Она не смогла удержать Давида на своем ложе, она была слишком строга и чопорна. И Зулуна слышала от Рицпы, что Давида бесит ее желание даже на ложе доказывать, что она дочь царя и ей не свойственны грубость и безнравственность дочерей пастухов. Та же Рицпа поведала однажды, что слышала, как кричала Мелхола, и не от большой страсти был тот крик, а высек ее плетью Давид. Поверить в это было трудно, да и всем известны лживость уст и лукавство языка наложницы Рицпы. И все же, что-то изменилось в Мелхоле, хотя и продолжала она утверждать повсюду, что любит Давида, и была уверена она, что царский престол перейдет к ее избраннику. Она не ошиблась в своих расчетах, но забыла сколь велик может быть гнев ее отца.

Так дано было жизнью, что судьба постоянно сближала Зулуну с женами Давида. Она старалась избегать и Давида, и его жен, они сами тянулись к ней. Давид же не обращал на нее внимания. Маттафия простил Давида за тот давний грех и не простил ее вину. Мужчина не может простить женщину, но легко прощает друзей своих. Не исключено и другое: Маттафия ведь остался верен Саулу и, возможно, затаил злобу на Давида. Поначалу носился по пустыне Зиф вместе с Саулом, словно вели охоту они, обложили Давида со всех сторон, травили как дикого зверя, и сколько раз сами попадали в яму, которую вырыли. И неожиданно очутился Маттафия среди беглецов. Из гонителя перешел в гонимые, объяснять почему это произошло не хотел, да и она не расспрашивала. Давид ускользал от Саула, и гнев царя обрушился на жену Давида.

Мелхола попала в немилость. От былого ее величия не осталось и следа. За каждым ее шагом следили, обо всем доносили Саулу. Ее ненавидели царедворцы за то, что она помогла бежать Давиду. Все отвернулись от нее. Все, кроме Зулуны. Они вместе тогда горевали о своих мужьях, затерянных в пустыне Зиф. Вести об убитых там каждодневно достигали Гиву. И в Гиве рыдали жены, лишенные мужей, и матери, утратившие сыновей. Все были опечалены. Но никогда не видела слез Зулуна в глазах Мелхолы. И не было слез даже тогда, когда царь обрек ее на позорную участь.

В то утро Зулуна встала, как обычно, рано и пошла к источнику за родниковой водой. Она всегда приходила туда раньше других, чтобы избежать пустых разговоров и расспросов. И в этот раз ей удалось набрать воды в одиночестве. Она поставила кувшин на голову, обернулась и увидела, как остановился неподалеку обоз, выехавший из дома Саула. Стояла понуро, видавшая виды лошадь, прилегли на росистую траву две овцы и осел. “Зулуна!”, - окликнули ее. И она, поставив кувшин на землю, шагнула навстречу женщине, закутанной в черную шаль, которая закрывала волосы и рот, видны были только глаза, большие и печальные. Это была Мелхола, одна, никто из стражников не сопровождал ее, только позже Зулуна разглядела, что на повозке полудремлет старый воин, посапывая в большие седые усы. Отряд воинов, которые должны были сопровождать обоз, ждал у крепостных ворот.

- Прощай, Зулуна, - сказала Мелхола, - и передай Давиду, когда увидишь его, что я чиста перед ним и предпочту смерть рабской покорности!

И узнала Зулуна, что отправляют в дальний путь Мелхолу, в земли заиорданские. При живом муже должна она стать женой некоего сына Лаишева, который даже приехать за ней не решился, опасаясь, что Давид нападет на него в пути.

Никто не провожал Мелхолу. Саул проклял ее и сказал, что у него теперь нет дочери.

- Поклянись, что передашь мои слова! - повторяла Мелхола. -Сама не сможешь, пусть это сделает твой Маттафия!

Зулуна поклялась, они обнялись на прощание. У крепостных ворот трубили в шофары воины. Это делалось не в честь отъезда Мелхолы, они просто торопили ее. Ей некому, кроме Зулуны, было доверить свои прощальные слова. Проклятие царя делало ее отверженной всеми. Зулуна не смогла сдержать слез, глядя вслед удаляющемуся обозу. Саул имел право на проклятие, но отдать дочь в жены другому - это было слишком безжалостно. Это сделано было для того, чтобы унизить Давида. Зулуна узнала потом, что все это было затеяно гнусным Ноаром, только коварный евнух мог нанести такой рассчитанный удар. Он же, Hoap, послал доносчиков к Давиду, чтобы взбесить и вывести из себя беглеца.

Маттафия поведал потом, что Давид, узнав о происшедшем, метался с небольшим отрядом по всем дорогам, ведущим из Гивы в 3аиорданию, стараясь пересечь путь Мелхолы, и был он так разгневан, что разил всех путников, идущих из Гивы, но обоз Мелхолы прошел незамеченным, хотя она и не таилась в пути. Но боги решают, кому дано встретиться и кого надо избавить от мук, а кого ввергнуть в новые мучения. Зулуна часто не понимала жен Давида, не понимала она и его самого. Почему Давид всю жизнь так цеплялся за Мелхолу? Конечно, статная, умная - этого не отнимешь, но не сравнить о Маахой, дочерью Фалмая, царя Гессурского, которая потом стала одной из жен Давида. Та была истинно красавица. Родила ему Авессалома - прекрасного отрока, решившего отомстить отцу за всех униженных. Бедный отрок - длинные волосы и горячность погубили его.

Жизнь при доме царя всегда полна интриг. Многого она, 3улуна, не понимала тогда. Теперь-то ясно, почему Мелхола так нужна была Давиду. Он должен был утвердиться на престоле, его считали простым пастухом, он должен был доказать всем, что Господь не напрасно повелел Самуилу помазать в цари именно его, Давида. Дочь царя Саула должна была родить ему сына, законного наследника, в котором соединились бы и дом Давида - колено Иудино, и дом Саула - колено Вениаминово. Но боги затворили лоно Мелхолы. Странно, она любила Давида и не могла родить, а для презираемого ею сына Лаиша открылось ее лоно. Пять сыновей родила она, пять сыновей, от которых потом отлучили ее. Когда погиб Саул и взошел на престол Давид - порешил так Давид, вернув ее в Гиву. Это было уже в те дни, когда Авенир, защищавший дом Саула, после смерти царя, поставил во главе Израиля последнего сына Саула Иевосфея, и быстро понял Авенир, что Иевосфей - жалкое подобие отца. К тому же Иевосфей стал попрекать Авенира за то, что тот открыто жил с Рицпой, бывшей наложницей Саула. И когда направил своих послов к Давиду Авенир с предложением о союзе, Давид поставил условие - он согласен на союз с Авениром, но ничего не будет, пока не возвратят ему, Давиду, законную его жену Мелхолу. Была ли то великая любовь или просто желание Давида утвердиться, показать всем, что дочь царя принадлежит ему, не ведала Зулуна. В то время у Давида были другие жены и многочисленные наложницы, одних он быстро забывал, к другим пылал страстью, к третьим приглядывался. Давид умел жить, умел брать все от жизни. И Мелхолу он никому не хотел отдавать.

Ее привели в Гиву одну, без детей, но и в этот раз не увлажнились глаза ее. Сын Лаиша брел за ней и плакал. Это был не мужчина - хилый человек, не способный держать копье и обнажать меч, не способный сдерживать слезы. Мелхола ни разу не посмотрела на него. Ни на кого не хотела смотреть Мелхола, ни с кем не хотела разговаривать. От нее, Зулуны, отвернулась, будто не узнала. Не хотела, чтобы ее жалели. А, возможно, обиделась на то, что Зулуна, не передала ее слова Давиду. Как будто легко их было передать тому, кто не вхож в царский дом. Это к Саулу мог каждый подойти и поговорить с ним. Саул сидел до полудня у крепостных ворот и всех судил. У Давида же был дворец, и была стража, он завел себе охранников-наемников из диких народов - хелефеев и фелефеев. Они плохо знали язык иврим и язык арамеев, понимали несколько слов - “нельзя, казнить, назад..”.

Дворец-крепость Давид построил в Иерусалиме, туда перебралась вся знать, все военачальники. Туда вернулся из дальнего похода Маттафия. Напрасно Иоав хотел похоронить своего сотника, Маттафия вернулся победителем и был с радостью встречен Давидом. Маттафия получил большое вознаграждение и построил дом неподалеку от дворца. Здесь, в этом доме, прожили они счастливые свои годы. Всего было в достатке у них. Подрастал Фалтий, веселил всех маленький Амасия. Тогда и не думали, что по иному повернется судьба.

Жена воина должна быть готова ко всему. Она, Зулуна, забылась, вообразила, что кончились все беды, что вечно будет так, что отвоевал свое Маттафия... Иерусалим - вот город, в котором надо было оставаться. Если бы не плен и наветы на Маттафию...

Город, раскинувшийся на высоких седых холмах, укрепленный и неприступный город, высокие крепостные стены окольцевали его, большие каменные башни были прочны и надежны. Город рос на глазах. Все спешили выстроить себе дворцы, места внутри крепостных стен не хватало, строились дома на покрытой садами Масличной горе. И сплошной чередой шли праздники. Ставили шалаши и шатры у потока Кедрон, заполняли окрестные рощи, и сливались дни и ночи.

И был один особый праздник, который запомнился всем. В Иерусалим привезли Ковчег Завета - обитель Господа, чтобы впредь жил он в этом укрепленном городе, восседая незримый на крыльях херувимов, украшавших Ковчег. Привезли Ковчег из города Кирьят-Иеарима, в Иерусалим вносили его на своих плечах священники, шли за ним многочисленные певцы и музыканты. Тридцать тысяч лучших воинов сопровождали Ковчег. Маттафия, конечно, был в их числе.

Женщины с цветами стояли у своих домов, вдоль улиц, все крепостные стены были усыпаны народом. Вокруг играли на флейтах, звенели цитры, бренчали тимпаны и кимвалы. Священники приносили в жертву тельцов и овнов. Повсюду дымили костры, пахло жареным мясом, терпкое вино подносили воинам. Люди плясали, обнявшись за плечи. Но никто не выражал свою радость так бурно, как Давид. Могущественный царь плясал, словно неутомимый отрок. Он вскидывал руки к небу, вертелся и скакал перед Ковчегом. На нем был льняной эфод священника и белый хитон, полы которого распахивались, обнажая крепкие смуглые ноги, и когда внесли Ковчег в приготовленную для него скинию, Давид сам принес в жертву белого агнца. И стали священники раздавать людям мясо принесенных в жертву тельцов, и наливали всем вино, и подносили горячие лепешки. Все смешалось. И хор певших псалмы тонул в трубных звуках шофаров, и общие крики радости, казалось, сотрясали крепостные стены.

И тут вышла из дворца Мелхола, лицо ее было непроницаемо, никто из царедворцев не выбежал ей навстречу, никто из воинов не расчищал перед нею дорогу, люди сами покорно расступились перед ней, и она подошла к Давиду и при всех начала выговаривать ему, будто и не Давид, а она, Мелхола, была превыше всех в Иерусалиме.

- Как отличился сегодня царь Израилев, - сказала она и посмотрела презрительно на Давида, - как он отличился, обнажившись перед глазами рабов своих, задирая полы хитона, как он плясал, словно самый последний раб и пустой человек!

Давид побагровел, улыбка покинула его лицо, и радость его померкла. Зулуна испугалась тогда, что при всех прольет кровь Давид, что гибель грозит Мелхоле, и омрачен будет праздник. И все замерли. И тогда расхохотался Давид и сказал Мелхоле:

- Перед Господом Богом моим плясал и плясать буду. И благословен Господь, который предпочел меня отцу твоему и всему дому Саулову и утвердил меня вождем Израиля!

Почему Мелхола хотела унизить Давида принародно? Его не волновало, как воспримут люди пляски царя. Это были его рабы, он же выражал радость свою перед Богом. Возможно, Мелхола хотела показать свою власть, напомнить всем, что она дочь царя. За эти слова пришлось платить дорогую цену. Давид выкинул ее из своего сердца.

У него было много женщин, молодых и желанных. Она же, лишенная детей, сохла, и некогда искристые ее глаза поблекли, и седина вплелась в черноту ее волос. Она была одного возраста с Зулуной. Вослед Зулуне уже никто не оборачивался. Даже Иоав, некогда отвергнутый ею, кидал в ее сторону только злобные взгляды. Она еще не предполагала тогда, какой изощренной будет его месть. Его уста оклеветали Маттафию. За нее некому было заступиться.

В этом мире женщина должна иметь много сыновей. У нее был один. Фалтий заменил ей всех. Но для Фалтия, как только он смог держать в руках копье, родной дом заслонили войны. Эти войны сначала отняли у нее Маттафию, а потом начали покушаться на Фалтия.

У Фалтия были голубые глаза и очень кудрявые рыжие волосы. С годами он становился все более похожим на своего деда Вегара, которого он никогда не видел и не хотел верить, что жизнь у деда отнял Саул. Саул для него был образцом воина, он во всем хотел подражать Саулу, считал царя бескорыстным и самым честным человеком. Что он мог знать о Сауле, в Гиве сын был еще мал, что он мог помнить о том времени... В Иерусалиме Фалтий открыто стал говорить о величии Саула. Давида это злило. Фалтий уже был в то время принят в царскую стражу. Давид присматривался к Фалтию. Рыжие волосы Фалтия, наверное, заставляли Давида думать о своем отцовстве. У Давида было много сыновей, всех он любил. 0на, 3улуна, опасалась, что Давид отнимет у нее единственного. Этого не произошло. Фалтий открыто высказывал свое недовольство Давидом. Связываться с царем было опасно. Фалтий зачастую лез напролом, не умел и не мог ни в чем промолчать. Так можно было вести себя с Саулом, но не с Давидом. Но боги хранили Фалтия, Давид прощал его дерзость. Это было исключение, сделанное только для ее сына.

Давид смирял непокорных, он мог легко обречь человека на смерть, если тот вставал на его пути. Умертвить, а потом горько оплакивать и каяться в свершенном зле.

Но никакими покаяниями ему было не смыть тот грех, что свершил он, послав на смерть Урия Хеттеянина. И сейчас воспоминания об этом злодеянии сжимают сердце. И оторопь берет ее, даже от мысли, что также мог поступить Давид и с Маттафией...

Жена Урии Вирсавия, конечно, тоже не безгрешна, она сама дала повод. Никогда и никто не видел ее, Зулуну, обнаженной. Если она омывалась, то только у себя дома, закрыв окна и заперев двери. Вирсавия считала, что никого в Иерусалиме нет красивее ее, она всегда выставляла напоказ свою красоту. Дом ее был совсем рядом с домом Зулуны, тоже неподалеку от дворца Давида. В своем саду Вирсавия бесстыдно обнажалась и устраивала омовения. Может быть, мужчинам она и нравилась - груди у нее стояли торчком и зад был, как у перекормленной овцы, но, конечно, ее не сравнить с Мелхолой. У Мелхолы была царственная стать, Вирсавия же была слишком простоватой. Муж ее Урия был настоящий мужчина, мышцы так и играли под его загорелой кожей. Он был хеттеянин, а для того, чтобы инородец стал тысяченачальником, нужны ум и не показная храбрость, а истинное бесстрашие...

Все это произошло во время войны с аммонитянами, и весь Иерусалим говорил не столько о войне, сколько о бесстыдстве Вирсавии и нечестивости Давида. Урия ушел на ту войну, Маттафия тоже воевал, но у нее, Зулуны, даже мысли не было на кого-либо обращать свой взор. Иоаву она прямо сказала: “Отступись, иначе будет так плохо тебе, что сам запросишься в Шеол!”. Потом, к счастъю, Иова послали командовать войском, противник был не столь силен, и Давид оставался в Иерусалиме. Для него Вирсавия была важнее победы...

С аммонитянами царь Давид был дружен, ничто не предвещало этой короткой, но кровопролитной войны. И когда умер царь аммонитян Наас, и воцарился его сын, Давид отправил своих посланцев, чтобы выразили они скорбь Давидову, ибо Наас был дорог ему и оказал милости еще в те годы, когда Давид не был царем и скрывался от гнева Саула. Наас тогда приютил семейство Давида, спас их не только от преследований Саула, но и от царя моавитянского, который хотел истребить их в угоду Саулу. И вот случилось нечто непоправимое - посланцев Давида приняли аммонитяне за соглядатаев, которые пришли не выразить скорбь, а выследить где расположены воинские силы. Возможно, здесь была и некоторая доля правды, Давид способен на любую хитрость, шли выразить скорбь посланцы, а заодно и высмотреть подходы к укрепленным городам аммонитян. Не ей, Зулуне, судить об этом.

Схватил новый царь аммонитян посланцев Давида, обрил каждому половину бороды и обрезал одежды до пояса. И отослал их в таком виде назад. Посланцы отсиживались в Иерихоне, ждали, пока отрастут бороды. А потом явились в Иерусалим и обо всем поведали Давиду.

И в тот же день протрубили шофары в Иерусалиме сбор воинам. Вышел Маттафия утром из дома, а вернулся только через два месяца. Фалтий тоже рвался пойти с отцом, лица еще не касалась бритва, руки не окрепли - а туда же, надо показать себя смелым воином. Едва удержала, на коленях стояла, умоляла - ты у меня один, пожалей мать! Еле отговорила. Видела, как прощался Урия со своей женой, обнимал ее долго, словно предчувствовал, что это последняя его война. Гибельная война...

Войска Иоава осадили аммонитянский город Раббу, а Давид вел другую осаду. С кровли своего дворца, куда он любил подниматься на закате, чтобы насладиться прохладой, он увидел обнаженную Вирсавию в ее саду, где среди кустов роз омывалась она. В призрачном свете заходящего солнца нагота ее прельстила Давида, он воспылал страстью, и тут уж никто не мог его остановить. Вирсавию в тот же вечер доставили во дворец, говорят она пошла охотно, соблазнить царя было ее давней мечтой. Она разделила ложе с царем и дано было ей зачать новую жизнь.

Ее беременность смутила царя. Карали его подданных смертью, коли соблазнена была жена воина. Ему нужно было доказать всем, что в лоне Вирсавии зреет ребенок Урии.

Урия был срочно отозван из войска, по приказу царя Иоав послал его с донесением в Иерусалим.

Урия Хеттеянин запыленный, еще не остывший от битвы, с пятнами вражеской крови на плаще, явился прямо во дворец. Его принял сам Давид. Доложив о воинских делах Давиду, Урия тотчас стал собираться в обратный путь. Давид остановил его, сказал, что Урия может пойти отдохнуть в свой дом, что поспешность излишня. Но Урия лег спать у входа в царский дворец вместе со слугами Давида. Утром Давид опять начал уговаривать Урию не проявлять поспешности и отдохнуть дома.

- Иоав и мои воины стоят в поле, - сказал Урия, - их стан осыпают стрелы, выпущенные с крепостных стен, а я буду есть и пить со своей женой и возлежать с ней на супружеском ложе - это будет несправедливо! Как после этого я посмотрю в глаза своим воинам?

Давид с трудом уговорил его остаться на трапезу. И устроил пир в честь храброго воина, на пиру заставлял Урию пить пьянящий шекер без меры, и все время говорил, что храбрый воин должен перед битвой попрощаться с женой. Но Урия не внял его уговорам и опять ночевал у входа во дворец. Многим тогда это показалось странным.

И только теперь она, Зулуна, понимает, что Урия о многом догадывался, что не хотел он покрывать чужой грех, знал Урия, почему его так настойчиво отправляет домой Давид, понимал почему поют его лучшими винами. Настоял Урия на своем и тем самым предрешил свою гибель.

Давид передал с ним письмо Иоаву, повелел он своему военачальнику поставить Урию там, где всего сильнее будет напор аммонитян, сделать так, чтобы был Урия поражен и умер.

Откуда узнали люди в Иерусалиме, что было написано в письме, почему стало известно каждое слово, можно только догадываться. Возможно, Урия сам прочел письмо и рассказал о нем, но как истинный воин и раб своего царя, не отступил и сам пошел на смерть.

Иоав, не дрогнув, исполнил волю своего царя. Он послал Урию к крепостным стенам, сказав, что начнет взятие города и что основные силы пойдут с другой стороны; но в бой брошены были только воины Урии - только его тысяча, остальным было велено ждать и не вмешиваться в ход событий. Обо всем этом Зулуна услышала позже, когда возвратился с войны Маттафия. Он поведал, что никто не понимал, зачем нужна вылазка Урии, город было заранее решено изнурить осадой, там кончились запасы воды, и надо было выждать еще буквально два-три дня. Бессмысленно погибли Урия и все его воины.

Рассказывают, что когда Давиду поведали об этом, он сделал вид, что крайне разгневан, и отдал грозный приказ Иоаву -отомстить за Урию, взять город и предать его разорению, стереть его с лика земного.

Поразило тогда ее, 3улуну, то, как убивалась Вирсавия, потеряв мужа, как бродила она по Иерусалиму с головой, осыпанной пеплом, в разодранных одеждах, с исцарапанным лицом и выла, как волчица, загнанная в яму. Кто бы мог усомниться в ее горе? Но и двух дней не прошло, как ожила она и явилась во дворец, и стала там хозяйкой. Даже Мелхола вынуждена была ей подчиниться. И Давид не отходил от нее, будто опоила она его дурманом. И весь Иерусалим знал, что царь воспылал великой любовью к Вирсавии, и все старались льстить ей, и слагали песни о ее великой любви. И все молчали перед лицом царя, будто забыли про Урию. Спрашивали: кто это такой Урия? Ужели муж Вирсавии? Да не было у нее мужа - отвечали. Убитый под Раббой? - Так там много было убитых, всех не упомнишь.

Маттафия был огорчен, все вызывало его гнев, сокрушался он о гибели Урии, стал сторониться Давида, но высказать все открыто не решался. В доме своем только говорил о нечестивости царя и Вирсавии. Зулуна с ним во всем соглашалась тогда. А Рахиль неожиданно стала противоречить им: “Вы не понимаете, что такое настоящая любовь, что такое настоящая страсть. Давид и Вирсавия так любят друг друга, что даже если Бог в гневе обрушит на них громы небесные и молнии горящие - то потухнут молнии и стихнут громы, потому что нет сильнее грома и молнии, что сверкают в их сердцах!”. И Маттафия, который всегда был ласков с Рахилью, вдруг стукнул кулаком по стене так, что дом задрожал, и все сразу притихли, и ни она, 3улуна, ни Рахиль старались более не говорить об Урии и Вирсавии. Все молчали в Иерусалиме, во всех домах его.

И только пророк Нафан не стал молчать, только он сумел высказать Давиду все, что думал. Он очень был разгневан и стыдил Давида прилюдно. А начал все с притчи. Рассказал такую притчу Давиду: жили два человека в одном городе, один богатый, а другой бедный. У богатого было очень много овец и другого скота, а у бедного ничего не было, кроме одной маленькой овечки, которую он кормил вместе с детьми, лелеял и любил, словно собственное дитя. И пришел странник к богатому человеку, и для угощения гостя не захотел богатый взять овечку из своего многочисленного стада, а взял и отобрал овечку у бедного и зажарил для пришельца.

Услышав эту притчу, Давид стал возмущаться: “Что это за человек такой! Нету совести и стыда у него! Он смерти достоин. Говори, Нафан, кто он?”. И Нафан не отвернул взора от гневных глаз царя, сказал ему в лицо, не испугался: “Ты, тот человек! Урию Хеттеянина поразил ты мечом аммонитян, а жену его взял себе. Чем ты лучше того, кто лишил бедняка единственной овечки!?”.

И Давид не стал возражать, не обозлился на пророка, а сказал тихо: “Согрешил я перед Господом...”. И предсказал тогда пророк, что за грех свой будет наказан Давид Господом, что умрет сын Вирсавии, который зачат был во грехе.

Так и случилось, как предсказал пророк Нафан. Поразил Бог дитя, которое родила Вирсавия, болезнями. Давид молил Господа пощадить младенца. Все дни постился Давид, во дворце ходили все на цыпочках, боялись попадаться царю на глаза.

Маттафия был в ночной страже дворца и поведал, как страдал Давид - всю ночь не спал, лежал не в самом дворце, а в саду, прямо на земле. Утром Маттафия пытался его поднять -бесполезно, принес ему лепешек и гранатового сока, но царь от всего отказался. Так продолжалось шесть дней, а на седьмой день младенец умер. Никто не решался донести царю, что все кончилось. Давид сам догадался, что мальчик умер, увидев, как понуро бродят по дворцу и говорят шепотом стражники и слуги. И спросил он: “Умерло дитя?”. И когда сказали ему, что все кончено, он быстро поднялся, умылся, переменил одежды и потребовал, чтобы накрыли стол для трапезы. Ел долго, смакуя пищу и запивая красным вином. Пророк Нафан возмутился: “Царь наш, когда дитя было живо, ты постился и плакал, а когда умерло оно, встал и пьешь вино!”. И ответил ему Давид: “Когда дитя было живо, я постился и плакал, молил Господа помиловать невинное существо, думал, смилуется Господь. А теперь - младенец умер. Зачем мне поститься? Разве я могу возвратить его?”.

Когда Зулуне рассказали об этих словах Давида, дивилась она его жестокости. А теперь, если подумать, прав был Давид. Плачем не вернешь мертвых, не надо только роптать на Господа, а принимать все так, как есть, как угодно ему. Время все сглаживает, как вода сглаживает камни...

И простил Господь даже Вирсавию. Родила она еще одного сына, которого нарекли Соломоном, и рос он мудрым не по возрасту, и был прекрасен лик его, и стал он любимым сыном царя Давида, и еще много прекрасных сыновей дал Давиду Господь, иметь много сыновей, продлить в них род свой - это самое большое счастье. Но когда их много, возрастают среди них такие, что даже царей заставляют испить горькую чашу страданий. Упаси Боже, иметь таких отроков, как Амнон и Авессалом - пусть уж лучше будет один.

Она, Зулуна, старалась держать сына подальше от царского дворца, хотела уберечь его от всей дворцовой сумятицы, да не получилось. Фалтий был сыном своего отца, он хотел стать таким, как отец, бесстрашным воином и стал им. Прошло время, когда его надо было опекать. Теперь от него зависит, как сложится дальнейшая жизнь, от него и от Амасии. Через три дня они встретятся в Иерусалиме, два сына Маттафии. Они будут делать все, чтобы высвободить отца, и вдруг обнаружится, что освобождать будут не его, а того, кто преследовал Давида, и имя ему - Саул... Кто может знать, где лежит истина...

Она, Зулуна, слишком поздно вошла в пещеру, где обитал Бер-Шаарон. Старик многое знал, с ним умерли его тайны, которые страшились услышать правители города. Им не нужны были свидетели истины. Возможно, посланец смерти с тесьмой в руке вот также подкрадется в ночи к ней, 3улуне, и сдавит горло. От этой мысли холодок пробежал по спине, и тишина, царящая в доме, стала пугающей. Чего ты боишься? -сказала она сама себе. -Ты прожила много лет, ты уже не можешь зачать новую жизнь, и никто на тверди земной еще не избежал смерти. Стоит ли жить, если ошиблась, если это не Маттафия сейчас во дворце Каверуна, если это Саул...

Зашипел огонек, метавшийся в светильнике, кончилось масло, зашипел и погас. И обнаружился робкий свет в окнах, предвестник восхода, и послышались первые голоса одиноких птиц, ожидающих солнца. Словно спрашивали птицы друг у друга, когда же взойдет оно, есть ли надежда - увидеть лучи его и согреться его теплом. И все сильнее становились их голоса, все заливистей первые песни, потому что уходила тьма, и все в мире приготовилось встретить новый день. Свет рождал надежду, он разгонял ночные страхи, рассеивал тени прошлого - и вот таяли эти тени, исчезали в обратном беге времен, оставляли в покое человека. И понимала 3улуна, что надо благодарить богов за наступление дня, надо вставать и жить, а не томиться воспоминаниями. Но сказывалась бессонная ночь, и веки тяжелели, с рассветом пришло тепло, и так сладко было погружаться в бездумную негу, в темноту безразличия и покоя...

Она проснулась от того, что почувствовала - в доме кто-то есть, ночные страхи вновь возвратились к ней и сковали тело, она приготовилась к самому худшему, закрыла горло руками - и вдруг услышала пение, знакомый звонкий голос, пение без слов, будто ручей бежал через перекаты. Рахиль, позвала она и привстала, и, словно вихрь, ворвалась, закружилась, не переставая петь, рыжекудрая, легконогая и беззаботная та, без которой уже не представлялась дальнейшая жизнь.

- Ты вырвалась? Тебя отпустили? Ты голодна? - засыпала она Рахиль градом вопросов.

Рахиль присела на ложе, нагнулась и поцеловала, ткнулась мягкими губами в щеку, совсем близко были ее большие глаза - и в них ни капельки страха.

- Это было все так просто, - сказала Рахиль и улыбнулась, - я чуть не стала наложницей самого Каверуна, - великая честь, меня обрядили в шелка, видишь?

И тут она заметила, как необычен наряд Рахили, такой переливающийся щелк она видела только у Мелхолы.

- Надо снять все это и сжечь, - сказала Зулуна, - они ведь уже отрядили за тобой погоню, они не оставят тебя в покое, надо переодеться и искать убежища.

- Не волнуйся, - успокоила ее Рахиль, - я ведь не сказала, что живу здесь, я наплела им такое, ты даже не представишь, я сказала, что отстала от каравана торговцев, что ищу своего отца, выделывающего кожи и продающего их, я сказала, что родом из Дамаска, ведь я хорошо говорю по-арамейски, я их всех провела, а когда меня уже приготовили, чтобы вести к Каверуну, переодели, я сделала вид, что мне плохо, стражник сопроводил меня, я попросила его подождать, там был лаз - я скользнула, как змейка, в этот лаз, потом перебралась через стену, ограждавшую дворец, она не так высока, как кажется...

- И все же тебя видели со мной, тебя видели со стариком Бер-Шаароном, они придут сюда, они быстро узнают, кто здесь живет, они вот-вот схватят и тебя, и меня, ты это понимаешь?

- Конечно, - сказала Рахиль, - я ведь не пошла сразу в дом, я пряталась в саду, неподалеку от дома, я долго смотрела на свет в окне, я вошла в дом, когда убедилась, что здесь нет никого, кроме тебя, когда убедилась, что за мной никто не следит. Я могу любого перехитрить, увидишь, мы спасемся и спасем нашего Маттафию! Увидишь...

- Вчера убили старика Бер-Шаарона. Он слишком много знал. Теперь наша очередь, - сказала Зулуна.

- За что его? Что он им сделал? Бедный старик! - воскликнула Рахиль, и впервые страх появился в ее широко раскрытых глазах.

- Надо спешить. Я послала Амасию к Фалтию в Иерусалим. Это единственный выход. Фалтий близок к Давиду. Фалтий сделает все для нашего освобождения. Пока еще не совсем рассвело, мы должны покинуть дом. Я отведу тебя к знакомым пастухам на горные пастбища, там ты дождешься нас. Мы спасемся, не бойся! - сказала Зулуна и спросила:

- Ты видела нашего мужа во дворце?

- Нет, я хотела пробраться к нему, но стража остановила меня, - ответила Рахиль.

- Я очень хотела, чтобы ты увидела его, мне это необходимо! Ты бы не ошиблась! - сказала Зулуна и вздохнула. Стоило ли ввергать в сомнения Рахиль, сейчас надо думать о ее спасении. И она стала помогать Рахили стягивать нарядное платье, потом принесла простое одеяние, скрыла ее волосы платком. Приходилось все время торопить ее. Рахиль как будто не представляла всей меры опасности и хотела подольше побыть дома. Ее беспокоило, что будет с Амасией, если он вернется и никого не застанет дома. Долго объясняла ей, что Амасия вернется не один, и это будет не сегодня, а через несколько дней.

Солнце уже высоко поднялось над крепостными стенами, когда они проскользнули в знакомый Зулуне лаз и быстро зашагали по направлению к розоватым холмам, цепью встающими вдали.

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |  | 21 | 2 | 23 | 4 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002